— Ничего себе, положение! Это здоровых-то мужиков кормить. Мало того, что женщины унижались, выпрашивали подаяние, так еще кнут зарабатывали.
— Зарабатывали. И еще как! У русских как было в старое время? Мужик, напившись, бил жену. Но случалось, иная баба так отхаживала муженька за все обиды, не приведи господь. У нас же женщина никогда не имеет права поднять на мужа руку. Что там поднять руку — сказать наперекор. Какой бы ни был — пьяный или трезвый, урод или красавец, нищий или богатый, — ты ему не прекословь. Чуть что не так — кнут…
Я усмехнулся про себя: хоть Арефа и депутат сельсовета, а своя кровь, видимо, говорит.
— Несправедливо. Значит, мужчины кнутом оправдывали свое тунеядство?
— Почему тунеядство? У мужиков свое дело было. Муж ценился за умение достать хорошего коня, с лихвой продать его, выгодный обмен совершить. Не можешь этого — копейки за тебя не дадут в базарный день. Другое дело, если умеешь ловко дела делать да если при этом песни голосисто поешь, отплясываешь лихо да обнимаешь жарко — нет тебе цены. Не знаю, как другое, а за песни ты бы у нас сошел высоко…
Я все ждал, когда Арефа заговорит о самом главном. Есть ли какие вести о беглецах? Но Денисов словно забыл о цели нашего приезда.
Мы сидели, попивая чай, мирно беседуя. Потом тихая Мирикло поставила на стол раздувшуюся, с растопыренными в разные стороны ногами, исходившую сладковатым паром и жиром курицу.
И мы управлялись с ней за разговорами ни о чем и снова пили чай с вареньем и покупным печеньем.
Мирикло относилась ко мне настороженно и, видимо получив от Арефы наказ, в беседу нашу не встревала.
Покончили с едой. Хозяйка вышла с грязной посудой. И вдруг Денисов сказал:
— Васька Дратенко не сегодня-завтра должен быть в Юромске. Надо туда подаваться.
Я поразился: битый час болтать о пустяках и даже намека не подать, что получено такое известие.
Может быть, Арефа — единомышленник моей бабушки: во время еды надо думать только о еде, а дело — в свою очередь.
Юромск — три часа езды на поезде из областного центра.
— Помчались в город! — предложил я.
Арефа посмотрел на мою форму. Почесал за ухом.
— Больно мы с тобой заметные. Выходит, сначала домой…
Я прикинул — теряем сутки. Это в лучшем случае. Потому что возвращаться сегодня на мотоцикле в Бахмачеевскую мне не улыбалось. Арефа тоже не мальчик. Тогда и завтра день потеряем.
Обидно, до города каких-нибудь тридцать километров. Полчаса езды.
У меня возник план.
В конце концов неужели Борька Михайлов не одолжит на время какие-нибудь брюки и пиджак? В крайнем случае — куртку. Сам ведь в кореши лез.
Мы расстались с Арефой. Он решил заночевать в Альметьевской. Я поехал в город. Договорились с Денисовым встретиться там утром на вокзале.
24
Я настолько уже привык к одноэтажной станичной жизни, что когда въехал в областной центр, с его высокими современными зданиями, шумом и звоном вечерних улиц, голубых от неона и затухающей синей зари, то почувствовал себя Гулливером, попавшим в страну великанов.
После влажной прохлады степной вечерней дороги город пахнул на меня жаром перегретого за день асфальта, сухим воздухом, пропитанным испарениями бензина и выхлопных тазов.
В глазах зарябили окна домов, вывески магазинов, световая реклама, небо переплелось проводами троллейбусов, трамваев, засветились тревожные огни светофоров.
Я даже поначалу растерялся, очутившись в потоке автомобилей, беспощадно и жестоко прокладывающих себе путь на перекрестках. Мне казалось, что улица слишком тесная и слишком велик риск вот так мчаться и мчаться наперегонки, не давая себе ни минуты покоя.
Во мне еще жила ширь степи, пустота ее дорог, на которых не было необходимости завоевывать время и полосу продвижения…
По Ворошиловградскому проспекту, главной улице города, гуляло много народу. Просто неправдоподобно много. Словно людей специально свезли сюда и заставили ходить взад-вперед, забегать и выбегать из дверей магазинов, быстро пересекать улицу прямо перед радиаторами машин.
Я почувствовал себя муравьем, очутившимся среди большого леса.
И только когда я услышал в трубке телефона-автомата Борькин голос, ощущение одинокости прошло.
— Кича! Ты откуда?
— Долго объяснять. Мне нужны штаны и пиджак. Куртка тоже сойдет.
Михайлов хмыкнул:
— Ты что, голый?
— В форме, как полагается, и на мотоцикле…
— Ладно, разберемся. Жми ко мне. Ты где сейчас? (Я сказал.) Это прямо у нас под носом. Через три дома.
