Она кое-как пригладила растрёпанные волосы и посмотрела за борт. Хотелось умыться, но мать впервые была на корабле и боялась насмешить сторожей, глядевших с кормы. Ведёрко с верёвкой так и не попалось ей на глаза, и она осторожно двинулась к сходням. Совсем молоденькая девочка, всего-то от роду шестнадцати зим. Или лет, как они считали там, в Гардарики. Всего-то на год постарше, чем был теперь её сын.
Когда она проходила мимо сторожей, одному из них показалось, что она смотрела по сторонам очень уж высокомерно. Мог ли уразуметь безусый мальчишка, что не будет иного взгляда у несчастной рабыни, сжимавшей остатки покалеченной гордости в слабеньком кулачке! Ведь она не родилась невольницей, мать. И мечтала, свободная, достаться единому, кто растопит неуступчивое девичье сердце… а не тому вовсе, у кого звонче брякнет кошель!..
Сторож сказал ей слова, за которые, по мнению Хельги, его следовало убить:
– Не воображай много, девка, из-за того, что за тебя уплачена тройная цена.
Хельги долго расспрашивал мать, но так и не вытянул из неё ни имени, ни прозвища наглеца. Мать всегда отвечала, что он был очень молод и потом пал в битве, защищая отца, а имя ей не запомнилось. Конечно, она обманывала. Она просто боялась, не начало бы дитя неразумное задирать братьев обидчика или сыновей, если они жили теперь на земле.
Этот воин объяснил обомлевшей девчонке, в чём было дело, и её будто сломали, как тоненькую хворостинку, попавшую под сапог. Значит, мало того, что чуженин купил её и не удосужился ни полсловечка шепнуть на ухо о любви! Он ещё и обнимал словно бы ту, другую, не пожелавшую ему улыбнуться!.. Такое унижение незачем было терпеть…
Мать посейчас толком не знала, о чём думала, чем занималась весь день. Когда же подоспел вечер и стало ясно, что отец вот-вот возвратится, она опять улизнула с корабля и прокралась по берегу подальше от стана. И наконец закрыла глаза и пошла прямо в воду, и вода залила её по колени, потом по грудь. Холодная вода, сбежавшая с ледников…
Матери казалось – береговая круча надёжно скрыла её, и она лишь надеялась, что быстрое течение не заставит мучиться долго… но сзади громко плеснуло, и сильные руки поймали её за локти и выхватили, как перышко, из тёмной воды.
Отец вынес её на берег, и матери было всё равно, как он её накажет, потому что в душе она почти уже умерла. Отец посадил её на траву и сам сел подле неё. Он крепко обнял мать и молча гладил мокрые волосы, пока она не заплакала и не уткнулась лицом в его плечо…
Вот с того дня они и полюбили друг друга, и отец хотел освободить её и взять в законные жёны, но не успел. Хельги задушил бы любого, посмевшего усомниться.
Никто не сказал, что они хорошо ладили бы втроем – Хельги, мать и отец. Но всё это не имело бы никакого значения, если бы отец жил!..
Он вернётся домой, и мать увидит, что больше не о чем плакать. А потом он поедет к Вальбьёрг и проведает её в Кетилевом дворе. И никакие тролли, живущие на мысу, не смогут его остановить. Пусть боится их тот, кто отродясь не высовывался дальше Железной Скалы. А он ходил с викингами на Свальбард.
Вагн болел долго, и многие думали, что больше ему не подняться. Это было бы тяжёлым несчастьем; никто не хотел, чтобы судьба Оттара повторилась. Каждый старался что-нибудь для него сделать, и дружеская забота отогнала смерть. Вагн окреп, и они с конунгом подолгу сидели на берегу и что-то рисовали на сером песке, рассказывая один другому о землях, где довелось побывать. Хельги дал бы выдрать у себя половину волос только за то, чтобы подойти и послушать. Но гордость пересиливала, и он не подходил.
Он по-прежнему часто навещал привыкших к нему гаг. Оказалось, люди Вагна ещё в тот раз начали приваживать их и даже выстроили несколько убежищ из плавника и камней. Хельги посчитал это благим делом, которое следовало продолжить. Ирландец приходил ему помогать. Однажды он сказал Хельги:
– Все вы здесь называете меня Лугом, но это не моё настоящее имя. Я не стал открывать его язычникам и назвался именем предка, которого у нас почитали когда-то.
– Оттар знал, как тебя звать? – спросил Хельги. – Если он не знал, и я не хочу.
– Оттар скрутил меня и привёл на корабль, – ответил монах. – Но благодаря ему я перестал желать погибели вашему племени и разорения вашей земле. Во Христе меня называют братом Фланном, а в мирской жизни я звался Туамой О Суйллевайном, это значит – из рода Одноглазого. Мой род не дал великих вождей, но Суйллевайн был славным героем.
– Я всё же буду звать тебя Лугом, – сказал Хельги. – Я так привык.
