— Еще бы, представляю себе, какую горькую обиду вы испытывали, имея дело с подобным своевольцем! — отозвался хирург, с упреком взглянув на своего приятеля. — Но вы должны подняться выше подобных суждений и с состраданием смотреть на невежество, которое их порождает.
Экономка, не поняв всего, что сказал хирург, с минуту молчала; однако в его словах она почувствовала участие и доброту и, стараясь сдержать свою обычную словоохотливость, ответила:
— Сколько раз я твердила Гарви, что он часто ведет себя недостойно, а вчера он убедился, как я была права. Конечно, суждения таких неверующих, как он, не имеют большого значения. Просто страшно подумать, как он иногда поступает! Вот, например, когда он с презрением выкинул иглу…
— Что? — прервал ее хирург. — Неужели он осмелился отнестись с презрением к игле? Такая уж мне выпала участь — каждодневно встречаться с подобными людьми, которые еще более преступным образом не уважают света науки.
При этих словах Ситгривс повернулся лицом к Лоутону, но капитан наклонил голову, и доктор не увидел, с каким трудом тот сохраняет серьезный вид. Восхищенная Кэти, внимательно слушавшая доктора, прибавила:
— Кроме того, Гарви не верит в приливы.
— Не верит в приливы! — с изумлением повторил целитель телесных ран. — Этот человек не доверяет своим органам чувств? Может быть, он сомневается во влиянии луны?
— Вот именно! — воскликнула Кэти в восторге, что встретила ученого человека, который разделяет ее излюбленные взгляды. — Если бы вы послушали Гарви, вы подумали бы, что он вовсе не верит в существование месяца.
— Беда в том, сударыня, что неверие и невежество сопутствуют друг другу. Когда разум отвергает полезные сведения, он незаметно для себя начинает тяготеть к суевериям и таким взглядам на явления природы, которые не только противоречат истине, но и расходятся с основными принципами человеческих знаний.
Кэти почувствовала такое благоговение к этим словам, что но решалась ответить наобум, а хирург несколько минут молчал, погруженный в философское самосозерцание; наконец он сказал:
— Я даже представить себе не мог, что человек в здравом уме способен сомневаться в таких явлениях, как приливы, по я знаю, до чего опасно предаваться упрямству, — ведь это может привести к самым ужасным ошибкам.
— Вы, значит, думаете, что явление может влиять на приливы? — совсем запутавшись, наугад сказала Кэти.
Мисс Пейтон встала и знаком попросила племянниц помочь ей убрать посуду в буфет в соседней комнате; в это время на мрачном внимательном лице Лоутона на миг блеснуло оживление, которое он усилием воли погасил, и оно исчезло столь же внезапно, как и появилось.
Поразмыслив, верно ли он понял слова своей собеседницы, хирург решил, что следует поощрить такую любовь к науке, несмотря на отсутствие образования.
— Вы имеете в виду луну. Многие философы не могли решить, в какой степени она действует на приливы; однако, я полагаю, человек, не верящий в то, что она вызывает приливы и отливы на море, сознательно отталкивает от себя свет науки.
Слово “отлив” было незнакомо Кэти, поэтому она решила благоразумно промолчать, но она сгорала от любопытства — уж очень ей хотелось знать, о каком могущественном свете так часто упоминает доктор, — и она спросила:
— Не называется ли в наших краях северным сиянием свет, про который вы говорите?
Из сострадания к невежеству экономки Ситгривс собрался было прочитать пространную лекцию о значении света науки, но ему помешало бурное веселье Лоутона. Капитан слушал эту беседу с редким самообладанием, но тут его прорвало. Он хохотал до упаду, пока боль в костях не напомнила ему, что он свалился с лошади; никогда прежде по его лицу не текли такие крупные слезы. Наконец, воспользовавшись минутной паузой, уязвленный хирург сказал:
— Заблуждения необразованной женщины в вопросе, по поводу которого многие годы спорили люди науки, у вас вызывают лишь смех, но вы имели возможность убедиться, что эта почтенная матрона не считает свет… не считает зазорным прибегать к помощи инструментов, способствующих облегчению телесных страданий. Вы не можете отрицать, сэр, что она упомянула об игле.
— Еще бы, — в восторге крикнул драгун, — об игле, которой она штопает разносчику штаны!
Кэти поднялась с явным недовольством и тут же поспешила уверить его, что у нее были более возвышенные занятия.
— Игла служила мне не для штопки, а для важного дела.
— Объяснитесь, сударыня, — нетерпеливо сказал хирург, — пусть этот джентльмен поймет, как мало у него оснований торжествовать.
Кэти некоторое время молчала, стараясь подобрать слова, которые украсили бы ее рассказ. Вот в чем была его сущность. Маленький мальчик, которого комитет призрения бедных поместил в дом Бёрча, однажды напоролся на длинную иглу и сильно поранил себе ногу. Кэти обильно смазала эту иглу жиром, завернула в шерстяную тряпку и спрятала в некий магический уголок камина. Боясь ослабить действие заговора, ранку на ноге мальчика она даже не промыла. Когда разносчик вернулся домой, он испортил весь ее прекрасный метод лечения, прежде всего выбросив иглу. Эту историю Кэти закончила рассказом, к каким ужасным последствиям привело вмешательство Гарви.
— Не мудрено, что мальчишка умер от столбняка!
Доктор Ситгривс высунулся в окно, видимо любуясь прелестным утром, и старался изо всех сил избежать убийственного взгляда капитана Лоутона; непреодолимое любопытство все же заставило его посмотреть на приятеля. Каждой черточкой своего лица драгун, казалось, выражал сострадание к судьбе ребенка, однако ликование в его глазах задело смущенного мужа науки за живое и, пробормотав несколько слов о необходимости проведать своих пациентов, он быстро удалился.
Мисс Пейтон с глубоким участием стала расспрашивать Кэти о том, что произошло в доме разносчика. И Кэти со всеми подробностями рассказала о событиях прошлой ночи, а та терпеливо выслушала ее. Экономка не забыла остановиться на размерах денежных потерь Гарви и отчаянно бранила его за то, что он выдал секрет, который можно было так легко сохранить.
— Будь я на его месте, мисс Пейтон, — продолжала Кэти, переводя дух, — я скорее лишилась бы жизни, чем открыла им тайну. Самое большее — они бы только убили его тело, теперь же всякий может сказать, что они убили и тело и душу, или — а это ничуть не лучше — сделали его презренным бродягой. Уж не знаю, на что он надеется, кто захочет стать его женой и кто будет вести его хозяйство! Ну, а я слишком дорожу своим добрым именем, чтобы согласиться жить в доме холостяка, хотя, по правде говоря, он теперь не бывает дома. Я решила сказать ему сегодня же, что ни на один час не задержусь после похорон, если он не сделает мне предложения; только вряд ли я выйду за него замуж, пока он не остепенится и не бросит скитаться.