Я еще раз подивился: ловкач Михайлов, устроился в таком городе, прямо в центре. Да ведь это квартира тестя… Но устроиться зятем зампреда облисполкома тоже надо уметь.
Борька открыл сам. В легком шерстяном спортивном костюме, с белой полосой вдоль рукавов, он провел меня через пустой чистый паркетный коридор в небольшую светлую комнату, которая казалась совершенно не обставленной, но в то же время здесь было все: где сесть, где лечь и даже имелись ненужные для обихода вещи — полочки с безделушками, подставки, цветы.
В моей хате стояла кровать, стол со стульями, платяной шкаф, но выглядела она так, будто полна мебели.
Борька указал на кресло. Я сел в него с большой опаской — как бы не запачкать светло-зеленую обивку. Я весь был пропитан пылью. Мне даже казалось, что она осела у меня внутри.
Честно говоря, обстановка меня смущала. Я отвык от современного городского уюта.
Но усталость взяла свое. Я поудобней устроился в кресле, тело расслабилось. И тут только дали о себе знать те километры, которые я отмахал за рулем. Они заныли в руках и ногах, замельтешили в мозгу бесконечной чередой поворотов, спусков, выбоин, кочек и подъемов…
Михайлов положил на низкий журнальный импортный столик пачку сигарет и диковинную зажигалку в виде кувшинчика.
— Закуришь? (Я отрицательно мотнул головой.) Скажи-ка! До сих пор не начал. А я много курю. Работа нервная. Вообще обязанностей много…
Я почувствовал, что здесь, дома, Борька какой-то другой. При встрече в Краснопартизанске он выглядел прямо-таки рубакой — все нипочем.
— Может быть, женатая жизнь заедает? — усмехнулся я.
Михайлов солидно ответил:
— Этим я доволен. Сам видишь — полный порядок. — Борька небрежно обвел комнату рукой.
Порядок порядком, но провел к себе втихаря, никому не представил. Даже не спросит, хочу ли я есть. Мне-то не надо, потому что я еще сыт после прекрасного угощения Мирикло, но хотя бы ради приличия поинтересовался.
— Давай ближе к делу, — сказал я. — Мне надо завтра ехать в Юромск. В штатском. Смекаешь?
Что-то в нем все-таки заговорило.
— Постой. Сразу к делу… Я же знаю — наверное, шамать хочешь. Про себя небось ругаешься. Тут какая история: жинка вот-вот должна прийти. Теща-то дома, но я еще, сам понимаешь…
— Я сыт во!
Мой однокашник кисло произнес:
— Вот, обиделся! Ей-богу, Светка придет, сядем как надо. С коньячком, с хорошей колбаской…
— Иди ты к черту! Не хочу я.
— По глазам вижу, что хочешь. Ехать из своей Бахмачеевской…
— Я из Альметьевской. Наугощался там — будь здоров.
Борька испытующе посмотрел на меня:
— Не врешь?
— С чего это ты стал такой мнительный? В конце концов дай сказать…
— Говори, — тяжело вздохнул он.
Я понял, что он извиняется за свое присутствие здесь. Потому что я всегда знал о его честолюбии. И, достигнув своей мечты, он почувствовал себя в чем-то неуверенным. Ну что ж, поделом тебе, Борька Михайлов. Если тебя здесь затирают — сам виноват. А если ты принижаешься по своей воле — виноват вдвойне.
— Найти человека! Это не так просто, как тебе кажется! — воскликнул мой дружок, когда я рассказал ему о своих делах.
— Сам знаю.
— Знаешь, знаешь… По делу об убийстве инкассатора какой месяц ищем, и не только мы. Вся милиция Советского Союза! А ты сам решил. Чепуха какая-то.
— Я делаю ставку на Арефу. Михайлов недоверчиво пощелкал языком:
— Это надо продумать. А вдруг надует тебя твой цыганский Иван Сусанин?
— Какой ему смысл?
— У тебя расчет только на доверие, но…
— Не только, — перебил я его. — Денисов сам хочет найти сына. Хочет помочь ему осознать свою вину. Понимаешь, облегчить его участь, если тот виноват, конечно…
— А ты сомневаешься в этом?
— Всякое может быть…
— Ах, все-таки сомневаешься? Это уже совсем неплохо, Кича. Прогресс.
— Брось трепаться.
— Я не треплюсь. Я радуюсь. — Борька небрежно закурил. — И вообще неплохо бы тебе новые монографии почитать. По криминалистике, судебной психологии…
— Классиков русской литературы — Пушкина, Гоголя… Ты, Борька, индюк.
Все-таки разозлил меня.
— Давай, трави дальше. — Он это сказал, как многоопытный профессор зазнавшемуся ученику.
