— Но я расскажу тебе об этом, — продолжал Галиндо. — Самое лучшее, что произошло с готами — со всеми готами, — то, что их отсюда прогнали гунны.
— Почему ты так говоришь? — спросил я, пока мы с ним наблюдали за тем, как нагревается и скручивается трава и от нее начинает подниматься дымок.
— Да потому что готам было тут слишком уютно. Они когда-то поселились здесь, чтобы сделаться добропорядочными гражданами Римской империи и перенять образ жизни и манеры римлян. Они забыли о своем наследстве, свободе, независимости, воле и отваге.
Старик наклонился над котелком и глубоко вдохнул дым, который теперь обильно струился от сгорающей травы, и знаком велел мне последовать его примеру. Я так и сделал, набрав полные легкие резкого сладковатого дыма: в нем не было ничего отталкивающего, но и приятным я бы его тоже не назвал. Непонятно, почему Галиндо называл его уютным.
— Поселившиеся здесь ленивые готы, — продолжил Галиндо, — в подражание римлянам даже приняли христианство, и это ослабило их больше всего.
— Почему ты так говоришь? — снова спросил я.
Честно признаться, говорил я с некоторым трудом, потому что эти струйки дыма, казалось, внезапно заставили меня слегка поглупеть.
Галиндо снова глубоко вдохнул в себя дымок и ответил:
— Зачем готам понадобилось принимать восточную религию? Христианство больше подходит торговцам — это всего лишь способ торговать с выгодой. «Делай добро, — проповедует оно, — и тебя вознаградят».
Я не мог опровергнуть его, даже если бы захотел, потому что чувствовал себя совершенно одурманенным. Хотя Галиндо сидел прямо передо мной, его слова, казалось, доходили до меня словно издалека, звучали глухо, отдавались дребезжащим эхом, как будто теснили друг друга.
— Акх, маршал, вот ты сидишь, склонившись, — сказал он мне, ухмыляясь. — Ты ощущаешь действие дыма hanaf. Однако лучше испытывать его в закрытом месте.
Старик сделал мне знак снова вдохнуть, но я как в тумане покачал головой. Когда он снова наклонился над огнем, то накинул на голову и котелок полу волчьей шкуры и принялся глубоко вдыхать в себя струи дыма. После того как он выбрался Из-под шкуры, его глаза были остекленевшими, а ухмылка идиотской и развратной. Но он продолжил говорить, и слова его все так же звенели у меня в ушах и доносились словно бы издалека.
— К счастью для готов, гунны прогнали их отсюда. До последнего времени готы охотились или кочевали с места на место. Они испытывали голод, жажду, страдания. Те, кто не погиб в сражениях, умирали от болезней или несчастных случаев. И это было замечательно.
— Почему ты говоришь так?
Я осознал, что тупо повторяю один и тот же вопрос в третий раз, словно не могу сказать ничего другого. На самом деле мне требовалось много времени, чтобы выговаривать эти слова — очень медленно, делая паузы между ними, — потому что и моя собственная речь, подобно речи Галиндо, казалось, отдавалась в моей голове.
— Это замечательно, потому что умерли те, кто был слабым и безвольным. Остались только сильные и отважные. Теперь, когда, как это ни жаль, Римская империя распалась, для готов пришло время возродиться. Они могут стать гораздо более грозной силой, чем когда-либо прежде. Они могут стать новыми римлянами…
Старый отшельник, очевидно, был одурманен своим дымом hanaf и стал разговорчивым. А вот я, наоборот, сейчас говорил и думал с трудом.
— Если готы сменят римлян в качестве хозяев западных земель… ну… мир будет им признателен за то, что они приняли арианство, а не католичество, как это сделали римляне.
И тут, к своему ужасу (мне стало казаться, что никогда больше я не смогу произнести ничего, кроме этого), я снова услышал, как спрашиваю уже в четвертый раз:
— Почему ты говоришь так?
— На протяжении всей истории европейцы, исповедующие различные религии, боролись, сражались и убивали друг друга по многим причинам. Но никогда до принятия христианства народы нашего западного мира не сражались и не убивали друг друга во имя своей веры — стремясь навязать ее другим. — Галиндо замолчал, чтобы еще разок вдохнуть свой ужасный дым. Однако ариане, по крайней мере, терпимы к другим религиям, к язычеству и к тем, кто вовсе не исповедует никакой религии. Более того, если готы одержат победу, они не потребуют и даже не станут ждать того, что все на земле будут верить в то, во что верят они. Saggws was galiuthjon!
Эта последняя фраза заставила меня вскочить, потому что он пропел ее или, лучше сказать, проорал во всю глотку:
— Saggws was galiuthjonHaífsts was gahaftjon!
Похоже, старик вспомнил о своем боевом прошлом, поскольку эти слова означали: «Песня была пропета, битва началась!» Теперь я убедился в том, что Галиндо был заядлым любителем своей травы и окончательно потерял от нее разум.
Мы расстались без особых церемоний. Я встал на ноги, слегка пошатываясь, и попрощался с Галиндо. Он ничего не сказал, только отсалютовал мне на римский манер, потому что все еще продолжал с энтузиазмом петь. Затем я, пошатываясь, побрел через долину, с трудом преодолел канаву и присоединился к Личинке, который продолжал честно сторожить лошадей. Я крепко зажмурился, попытался сосредоточиться, прежде чем заговорить, и испытал облегчение, услышав, как произношу другие слова, а не «Почему ты говоришь так?» (хотя моя речь и напоминала карканье):
— Давай вернемся в дом Филейна.
Личинка бросил на меня внимательный взгляд:
— Ты в порядке, fráuja?
— Надеюсь. — Это было все, что я мог ответить, потому что не имел представления, проходит со временем воздействие дыма hanaf на человека или нет.
Однако чистый, свежий после дождя воздух лугов и езда галопом верхом на Велоксе постепенно прочистили мне мозги. Я снова почувствовал себя здоровым и здравомыслящим, когда вскоре после наступления темноты мы вернулись в дом Филейна и Баутс. Личинка слез с Велокса совсем не так поспешно, как влезал на него, издал стон и с трудом заковылял прочь. Пришла моя очередь спросить его:
— Ты в порядке?
— Нет, fráuja, — слабым голосом отозвался он. — Боюсь, что теперь мои ноги навсегда останутся кривыми. И еще я полностью содрал кожу. Неужели всадники всегда так мучаются после езды?
— Только в первый или во второй раз, — сказал я. — Ну, от силы первые три раза.
— Акх, я надеюсь, что мне больше никогда не придется это пережить. Лучше уж бегать рысью, как, я думаю, это и предназначено армянам природой.
— Balgs-daddja! — рассмеялся я весьма добродушно. — Вот что, иди и выкопай корень хрена. Преврати его в кашицу и натри больные места. К утру ты уже почувствуешь себя лучше.
