— Во всяком случае, будем осторожны! — ответил полковник Мунро.
Он сел на ствол дерева, по левую сторону прогалины, я поместился рядом.
— Ну, Гуми! — прошептал капитан Год.
Гуми, ловкий, хорошо сложенный по своему маленькому росту, гибкий, как обезьяна, проворный, как леопард, настоящий индостанский клоун, понял, чего от него хотели. Одним скачком он прыгнул на крышу ловушки и добрался до крайнего конца одной из жердей. Потом по рычагу соскользнул до лиановой петли и своей тяжестью нагнул ее до верхнего конца доски, запиравшей отверстие. Теперь, налегая на другой конец рычага, оставалось привести в движение клапан.
Но в этом случае необходимо было обращаться к соединенным силам нашего маленького отряда. Полковник Мунро, Банкс, Фокс и я пошли к задней стороне ловушки, а Гуми остался на крыше, чтобы освободить рычаг в случае, если какоенибудь препятствие помешает ему действовать.
— Друзья мои, — закричал нам капитан Год, — если вы можете обойтись без меня, я предпочитаю остаться у отверстия ловушки. По крайней мере, если оттуда выскочит тигр, его встретит пуля!
— А будет ли он считаться сорок вторым? — спросил я капитана.
— Почему же нет? Если он падет от моего выстрела, то будет уже убит на свободе.
— Есть отличная пословица, — заметил инженер, — не следует продавать шкуры медведя, пока не повалишь его на землю.
— Особенно когда этот медведь может оказаться тигром! — прибавил полковник Мунро.
— Дружно, друзья мои, — вскричал Банкс, — дружно!
Доска была тяжела и дурно скользила в желобах. Однако нам удалось раскачать ее, и она осталась висеть на расстоянии одного фута над землею.
Капитан Год согнулся, прицелился, стараясь рассмотреть, не появится ли у отверстия ловушки какая-нибудь огромная лапа или разинутая пасть, но ожидания были напрасны.
— Еще одно усилие, друзья мои! — закричал Банкс. Благодаря Гуми, который дал несколько толчков заднему концу рычага, доска начала мало-помалу подниматься. Скоро отверстие сделалось достаточно велико, чтобы пропустить зверя даже больших размеров.
Никто не показывался. Легко могло быть, что при шуме, который происходил около ловушки, пленник забился в самую отдаленную часть своей тюрьмы и теперь выжидал благоприятной минуты, чтобы одним прыжком выскочить, опрокинуть всякого, кто воспротивится его побегу, и исчезнуть в глубине леса.
Положение становилось интересным. Я увидал, что капитан Год сделал несколько шагов вперед, положил палец на собачку курка и старался заглянуть в глубину ловушки. Доска приподнялась, и в отверстие проходил полный свет.
В эту минуту сквозь стены послышался легкий шум, потом глухой храп или, скорее, громкая зевота, которая показалась мне очень подозрительной.
Очевидно, там было какое-нибудь спавшее животное, и мы его разбудили. Капитан Год опять подошел и прицелился в массу, которая шевелилась в полутени.
Вдруг внутри послышался голос.
— Не стреляйте! Ради Бога, не стреляйте!
И в эту минуту из ловушки выскочил человек.
Наше удивление было так сильно, что доска вырвалась из наших рук и с глухим шумом упала на отверстие, которое закрылось снова.
Между тем столь неожиданно явившийся человек подошел к капитану Году, все еще державшему ружье на прицеле, и сказал тоном довольно гордым:
— Не угодно ли приподнять дуло вашего оружия. Вы имеете дело не с таррианским тигром.
Капитан Год после некоторого колебания дал своему карабину менее угрожающее положение.
— С кем имеем честь говорить? — спросил Банкс, подходя к незнакомцу.
— С естествоиспытателем Матьясом Ван-Гитом, поставщиком толстокожих, тихоходов, стопоходовых, хоботоносных, плотоядных и других млекопитающих для дома Чарльза-Ротса в Лондоне и Галенбека в Гамбурге.
Потом, указав на нас рукой, он спросил:
— Господа?
— Полковник Мунро и его спутники, — ответил Банкс, указывая на нас рукой.
