— Видишь, до чего довел человека! — взревел Дарвик, двинувшись к основанию памятника с выбитыми на нем надписями.
— Вижу, — просто ответил Алекс. — Но только меня это не очень интересует. Э-э… эй, Рубинфайн, ты что…
— Четверо раввинов, — изрек Грин, вперив взгляд в Рубинфайна, — вошли в Пардес, райский сад. Один лишь смотрел на все вокруг и скоро умер. Другой сошел с ума. Еще один начал рвать плоды. И только ребе Акива остался цел-целехонек[73].
Рубинфайн сидел как в воду опущенный. Дарвик хихикал. Грин улыбнулся своей лучезарной широкой улыбкой и посторонился, чтобы дать Алексу дорогу.
— Рубинфайн, я…
— Иди, — сказал Грин. — Уже опаздываешь.
Переполненный благодарностью, Алекс припустил со всех ног, чтобы успеть на поезд, который уже шумел на востоке, спускаясь с насыпного холма, давшего название всему пригороду — Маунтджой. Ветерок еще пару минут доносил до него причитания Рубинфайна, с каждой минутой звучавшие горше и горше.
«Прорубать себе дорогу? — подумал Алекс. — Что бы это значило?»
ГЛАВА 10
Кетер, или Венец[74]
Антикварная ярмарка Джимми По рюмашке с Лола-Лолой •
Теории заговоров •
Молодость всегда права • Радио-дзэн • Полет в неизвестность • «Касабланка» — дзэн • Собиратель сохраняет все 1
Вечером в аэропорту, дожидаясь регистрации, Алекс смаковал недавние триумфы. После встречи с раввинами он успел на поезд, который отвез его в восточную часть города. Там он направился к антикварной ярмарке Джимми (основана в 1926 году), и его всего распирало от счастья. Он прошел под высокими арочными потолками, мимо уставленных всякой всячиной стоек, навевающей ностальгию одежды, посуды, пластинок, афиш, марок, значков, монет, автографов. Почти всех продавцов он знал как облупленных — минуло уже пятнадцать лет с тех пор, как он впервые зашел сюда, еще мальчишкой, чтобы потратить карманные деньги. Так или иначе, он всегда чувствовал родство с местной публикой. Принадлежал к ней. Но сегодня все изменилось. Он над ней поднялся. Да и кому еще так улыбалась фортуна? Кому удавалось заполучить то, о чем мечталось всю жизнь? Лола-Лола и в руках не держала миниюбочки Мэрилин Монро. Стюарт Пайк не играл на гитаре Джимми Хендрикса. А известный писатель Дж. Д. Сэлинджер? Разве соизволил он одарить Оливера Максвини хоть одной дружеской запиской?
Была тут одна изюминка — специфика здешнего товара. У каждого Собирателя — свои кумиры. Как улыбчивых и обходительных японок оставляют равнодушными крепыши-блондины, так и человека, все ноги сносившего в поисках старых тапочек певца и танцовщика Дональда О’Коннора, вовсе не приводит в экстаз выложенная на соседнем лотке оборчатая рубаха актера Генри Дэниелла, которую тот надевал на съемках «Дамы с камелиями». Коллекционеры живут как в туннеле: блаженствуют в тепле, ничего вокруг не видят, а манит их только далекий свет впереди.
Алекс шествовал по ярмарке, высматривая подходящие уши для своих рассказов. Сам Джимми (внук настоящего Джимми) сказал, что Лавлир и Доув где-то здесь, но найти их не удавалось. Алексу впервые в жизни на самом деле хотелось увидеть Лавлира или хотя бы показать автограф Китти кому-то, кто бы пал ниц и воздел руки в молитве.
Но Стюарт Пайк поймал его первым. Пришлось остановиться у Стюартова лотка с горами всякого барахла (парики под битлов, миксеры в форме гавайских танцовщиц) и посидеть с ним немного. Алекс бегло просмотрел корреспонденцию серийных убийц — одного из таких «приятелей» Стюарта только что казнили в Техасе. Маньяк выработал собственный стиль — вырезал на лбу жертв их имена. Сидя в камере смертников, он успел два раза жениться и получил еще с дюжину предложений. Кончина его повергла Стюарта в безутешное горе. «Каждое такое письмо, — сетовал Стюарт, показав Алексу одно из посланий, — я могу продать какому-нибудь американцу. За четыре-пять сотен баксов. Вот такая торговля, густо замешенная на крови».
Стюарт вырос в благополучной йоркширской семье. Играл в неслабой рок-группе. Владел тремя картинами знаменитого психопата Джона Уэйна Гейси.
— Стю, ты знаешь, кто такая Китти Александер?
— Не из Аризоны? Убивала младенцев?
— Да нет, нет, она… она была актрисой. В пятидесятые годы. Италоамериканка с русскими корнями. Очень симпатичная. Настоящая актриса.
