он.
Амайя вздрогнула, словно от боли.
— Место, которое вы никогда не называете, — продолжил Дюпри, — но знаете его традиции. Знаете так хорошо, что это помогло вам понять, почему Композитор счел совершенно нормальным оставить бабушку под крышей дома.
— Я очень смутно помню эти истории, они всегда казались мне простыми суевериями.
— Вы уверены?
— Да.
— Разве не было времени, когда вы верили в них, когда они казались вам чем-то правдоподобным? Тут нечего стыдиться. Причины и мотивы, которые движут различными группами людей, вытекают из одних и тех же потребностей, из тех же страхов и опасений, из осознания своего места в мире. Ваши знания и мастерство дают вам преимущество над другими. Оно было у Скотта Шеррингтона, есть оно и у вас.
Амайя снова отрицательно покачала головой.
Дюпри, казалось, сдался и посмотрел на часы.
— Уже поздно. Завтра у нас тяжелый день, нам лучше вернуться, — сказал он, вставая и поворачиваясь к стойке, чтобы предупредить остальных.
Амайя вздохнула с облегчением. Дюпри оставил на столе щедрые чаевые.
— Есть причина, — напоследок сказал он, — которая заставляет людей полностью оторваться от того места, где они родились и провели детство, и эта причина — непогашенный долг. Остерегайтесь непогашенных долгов, Саласар, время потребует их с вас рано или поздно.
Амайя едва сдержала желание поднести руку к голове, где под ее волосами пульсировал шрам.
Глава 21
Предчувствие
Элисондо
У Энграси была теория, что предчувствия — не что иное, как базовый инстинкт выживания, испорченный на протяжении веков так называемой эволюцией человека, и в первую очередь современным обществом, движимым исключительно желанием комфорта. Сигналы, которые умел считывать наш биологический вид, различая их на слух в тихом бормотании ветра, крошечные, но значимые изменения, которые постоянно происходят вокруг и которые человек умел толковать, постигая премудрость природы, — приближение бури, наступление родов, присутствие воды в почве, угроза эпидемии, близость хищника или смерти.
Энграси верила предчувствиям. Она считала, что в момент беспомощности или страха рецепторы восприятия достаточно уязвимы, чтобы реальные впечатления доходили до сознания, не перегружаясь лишней информацией, которую большинство считает источником знания и которая на деле является лишь иллюзией.
В одиннадцать утра Энграси удивил звонок в дверь. Амайя не возвращалась из школы так рано, а сама она никого не ждала. Энграси отложила книгу, которую читала, и направилась к двери. Ее удивление возросло еще больше, когда на пороге она увидела своего брата Хуана. В это время он всегда работал. Его вид тоже поразил ее. Обычно на нем была белая форма кондитера. На этот раз он принарядился: официальный костюм, темно-синий, который он надевал только по воскресеньям в церковь, да еще и галстук! Но больше всего ее озадачило то, что Хуан явился без звонка. В последние три года он приходил к ней только тогда, когда ее это устраивало. У нее появилось предчувствие, что что-то стряслось. Один из тех первичных импульсов, предупреждающих нас об опасности.
Позже, когда все уже было позади, Энграси снова задумалась о первых впечатлениях и о том, как мы пренебрегаем смутными сигналами, отдавая предпочтение тому, что выглядит более достоверно. Тогда она почувствовала тревогу, изумление, недоумение. Даже подозрение… и все же решила не обращать на это внимания, потому что человек, стоявший у двери, был всего лишь ее братом. Типичный случай, когда логика преобладает над инстинктом.
Энграси, как обычно, поцеловала и обняла Хуана, и, взяв за руку, повела в гостиную. Но садиться он отказался. Стоял перед ней в своем воскресном костюме и широко улыбался. Он говорил о том, как успешно продвигается его работа, об инвестициях в машины, о планах Росарии расширить дело, о том, что их бисквиты покупают во Франции и их можно найти в отелях Биаррица и Сен-Жан-де-Люз… Энграси перебила брата и сухо спросила:
— Зачем ты пришел, Хуан?
Он сделал два шага и встал перед ней. Внезапно посерьезнел, заторопился:
— Хочу сообщить тебе хорошие новости, Энграси, очень хорошие, тебя это обрадует. — Он уселся наконец на стул, но по-прежнему пребывал в напряжении. Сложил на столе руки, требуя ее внимания.
Обогнув стол, Энграси села напротив. По сосредоточенности, написанной у него на лице, и по тому, как он разминал пальцы одной руки пальцами другой, она понимала, что брат приводит мысли в порядок, повторяет в уме заготовленные фразы. Через несколько секунд он заговорил:
— Энграси, меня очень обеспокоил наш разговор о девочке.
Она кивнула.
— Меня задело то, что ты мне сказала, сестра. Не думай, что я не люблю Амайю. Я люблю ее больше, чем собственную жизнь…
Энграси изучала его лицо.
— Я говорил с Росарией. Это было очень тяжело, но я все ей рассказал, повторил те ужасные вещи, которые женщины сказали нашей Амайе, и как сильно она страдала. Энграси, Росария плакала. — Казалось, Хуан тоже вот-вот заплачет. Он подавил легкую дрожь в губах, крепко стиснув зубы, закрыл глаза и протянул руки, пока не коснулся пальцев Энграси. Она накрыла его пальцы своей ладонью. — Энграси, ее лекарство вызывает некоторые побочные эффекты: головокружение, дискомфорт, плохое настроение… Доктор Идальго объяснил, что это пройдет, когда ей подберут точную комбинацию препаратов, которые следует принимать, что иногда занимает годы… Росария призналась, что иногда забывала их пить, и в одном из таких случаев все это и наговорила. Но теперь это в прошлом. — Он пожал плечами, и Энграси показалось, что он сам в это не верит. — Доктор подобрал правильную дозировку лекарств. Сейчас у нее хороший период. Она отлично себя чувствует, счастлива, всегда в хорошем настроении, очень ласкова — она ведь от природы такая. Сейчас она похожа на ту Росарию, которую я когда-то встретил, какой она была до рождения Амайи. Ты не представляешь, как она сожалеет. Попросила меня извиниться перед тобой и признать, что ты права.
Энграси инстинктивно отпрянула, отдернув руки. Брат, казалось, не замечал, что вместе с ее руками теряет доверие.
— Люди бывают очень жестокими, — продолжал он, — а городок у нас маленький. Росария понимает, какой вред подобные вещи могут нанести семье.
Энграси заметила, что он сказал «семье», а не «девочке».
— Я рада, что она это видит, что вы оба это видите, — сдержанно ответила она.
— Вот почему она подумала… мы подумали… лучше всего, чтобы Амайя вернулась домой.
Вот оно. Шторм. Нападение. Выкидыш. Смерть. А она ничего не почуяла.
— Что? — недоверчиво проговорила Энграси.
— Росария ужасно страдала от разлуки с дочерью. Эти слова, эти ужасные вещи, которые она говорила, были всего лишь способом защитить себя. Люди оскорбляли ее, настойчиво задавали вопросы, мол, как странно, что
