Я подумал об этом походя, потому что застолье было шумным и, в общем-то, привычным. Здесь присутствовали те, с кем я если и не поддерживал дружеских отношений, то ни баньки, ни выпивки с ними не чурался. Хотя компании наши были далеки друг от друг, однако я много лет знал их всех по совместным совещаниям да заседаниям, не чувствовал себя чужаком и нормально поддерживал общий разговор на той ноте, которой он требовал.
А еще я всех почему-то разглядывал, хотя раньше подобного любопытства никогда не проявлял. Эта потребность возникла изнутри, что ли, и я даже мог определить момент ее возникновения. Желание разглядеть, что же скрывается за сияющими улыбками (это, между прочим, в день похорон погибших в Чечне глухоманцев!), было, пожалуй, бесцельным: я не знал, что хотел бы увидеть. Но, шаря глазами по лицам сотрапезников-собутыльников, я вдруг понял, что меж ними нет Херсона Петровича. Правда, он не входил в хозпартактив нашей Глухомани, но часто присутствовал на совещаниях с правом, так сказать, совещательного голоса. Во всяком случае, он их всех знал и даже не забыл пригласить на торжественное открытие своего дорассветного ре-сторана.
А вот его пригласить забыли. Это почему-то меня задело, и я спросил Спартака, уж не заболел ли владелец ресторанчика.
— А что ему здесь делать? — несколько брезгливо ответил гладиатор. — Тут не средней руки коммерсанты собрались, тут — вся наша элита.
Из этого ответа вытекало, что Херсона Петровича наш бывший первый к элите не причислял. И мне это почему-то запомнилось. По контрасту с банкетом по поводу открытия ресторана «До рассвета», что ли?
2
Ким не мог нарадоваться урожаю. В парниках и впрямь помидорные кусты гнулись под гроздьями плодов, а в огуречных грядках некуда было поставить ногу. Ким был настоящим корейцем — лучшим в мире огородником, и мы с Танечкой искренне радовались его радости…
— Нельзя все подряд помидоры с куста обирать, — поучал он нас. — Надо каждый еще на веточке нежно огладить, чтобы температуру его определить. Спелость мешает транспортировке, значит, надо такой брать, который в градусах еще до спелости не дорос.
Он накупил груду нежной бумаги и картонных коробок. Каждый помидор он аккуратно вытирал, заворачивал в бумажку и осторожно клал в коробку. Ряд за рядом.
— За такой товар не стыдно взять хорошую цену. Юрий Денисович Зыков поглядел на урожай и решил, что я должен все продавать сам, давая советы покупателям. А он обеспечит рекламу.
— Сглазишь, друг, — вздыхал я.
— Разве можно сглазить результат собственного труда? — улыбался Ким. — Сглазить можно только случайную удачу вроде выигрыша в лото.
— Когда повезешь на рынок?
— Когда помидор согласится туда поехать, — улыбнулся Ким. — Он должен дойти в темноте и тепле. Не дозреть, а дойти. Перестать размягчаться от собственной температуры, понимаешь?
Я очень боялся, что эта тяжким потом заработанная радость опять может превратиться в горчайшее из разочарований: любой рынок — ярмарка беспощадности, а наш, пост-советский, тем более. Как говорится, «нас никто не жалел, но и мы не давали пощады…» (нашли, чем хвастаться). А потому переговорил с Андреем с глазу на глаз.
— Второго крушения надежд отец не вынесет, Андрей.
— Понимаю, — вздохнул он. — Я говорил с Федором. Он обещал привести для охраны своих подопечных.
— Бритоголовых чернорубашечников? Ох, Андрей…
— Какая разница, крестный, кто обеспечит отцу порядок на рынке?
Про себя я подумал, что разница для весьма принципиального в своих политических симпатиях и антипатиях Кима все же есть, но ничего не сказал. Не сказал потому, что Андрей считал так же, как я. Это было понятно из его тона и в обсуждениях не нуждалось.
А я потом долго мыкался, соображая, как бы нам помочь Киму с его базарными проблемами. Мы обсуждали это с Танечкой, но ни к какому выводу не пришли. Ее старики ковырялись на огороде, выращивая для нас, может быть, не такие особенные, но все же огурцы и помидоры, солили и мариновали, закатывали в банки и привозили нам небольшими партиями, чтобы не загромождать холодильник. Тогда этим занимались в Глухомани все, поскольку никаких денег ни у кого не было, глухоманцы горбатились на своих сотках с зари до зари, согнувшись в три погибели. Даже профессора Ивана Федоровича дочь приспособила к делу. Он осторожно ходил вдоль огуречных грядок, старательно тыкая мягкой кисточкой в тычинки и пестики. Опылял, так сказать, и этим вкладом в общее дело весьма гордился.
«Я работаю пчелой», — важно говорил он.
