Люди до того захламили свои квартиры всякими ненужными вещами вроде хрусталя, фарфора, мебели (отечественной и импортной), одежды и обуви (обувь здесь в ходу импортная), что им стало тесно. В буквальном и переносном смысле тесно… Пришлось идти на расширение. Кто имел одну комнату, требовал две, кто имел две, стал требовать три, четыре — и так до бесконечности.
Правительство думало, думало, как быть дальше, и наконец решило упразднить денежную систему. В связи с этим в газетах появились статьи, в которых деньги предавались анафеме. Один ученый член-корреспондент, говорят, доказывал, что деньги порождают алчность, взяточничество, лицемерие, карьеризм, двурушничество, очковтирательство, сибаритство, рабское пресмыкательство, обжорство, распутство, словом, чуть ли не все пороки, известные человечеству. Здешнему человечеству, разумеется.
Упразднение, как я уже говорил, прошло в общем безболезненно и не вызвало брожения умов. Конечно, люди лишались некоторых удовольствий получать деньги, толкаясь у кассы, считать и пересчитывать, шурша бумажками, торговать на базарах, стараясь сбыть подороже… Зато приобретали и многие выгоды.
Чего стоила, например, экономия на кошельках! А карманы? Раньше, говорят, они дырявились в два счета, особенно от серебряных рублевиков и полтинников.
А теперь — милое дело! — в карманах хоть шаром покати. И дыр стало гораздо, гораздо меньше.
Объявлено было вечером, а с утра, еще до рассвета, возле магазина собралась порядочная толпа, человек тридцать-сорок, большей частью женщины. Стояли, судачили о том, хорошо это или плохо, а если хорошо, то надолго ли хорошо.
Тетка Соня опоздала немного, однако бочком-бочком протиснулась к двери и отсюда стала подавать реплики. Кто-нибудь скажет: «А глупости, бабоньки, ничего из этого не выйдет!» — тетка Соня тут как тут: «Правда, правда, не выйдет!» Кто-нибудь заметит: «А славно все это, бабоньки! Что хошь, то и бери! И никаких тебе червонцев и сотенных!» Тетка Соня опять подает голос: «Ой, да уж так славно, так хорошо!..» Но вот, наконец, двери распахнулись и все тридцать или сорок женщин и мужчин (в толпе были и мужчины) хлынули в магазин. Глядят — и ничего не узнают.
Прилавков нет, кассы тоже нет. Полки ломятся от всякой материи, отечественной и импортной, на вешалках висят всякие костюмы, платья, всякие мнущиеся и немнущиеся тенниски, шорты… И на весь магазин одна-единственная продавщица. И не продавщица даже, а инструктор-консультант, в обязанности которой входит не продавать, а предлагать, не навязывать, а советовать.
У тетки Сони глаза разбежались.
— А мне бы вот это платьишко… А?..
— Пожалуйста. Но вам больше идет вот то, темное, в полоску, — советует инструктор-консультант, выписанный по случаю прямо из райцентра.
— А я то и другое, — соглашается тетка Соня и берет оба платья — светлое в горошек и темное в полоску.
Берет и смотрит на инструктора-консультанта: что-то она, милая, скажет? А та ничего. Только улыбнулась, как бы недоумевая и досадуя, и прошла дальше, к тетке Пелагее, которая прицеливалась к платью в клеточку, шерстяной кофте в крапинку и шерстяной же юбке в полоску — ко всему сразу.
— Что, кума, аль не нравится? — спросила тетка Соня.
Пелагея замялась.
— Нравится-то нравится, а с другой стороны вдруг и прогадаешь! Ты посмотри, полоски-то ненатуральные!
Тут-то и вмешалась инструктор-консультант, женщина многоопытная, окончившая перед тем какие-то спецкурсы по примерке мужской, женской и детской одежды. Она подвела Пелагею к зеркалу, обратила ее внимание и на крапинки, и на полоски, которые ненатуральными кажутся лишь при искусственном освещении, и моментально, ну в один миг развеяла все сомнения, так что оставалось завернуть и идти себе с богом.
Но Пелагея и не думала заворачивать. Оказалось, пошла она в магазин не от нужды, а из простого любопытства.
— А-а, потом! — махнула она рукой и, не взяв ни нитки, ни иголки, как говорится, бочком-бочком подалась к двери и была такова.
Следом за Пелагеей вышла и тетка Соня. И тоже с пустыми руками. Потом стали расходиться и остальные. И — хоть бы одна со свертком или пакетом! Можно было подумать, что никому ничего и не надо было.
И так всюду, во всех городах и весях. В чем тут дело, трудно сказать. Одни говорили, что подействовало некое внушение, даже будто бы с планеты, еще не открытой здешними учеными, другие — что сработал животный магнетизм, образовавший своего рода гигантскую цепь и заставивший всех сразу, в одну и ту же минуту, да что минуту — в одну и ту же секунду проникнуться одной и той же мыслью.
По словам Сашки, ходил слушок… Но я боюсь, что читатель, которому, возможно, попадут в руки эти правдивые записки, поднимет меня на смех… А, собственно, если и поднимет, что из того? Лучше уж смех, чем слезы… Так вот, по словам Сашки, подтвержденным Гошей и Федькой, ходил слушок, будто какой-то физик открыл радиоволны, обладающие совершенно удивительными, почти невероятными свойствами, и направил их на всех, на всех сразу. И эти-то волны, будто бы и произвели полный переворот в мозгах.
Я заметил, что, может, здесь, на этой планете, действует какая-нибудь сверхъестественная сила, и не рад был этому. Мальцы-огольцы, особенно Сашка, ухватились за мои слова и давай выспрашивать да выпытывать. Что это такое сверхъестественная сила, из чего она состоит и как действует? Когда же до них кое-что дошло, они единогласно отвергли мое предположение.
Единогласно и безоговорочно. И именно в этот момент Сашку как бы осенило. Он сказал, что внушение, животный магнетизм, радиоволны, как и сверхъестественная сила, — чепуха, выдумка, не стоящая внимания, и что все объясняется взрывом сознательности, подготовленным всем ходом воспитания.
Не берусь судить, какая из этих версий ближе к истине. Да для меня в данном случае важна не версия, а результат, так сказать, конечный итог. А результат заключается в том, что наступило славное житье-бытье.
Надо — бери, не надо — так и брать нечего. Значит, и всяким махинациям конец, всяким взяткам, спекуляциям, кражам. А это ведет за собой новые важные последствия: милицию можно сократить вдвое, а суды и втрое. И суды и тюрьмы. Зачем суды и тюрьмы, когда высшим и самым тяжким наказанием считается отстранение от работы.
III
IV
Итак, все сели, а я стал ходить из угла в угол, разглядывая скромную, почти спартанскую обитель здешнего председателя. Ни ковров, ни хрустальных сервизов, ни каких-либо других дорогостоящих предметов я не обнаружил. Две-три картины, написанные масляными красками, — вот и все.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