— Прогуливаетесь по гималайским лесам!.. Очаровательная экскурсия, нечего сказать! Честь имею кланяться, господа, честь имею кланяться!
С каким оригиналом имели мы дело? Не расстроился ли его мозг во время плена в ловушке для тигров? Был ли он сумасшедший или находился в здравом уме? Наконец, к какой категории двуруких принадлежал этот индивидуум?
Мы сейчас это узнали и впоследствии еще более познакомились с этим странным человеком, который величал себя естествоиспытателем и действительно был им.
Матьяс Ван-Гит, поставщик зверинцев, был человек лет пятидесяти, в очках. Его гладкое лицо, прищуренные глаза, вздернутый нос, постоянная суетливость, его чересчур выразительные жесты, приспособленные к каждой фразе, выходившей из его широкого рта, — все это делало из него тип очень известных старых провинциальных актеров. Кто не встречал хотя одного из этих старинных актеров, вся жизнь которых прошла между декорациями, ограниченными горизонтом рампы и занавесью!
Неутомимые говоруны, неприятно размахивающие руками, они высоко держат и отбрасывают назад свою голову, такую пустую в старости, что она не могла быть хорошо наполнена в зрелом возрасте. Этот Матьяс Ван-Гит действительно походил на старого актера.
Раз я слышал смешной анекдот о жалком певце, который считал необходимым сопровождать особенным движением все слова своей роли. Так, например, в опере Мазаньелло, когда он запевал: «Если неаполитанский рыбак», его правая рука, протянутая к зале, лихорадочно шевелилась, как будто он держал уже щуку на конце своей удочки. Потом продолжал: «Небу хотелось сделать монарха», одна рука его поднималась кверху, указывая на небо, другая, проводя круг над гордо приподнятой головой, представляла королевскую корону. «Возмущаясь против приговора судьбы», все его тело сильно сопротивлялось толчку, который старался отбросить его назад. «Он сказал бы, управляя своей лодкой»… Тогда обе его руки, быстро шевелясь слева направо и справа налево, как будто он управлял кормовым веслом, показывали, как ловко направил бы он лодку.
Своими ухватками Матьяс Ван-Гит походил на этого певца. В разговоре он употреблял отборные выражения и должен был стеснять собеседника, который не мог стать дальше от движения его рук.
Впоследствии мы узнали от него самого, что Матьяс Ван-Гит был профессором естественной истории в Роттердамском музее. В конце концов обстоятельства сложились так, что, наскучив безуспешно преподавать теоретическую зоологию, он приехал в Индию заняться практически.
Это ему удалось, и вот он сделался поставщиком важных домов в Гамбурге и Лондоне, снабжающих публичные и частные зверинцы в обоих полушариях.
В Тарриани Матьяс Ван-Гит привел важный заказ хищных зверей в Европу. Его кочевье находилось только в двух милях от ловушки, из которой мы его избавили. Но каким образом он попал в нее? Вот как он объяснил Банксу это приключение.
— Это было вчера. Солнце уже зашло, когда мне пришло в голову посетить одну из ловушек для тигров, сделанную моими руками. Я вышел из крааля, который вы удостоите вашим посещением, господа, и добрался до этой прогалины. Я был один, моя прислуга занималась необходимыми работами, и я не хотел отвлекать ее от них, считая это неблагоразумным. Подойдя к ловушке, я увидал, что подвижная доска приподнята, из этого я заключил не без некоторой логики, что туда не попался ни один хищник. Однако я хотел проверить, на месте ли приманка и хорошо ли действует сторожек. Вот почему я проскользнул в узкое отверстие.
Рука Матьяса Ван-Гита изящным изгибом обозначила движение змеи, приближающейся сквозь высокую траву.
— Войдя в ловушку, — продолжал поставщик, — я рассмотрел кусок козьего мяса, запах которого должен был привлечь обитателей этой части леса. Приманка была не тронута, я хотел уйти, когда рука моя невольно задела сторожек, доска упала, и я очутился в своей собственной ловушке, не имея никаких способов выбраться из нее.
Тут Матьяс Ван-Гит на минуту остановился, чтобы лучше заставить нас понять всю важность его положения.