У Кима, кажется, кое-что налаживалось, и при спокойной продаже он мог заплатить не только проценты, но и добрый кусок основного долга. Он в это верил, я на это надеялся, остальное в нашей сумасшедшей русской жизни от нас, к сожалению, уже не зависит. Как, впрочем, никогда и не зависело.
Дня через четыре, что ли, после радостной встречи с семейством Кима и его возлюбленными помидорами я возвращался с работы пешком. Засиделся, да и погода располагала. Причем настолько располагала, что я даже решил зайти в некое питейное заведение, где продавалось очень даже славное пиво. Правда, за столь же славные деньги, но в тот вечер я решил позволить себе не экономить.
Заведение находилось в стороне от грохочущей главной улицы города, которая по совместительству выполняла и функции шоссе федерального значения. А здесь, за вторым порядком домов, было тихо, немноголюдно и, главное, не пыльно. Я купил бутылку «Клинского» и сел за столик в предвкушении первого глотка. И только налил себе полный бокал — там к пиву подавали настоящие пивные бокалы, — как из-за соседнего столика, где сидели трое неизвестных мужчин, до меня ясно донесся хриплый голос:
— …я вскоре в кружке стал отличником. И как-то на всесоюзных соревнованиях выиграл золотую медаль…
Я уже об этом слышал. Слово в слово. Где и от кого?.. Где и когда?.. Ведь слышал же в тех же словах и в тех же интонациях…
И — вспомнил. Внезапные заказы на подствольные гранатки и патроны для автоматов, возвращение из области в общем вагоне, соображение на троих с какими-то ханыгами, встреча с Маркеловым… Хромов! Некий Хромов в потрепанном пиджачке, которого с работы уволил Маркелов. Хромов с его незабываемым голосом.
Теперь сомнений у меня не было: я не только текст его рассказа запомнил, но и хрипатый голос. Помнится, еще Маркелов пояснил, что этот его бывший подчиненный, у которого он, кстати, увел жену, хватанул какого-то технического зелья и сжег глотку.
Я оглянулся, однако за соседним столиком никакого железнодорожного бомжа не углядел. Мужчины выглядели вполне пристойно, а тот, который сидел ко мне спиной, вообще смотрелся модником. На нем был новый дорогой ко-стюм, но именно он-то и хрипел испорченной глоткой. Я не поверил было собственным глазам и потому решил точно установить, не мой ли это вагонный собутыльник. Развернулся лицом к компании вместе со стулом и громко удивился:
— Хромов? Это ты, что ли?..
Признаться, я не рассчитывал, что он откликнется. Знакомство наше было вагонно-питейным, появление Маркелова для Хромова выглядело большой неприятностью, а нынешний его вид заставлял подозревать, что он кого-то неплохо провел в поездах, где обычно и промышлял. Поэтому реакция его была для меня совершенно неожиданной.
— Друг!.. — заорал он, вскочив. — Вот так встреча!
Тут же оборотился к собутыльникам, швырнул на стол горсть десяток, сказал тоном хозяина:
— Рассчитайтесь тут и отваливайте. Я друга встретил.
И пересел за мой столик. Глянул, что я пью, поморщился:
— Угощаю. Эй ты, за стойкой!
Здесь не было официантов, но продавец немедленно подбежал к нашему столику.
— Что желаете?
— «Туборг». Настоящий, без штучек. Тащи ящик для начала.
Буфетчик отсеменил на место, а Хромов, широко улыбаясь, оборотился ко мне.
— Рад, — прохрипел он. — Чувствительно. Славно тогда в вагоне посидели, да?
О Маркелове он не упомянул. Может быть, забыл, что я его знаю, может, просто не хотел вспоминать, поскольку стал каким-то иным. В дорогом костюме, модной рубашке с модным галстуком, мытый, чистый и причесанный явно в парикмахерской.
— Ты никак разбогател? — благожелательно спросил я.
— Да, подфартило. — Он широко улыбнулся. — Говорят, дуракам счастье прет. Я себя дураком не считаю, но мне приперло.
— Хороший банк сорвал?
— Круче бери. В лотерею миллион выиграл. Миллион!
Он залез в карман пиджака, вытащил горсть сотенных и потряс ими перед моим носом.
— Это что же за лотерея такая?
— Да там, на телевидении. Ответить надо, чтоб угадать. Ну как тут жизнь в Глухомани?
Он избегал разговоров о лотерее, да я на них и не настаивал. Я был убежден, что опытный вагонный мошенник кого-то споил и обчистил, и мне, признаться, это было малоинтересно. Покалякали вообще, попили хорошего пива — кстати, «Туборг» и впрямь был настоящим — и разошлись друзьями. Танечка не обратила внимания на мои огрузшие ноги, но я, пообедав, все же решил позвонить Маркелову. Мне показалось, что ему следует знать о появлении Хромова в нашей Глухомани.