— Актрисочки… — Стюарт произнес это так, словно назвал редкий вид млекопитающих. — Никогда ими толком не занимался. Как-то надыбал одну бумагу — Лана в ней брала обязательство взять на поруки свою дочь[75]. Приколись: знаю одного парня, который отловил рецепты на транквилизаторы для Джуди[76]. Правда, подписанные только ее врачом, но и то дело. Лучше, чем глюки ловить.
Лавлира и возможность от души оттянуться Алекс обрел только в пятидесятом по счету киоске. Его хозяйка, крашеная блондинка Лола-Лола, русская по происхождению, некогда вышла замуж за англичанина, потом развелась и зависла в Лондоне. Она восседала на любимом розовом пуфике, прихлебывала коктейль и играла в карты с Лавлиром и Доувом — причем колодой актрисы и модели Бетти Пейдж. Миша, ее деловитый молодой помощник («moy malchik!»), стоял снаружи за лотком и судорожно искал в куче барахла белую лайковую перчатку на левую руку для одного покупателя, который заинтересовался правой. Из задней комнаты доносилась музыка: Бобби Дарин пел о несостоявшемся свидании с возлюбленной. Потрескивающая лампочка лила красноватый свет на шкурки безвременно окончивших свои дни норок и лис, фантастического вида тостеры и зонтоподобные юбки. На задней стене висели фотообои, изрядной зернистости, с изображением неизвестной американской семьи, устроившей пикничок с барбекю на зеленой лужайке.
Алекс сел по-турецки на полу, рядом с Доувом. Фотографию Китти он положил перед собой, чтобы все могли ее видеть. Потом начал свой рассказ — умалчивая о некоторых деталях. Лола-Лола в ключевые моменты взвизгивала от удовольствия и прикрывала ладонью свой бокал с коктейлем. Лавлир вознамерился что-то сказать, открыл рот, но не выдавил из себя ни слова. Доув хлопнул Алекса по спине и обнял, да так крепко, что все косточки захрустели.
— Она просто послала тебе фотографию, — уважительно промолвил Доув. — Без письма. Без объяснений.
— Письма нет, — захлебывался восторгом Алекс. — Объяснений нет. Это просто подарок. ПОДАРОК. Думаю, она хочет меня видеть. Чтобы я туда к ней приехал.
— Ахлекс, — заурчала Лола-Лола, а голос ее сделался еще более грудным и низким, чем обычно, — э-это фантастичен. После все это время ты заслужил. Точно дока. Но сильно не будь себе доволен. Как кот, который вся сметана слизал!
Лавлир съежился как побитая собака.
— Если ты дашь нам с Доувом ее адрес, — вкрадчиво промолвил он, — мы к ней съездим вместо тебя. Как насчет адреска, а? Мы тебе все расскажем, когда вернемся.
До Алекса не сразу дошло, куда клонит его приятель. Но когда, как говорят журналисты, его осенило, он сказал:
— Премного благодарен, Лавлир. Мысль хорошая, но вам все равно там еще несколько месяцев не удастся побывать, а я улетаю прямо сейчас, то есть сегодня вечером, на «Автографикану», значит… ну… это… через… то есть…
К вечеру от триумфального настроения Алекса мало что осталось. Лавлир и Доув стояли в очереди на регистрацию через двадцать три человека позади него. Они то и дело махали руками, как актеры французского театра пантомимы, словно стремясь передать ему крайне важное сообщение, вроде: «У тебя молния на сумке разошлась», «В этот пакет травку лучше не класть» или «Ты только глянь на ту толстуху!» Лавлир места себе не находил оттого, что не мог прокомментировать для Алекса все мелкие происшествия в очереди и оценить внешность каждого пассажира. Вконец отчаявшись, Лавлир, к ужасу Алекса, начал работать локтями и, перешагивая через чемоданы, пробираться поближе. На нем была аккуратненькая белая рубашка и синие джинсы известной фирмы — судя по информации в одном журнале, такое сочетание «верха» и «низа» сулило человеку удачу во всем. Для пущей убедительности статья была проиллюстрирована фотографиями известных актеров Марлона Брандо и Джеймса Дина. Алексу захотелось послать автору этого материала снимок Лавлира.
— Ну? — Лавлир вытащил из частокола ног свою объемистую сумку и шлепнул на пол у ног Алекса. — Что твоя Китти замышляет? — Лавлир толкнул сумку ногой, но она двинулась лишь на дюйм. Мокрый от пота, он поднял ее, положил себе на бедро и потащил вперед, а она моталась у него за спиной. Лавлир оказался едва ли не единственным в очереди, кому приходилось поднимать свою сумку, — остальные катили чемоданы на колесиках, с удобными ручками. Только гои вроде Лавлира таскали на себе свой багаж, вцепившись в него едва ли не зубами. Алекс хотел достать дорогую его сердцу книгу, но она осталась дома. И чем дольше его пальцы шарили в пустом кармане, тем сильнее он чувствовал, что никаких записей о «гоях» и «иудеях» делать не хочет, во всяком случае сегодня. А скорее всего, и никогда вообще. И книге может прийти конец. Притомился он ее писать.
