– Ах да, – воскликнула она, едва переведя дыхание после всего, что выпалила ему, – мы же знали, что не успеем вернуться, чтобы приготовить что-нибудь к обеду, и зашли в кулинарию – такая, знаешь, большая, как универсам, – я купила салат из лобстеров, французский багет и бутылочку Шардоне. Сойдет?
– Конечно, – мотнул он головой.
– Ты, что устал? Или сердишься?
– Нет, – натянуто рассмеялся Кевин. – Просто, знаешь... счастлив за тебя.
– На работе все в норме?
– Как всегда.
– Вот и хорошо, – снова затрещала Мириам пулеметной очередью. – А то девочки сказали, что это все, что надо у тебя спрашивать. Я должна делать все, чтобы ты мог отвлечься и не вспоминать о работе. Так ты... может быть, примешь душ, а я пока сервирую стол. – Она поцеловала его в щеку, порхая по комнате как мотылек. – А к обеду я поставлю какую-нибудь музыку, которая помогает пищеварению, – щебетала она и, не дожидаясь ответа, упорхнула из гостиной, оставив его со смущенной улыбкой на лице.
Нет, он был счастлив, что она так быстро адаптировалась, но что-то не переставало беспокоить его, что-то его непрерывно точило изнутри. Какая-то острая боль, точно застрявший в груди осколок. Может быть, просто мнительность, а может, как это иногда бывает, первое предупреждение о чем-то грозном и неотвратимом.
Он стряхнул с себя оцепенение и направился в душ.
* * *
Еще до наступления вечеринки появился дополнительный повод для праздника. Дейву Коутейну удалось убедить судью не принимать в расчет признания Карла Обермайстера на том основании, что ни работники полиции, ни помощник прокурора, присутствовавшие при аресте, не дали обвиняемому сделать звонок адвокату, перед тем как приступить к допросу. Судья также отказался позволить окружному прокурору использовать улику, найденную в доме Обермайстера, поскольку обыск проводился без ордера и предварительно выдвинутых обвинений.
Без признания и улики обвинение рассыпалось как карточный домик. Окружной прокурор серьезно задумался, стоит ли вообще в таком случае браться за дело. Мистер Милтон предсказывал, что обвинение против Обермайстера будет снято до понедельника. Все произошло уже на выходных.
– Теперь, – рассказывал далее Дейв, – Обермайстер уберется из города.
– Но как же так, Дейв, – спросил Кевин после совещания, – тебе не приходит в голову, что за пределами города он может продолжить свою преступную деятельность?
– Кевин, может, пойдем на улицу и будем хватать каждого, кто похож на убийцу или маньяка? Тюрьмы, между прочим, не резиновые. С делом Обермайстера будет покончено. Что же касается чувства вины, то оно целиком достанется Бобу Маккензи, Кевин. Так что пусть он живет с этим, – закончил Дейв.
Кевин кивнул. Те же аргументы он приводил Мириам по своему последнему процессу. Хотя это дело тяжким бременем лежало на совести, как ни крути. Но, как только совесть начинала донимать, он живо припоминал разъяснения мистера Милтона о том, что такое закон, что такое ответственность адвоката и клиента, и чем они, собственно говоря, отличаются. С этими стандартами он и соизмерял свои действия. Совесть, когда с ее мерками подступаешь к закону, оказывается лишним багажом. Иначе зачем бы тогда вообще существовала юридическая практика, если бы все жили по совести? Понемногу он привыкал к такой философии. Тем более что для него, как адвоката, это была еще и философия успеха.
Но верит ли он в нее на самом деле? Он всячески пытался избегать этого вопроса. Слишком многое было поставлено на карту. Он хотел добиться успеха, и поэтому стремился оправдать возлагаемые на него надежды. Сейчас было не время оспаривать философию фирмы и раскисать. Ему предстояло главное дело жизни – ничего более значительного ему еще не доверяли.
И потом, Мириам с каждым днем все больше врастала в эту жизнь, становясь столичной женщиной. Всякий раз, возвращаясь из офиса, он заставал ее возбужденно-счастливой, полной энергии, воодушевления. Она редко заговаривала о Блисдейле и старых подругах, вообще редко упоминала о прежней жизни. Она перестала отвечать на телефонные звонки и больше не писала писем. Все сожаления, которые она высказывала прежде, бесследно прошли. Может быть, причиной был их затянувшийся медовый месяц, но ни единая тучка не омрачала их счастье с тех пор, как они поселились здесь.
Его часто даже удивляло, с каким жаром она теперь отстаивает их новый образ жизни перед матерью. Она спорила с ней, даже упрекала в провинциальной узости мышления. Когда ее родители заехали как-то в гости, сперва она поразила их фирменным блюдом (рецепт которого Норма узнала от шеф-повара "Времен года"). Потом она вывалила перед ними концертные и театральные программки. Она без умолку рассыпалась в подробностях, рассказывая о набегах на музеи, о ресторанах, которые посетила, о людях, с которыми успела познакомиться. Ее речь пестрела цитатами из Нормы и Джин, единственное имя, на котором она всякий раз спотыкалась, – Хелен Сколфилд.
Кевин удивился, когда Мириам не стала объявлять родителям истинную причину депрессии Хелен, представив все так, что проблема в ее бесплодии.
– Вот почему эта жуткая картина по-прежнему висит у нас, мама. Это Кевин предложил, чтобы не ранить ее чувств. – Мириам повернулась к нему. – Не правда ли, он слишком мягок? Но я его люблю, он такой заботливый, такой внимательный.
– Это весьма учтиво с вашей стороны, – заметила мать Мириам, – но все равно, эта картина кошмарна, я даже смотреть на нее не могу. Мурашки по коже.
– Ой, давайте о ней не вспоминать. Вот так, – сказала Мириам, снимая картину и переворачивая ее к стенке. – И здесь она будет стоять до вашего отъезда. Папа, сейчас я сыграю твою любимую пьесу.
Кевин не помнил случая, чтобы она играла на пианино с таким чувством, как в этот день. Посмотрев на родителей Мириам, он увидел в их глазах то же восхищение, которое испытывал сам.
В конце вечера, перед уходом, теща отвела его в сторону, пока Мириам прощалась с отцом.
– Она в самом деле счастлива здесь, Кевин. Сначала я была против этого переезда, но, похоже, вы поступили правильно. Я так рада за вас обоих.
– Спасибо, мама.
– Я позвоню твоим родителям и обо всем расскажу. Представлю в лучшем свете, – доверительно шепнула теща.
– Они приедут к нам на следующей неделе, но маме все равно будет приятно услышать это от вас.
– Услышит, – заверила теща. – Это – "пять звезд!" – и поцеловала его в щеку.
После того как они уехали, Мириам ушла на кухню прибираться, а Кевин вернулся в гостиную. Его взгляд скользнул к картине Хелен Сколфилд, стоявшей на полу. Он повесил ее на место и отступил, вглядываясь. Внезапно внимание его приковало выражение лица женщины. Казалось, он слышит ее вопли и плач, когда она падает в кипящее кровавое море. Чем больше он вглядывался в картину, тем более конкретными становились черты лица, в котором он постепенно стал узнавать... Мириам. Его окатило жаром, а потом ледяным холодом. Он инстинктивно зажмурился. Открыв глаза, он увидел привычный абстракционистский абрис – и больше ничего. Лицо Мириам исчезло. Поразительная иллюзия, подумалось ему, даже если она возникла на секунду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