Монах протянул ему камешек величиной с полкулака:
– Возьми, тебе пригодится.
Камень был красивый, весь в прожилках и трещинках, дробивших солнечный свет. Хельги спросил недоуменно:
– Где ты взял его? И зачем?
Луг поплотней запахнул куртку.
– Ты помнишь, наверное, когда хоронили Оттара и твоего деда, Ракни велел вкатить на могилу большую глыбу, лежавшую там неподалеку. Я отколол кусочек, пока справляли поминальный пир.
Спустя несколько дней у гаг вылупились малыши. Матери тщательно высушили потомство и увели его в море. Тогда Хельги с Лугом пришли собирать пух. Они держались вместе. Монах занятно рассказывал о кораблях, обтянутых бычьими кожами, и о солнечных землях на западе, которых эти корабли будто бы достигали когда-то. Он ни о чём не просил, но Хельги решил про себя, что постарается помочь ему вернуться домой.
Свальбардское лето отгорело ярко и быстро. Умолкли шумные гнездовья, засобирались на юг гуси, и Вагн посоветовал конунгу не медлить с отплытием:
– Скоро начнутся шторма, и они могут нас здесь запереть. Я и сам едва выбрался в позапрошлом году.
Ракни кивнул. Он сделался ещё молчаливее, чем был.
Когда снимали оружие со стен, он не стал распутывать узел, державший ножны Пламени Битвы. Вынул деревянный гвоздь из бревна и убрал всё вместе в сундук. Если овладевший мечом будет знать, кто такой Оттар, он тоже не развяжет узла.
Корабль Ракни сэконунга шёл на юг. Холодные Берега, давно скрывшиеся в тумане, посылали вслед тяжёлые серые облака. Иногда они спускались к самой воде, и тогда прятался даже Лебедь, шедший на расстоянии полёта стрелы. Хитроумно был выстроен этот кнарр – под парусом он почти не отставал от Оленя. Искусные мастера предназначили его не для войны, но путешественник вроде Вагна мог смело отправляться на нём хоть кругом всей земли: он не подведёт на середине пути.
Северный ветер тянул прямо в корму, не доставляя больших забот никому, кроме рулевого. Хельги стоял у форштевня, глядя вперёд.
После гибели Оттара ему часто мерещилась какая-то прозрачная, печальная песня без мелодии и без слов. Словно далёкий, далёкий крик птичьей стаи, донёсшийся из-за туч. Эта песня зазвучала в нём и теперь, стоило вспомнить синие заливы Свальбарда и хребты белых вершин, уходящие за горизонт.
Скоро там начнутся сильные снегопады. Пролетит над побережьем слепая пурга, белый пух густо покроет оба дома и каменный курган в Могильном фиорде, и придёт тишина. Долгая, долгая ночь сомкнётся над Свальбардом, и лишь отблески сполохов будут играть на обледенелых камнях…
Вот так обзаводится человек зарубками на душе и памятными местами, властно зовущими его отовсюду, где бы он ни был. Даже мать, если попадет когда-нибудь в Гардарики, сразу примется скучать по Линсетру и вздыхать, рассказывая о нем. Подобное не минует и Хельги, и он перестанет ненавидеть Холодные Берега, а через несколько зим выстроит себе корабль и захочет побывать на Свальбарде ещё раз. Склонить голову перед курганом, подняться вверх по лососевой реке и посмотреть-таки, где её начало… Но сперва он увидится с матерью, поздоровается с горами и воздвигнет памятный камень по Оттару, сожжённому так далеко от Норэгр…
Зло родило зло, понял вдруг Хельги, глядя на серые, шершавые спины волн, лениво обгонявших корабль. Ракни обидел его недоверием, и он полез вон из кожи, доказывая свою правоту. Никогда не ссорившийся с рабами, он не попытался поговорить с Карком по-доброму, высокомерно предпочитая колотить его, неумёху… И Карк мстил – неуклюже и очень по-рабски, исподтишка. И оба не видели в ослеплении, что эта вражда всё время била по Оттару. Кот, брошенный в воду, подрезанная верёвка и, наконец, голубая пасть ледника… Если Ракни или кто другой пойдет на Свальбард через год-два, наверняка Оттарова Стамуха ещё будет стоять посередине фиорда – памятник злу, которое однажды вырвалось из рук творивших его и само нанесло смертельный удар…
Хельги ощутил чьё-то присутствие за спиной и обернулся. Возле него стоял Ракни.
При виде конунга Хельги немедленно вспомнил тот давний запрет ходить на нос корабля; наверное, сейчас снова погонит прочь от форштевня… Однако Ракни промолчал, внимательно разглядывая что-то впереди, хотя на самом деле до берега оставалось ещё двое суток пути и вокруг не было ничего, кроме тумана. Хельги уже начало казаться, что конунг, занятый своими мыслями, попросту его не заметил. Но тот неожиданно проговорил:
