— Будь моей женой, — повторил я тупо, с отчаянием, не слушая её слов. — Разве возможно нам расстаться? Твоя любовь беспощадна, как палач.
Она прикоснулась к моим волосам, и в той же полосе фонаря я увидел её улыбку, грустную, светлую, и глаза, полные слёз.
— Разве я жена? — сказала она. — Ну, посмотри — разве я жена! Как только ты произнёс это слово, я опять увидала себя на длинной пустынной дороге. Смотри. — Её глаза расширились. — Смотри вдаль.
Вот мы больше не встречаемся в этой комнате, а живём где-то вместе, и я твоя жена.
У нас несколько больших комнат и общая спальня. Ночью, привыкшие друг к другу, мы раздеваемся равнодушно и бесстыдно.
Медленно, день за днём, словно неизлечимая болезнь, жизнь входит в те неотвратимые сцепленья, что люди называют «обычными нормами». Ты опять много работаешь. У тебя в кабинете висит мой портрет. На него ты смотришь чаще, чем на меня, потому что у тебя так много, много работы.
У нас родится первый ребёнок. И жизнь меняется просто, без боли. Мы сказали все слова о любви. Спели её единственную песнь, и нам говорят: «Вот теперь начинается настоящее».
Большие печальные глаза прошлого смотрят откуда-то издалека с горестным укором. От этого взгляда снится иногда эта комната, голубые окна и чёрные кресты на полу. Но редко. После спокойных ласк мы спим крепко. Проходит ещё год. Может быть, у нас второй ребёнок. Я полнею. Говорят, что это красиво, и за мной ухаживают твои приятели. У меня есть любовник.
Ты очень любишь детей, но вечером избегаешь быть дома. Ночью я встречаюсь с твоим виноватым взглядом и делаю вид, что сплю.
Иногда ещё мы ласкаем друг друга привычно знакомыми ласками, но никогда уже не повторяем слов, что звучали в этой комнате.
Проходит ещё год, а может быть, пять — уже не всё ли равно! Что сделали мы с любовью? — спрошу я тебя однажды и увижу в твоих глазах тупую покорную тоску. — Тебе больно? Ты плачешь? — Она коснулась моих век грустно-волнующим прикосновением. — Так нужно. Так суждено всем, полюбившим Любовь…
Я встал на колени. Помню её серое мягкое платье и свежий холод спокойных рук.
И, как ученик, узнавший большую сокровенную тайну, благоговейно и восторженно поцеловал её ноги в маленьких чёрных туфлях.
На другой день я уехал далеко. Мы расстались навсегда.
Но теперь она не одна идёт своей вечной дорогой. Мы далеки, но вместе. Мы вдвоём чутко слушаем вечно призывающий голос Любви.
И когда в поздний час одинокого томления чьи-то большие тоскующие глаза с тихой мукой заглядывают мне в лицо, я покорно приближаюсь к Любви и говорю, как она…
— Может быть, здесь…
СЕВЕРНАЯ СКАЗКА
Мы ничего не знаем о любви. Когда она приходит, Бог знает, откуда, мы видим лишь огненный меч, взнесённый над нашей жизнью, и с ужасом укрываем лицо. Боимся расстаться с маленькими радостями дней, не верим стихии, не умеем вовремя распахнуть ей все двери нашего сердца.
Забываем, что только одной странице книги нашей тёмной судьбы суждено вспыхнуть ярким сжигающим блеском, и не читаем её до конца. И за это любовь мстит нам, оборачивается грозным оскорблённым лицом и пророчит вторую встречу, от которой уже не укроет ничто.
Она приходила и ко мне.
В белые ночи короткого северного лета встретила меня на берегах бледного озера и запела свою единственную песнь.
Отчего она покинула нас? Отчего мы не сумели… Зачем укрывали лица и изменили ей для жизни?
Спросите у сосен, у волн, спросите у загадочного бога жизни, который бесстрастно смотрит с холодного неба…
Прошло три года. Три вечности между мной и тем летом. Со мной другая женщина. И кто-то, всё забывший для новой радости, говорил, что я её люблю. Теперь я не вспомню её лица, а она проклинает моё имя. Но разве виноват я? Разве знал я, что любовь приходит только раз?
Всё случилось так просто. Был июнь. В одну ночь мне приснилось северное озеро и розовая полоса двух обнявшихся зорь.
Пахло чем-то сладким, как мёд. У меня кружилась голова, и я плакал. А днём ходил по улицам в странной тоске. Слышались свистки парохода и чей-то громкий настойчивый зов. Зачем она не удержала меня? Отчего не чувствовала, как тень близкого горя уже опускалась над её жизнью?
Два дня и две ночи в вагоне. Голубыми глазами озёр улыбается север. Граниты и сосны, граниты и сосны. Их встречаю как старых друзей. В кошельке марки.
Уже маленькие монетки звенели о чём-то непоправимом, но мы никогда не слушаем предостерегающих голосов вещей.
— Я устала, — жалуется она, улыбаясь. — Куда же мы едем?
Я притворно долго роюсь в путеводителе, и она не знает, что мы едем туда.
Маленькие финские лошадки, смуглый голубоглазый кучер на козлах, а по бокам дороги седые камни да чахлые сосны.
Боже мой, всё, как тогда! Вот и серый домик на берегу озера. Терраса, увитая хмелем. Полотняные шторы на окнах.
У меня деловое, серьёзное лицо. Которую комнату? Ну, конечно, вот эту. Не правда ли, — она нравится нам обоим.
А ведь это та самая комната. Я никогда не забывал её. Вот шкаф, где висели наши вещи. Может быть, в ней те же постели…
Когда нас позовут обедать, на крытой веранде, заплетённой диким виноградом, я выберу тот же столик. Рассеянно оглянусь кругом и небрежно скажу: «Вот здесь, у окна».
На веранду ведут шесть ступеней. Так. Их шесть. Разве мог я забыть?
Фрау Шварц суетится у буфета. У ней та же скользящая походка и серое платье. Точно не снимала она его три года. Я сажусь на своё место. Я всегда здесь садился — спиной ко входу. Она улыбается. Её радует всё — лакеи, которые нас не понимают, тонкие финские лепёшки из серой муки, бутылка лимонада с этикетом на непонятном языке. Её лицо сияет.
— Мы вдвоём, — говорит она. — Разве это не сказка? Все далеко, и мы вдвоём.
Хромой генерал и полная старая дама в красной шляпе смотрят на нас с задумчивой старческой лаской. Может быть, они думают, что мы совершаем свадебное путешествие.
Обед кончился. Выходим в сад. Здесь только зацветает сирень. Круглые кусты шиповника словно в снегу.
— Шиповник цветёт, — говорит она нежно. — Здесь мы увидим вторую весну.
Мы идём, а из цветников, из травы, с песчаных дорожек встают тихие тени и смотрят на меня большими тёмными глазами. Кому расскажу я о прошлом?
Вот здесь, у калитки, та, другая, которую хотел я забыть, однажды посмотрела на меня. Ах, только посмотрела и опустила ресницы. В траве гудели шмели, за соснами сверкало озеро, синее, синее в это утро.
В этот краткий, ничего не значащий миг я понял слово Неизбежность и тихо шепнул: «Навсегда». Помню, мы долго стояли с суровыми бледными лицами, в глазах у нас были слёзы, а на пристани кричал пароход.
Здесь он всегда останавливался по утрам и, белый, весёлый, кричал пронзительно и громко, как молодой сильный зверь. Однажды мы ездили на нём. Что это было за утро! У нас горели лица и стучало в виски, а вода дышала свежей северной прохладой. Озеро сверкало, как сапфир, пароход задыхался от радости. На палубе был праздник. Все улыбались. Даже синие глаза сурового капитана смотрели мечтательно и нежно. Он знал, что это утро счастья не повторится.
По этой дорожке мы всегда ходили после обеда.
Жёлто-бархатная пыль потоками струилась сквозь сосны, а озеро одевалось в голубые и жёлтые шелка. А на этом камне, на широком уступе, заросшем красноватым мхом…
Но со мною другая. Ах, тише… Сядь близко, закрой глаза и молчи. Слышишь, звенят бубенчики, — это в соседней деревне пасётся стадо. Слышишь тихие всплески, — это рыбаки выезжают на ловлю. Слушай музыку вечера. Может быть, само солнце запоёт сейчас старинную северную песнь, целуя воду алыми губами.
У неё розовеет лицо. Волосы на висках золотятся.
— Это не озеро, — говорит она, — это наше голубое, безбрежное счастье.
Медленно целует меня в губы, и в первый раз, в первый раз тоска кладёт мне на грудь свои холодные тяжёлые руки.
Первая белая ночь.
Мы устали, но не хочется спать. Сидим на берегу, на том же камне. Белым серебром сияет вода. Ночь как день, только смягчились все краски, и в белой прозрачности тонут сосны, и берег, и даль. А там, далеко за краем остывшей воды, сплелись розовые руки двух бессонных зорь.
Боже мой, мне нужно здесь быть одному.
Захолодевшей щекой она прижимается к моему лицу. У ней белокурые мягкие волосы — я не хочу их!
— Ты любишь? — спрашивает она тихо. — Я люблю тебя, — отвечаю я покорно.
Та, другая, имя которой Неизбежность, встаёт из тёмных бездн души и смотрит суровыми не прощающими глазами.
— Я люблю лишь тебя, — говорю я ей громко. — Бог и небо, и северная белая ночь знают, как я люблю тебя. Видишь, я плачу от любви…
Мне холодно, пальцы онемели, точно в мороз. Хочется уйти.
