Оставшаяся часть урока прошла в снятии мерок и обучении как правильно держать лук и стрелы, но сложно было очень хорошо сосредоточиться на этом и в тоже время приглядывать за краем леса. Если я была шокирована тем, как по-человечески выглядели сияющие спрайты, то теперь я была до ужаса напугана тем, насколько нечеловечно выглядели циклопы — и от мысли, что большая часть подобных этому созданий странствовало по лесам. Думаю, мы все вздохнули с облегчением, когда вернулись в замок, и забрались на самый верх звонницы, на урок по колокольному звону в колокольне.
Мы все столпились у окон, чтобы полюбоваться видами. На юго-востоке простиралась огромная Голландская деревня Райнбек. Ухоженные викторианские дома выстроились вдоль улиц, многие из них имели остеклённые теплицы для выращивания фиалок, которыми этот городок был знаменит. Мы смогли разглядеть железнодорожную станцию и рельсы, что вели обратно в Нью-Йорк Сити. На западе растелился лоскут ферм — сенокосные угодья и яблоневые сады, и обнесённые забором загоны, в которых щипали траву лошади, коровы и овцы — красивый сельский пейзаж, словно нечто родом из голландской картины.
Было сложно представить, что такому умиротворению и спокойствию что-то могло угрожать… пока не посмотришь на север и не увидишь Лес Блитвуд, пресмыкавшийся вдоль реки, подобно напружинившемуся животному, готовому неожиданно броситься на свою жертву — густой, тёмный и таинственный. Всматриваться в лесную чащу было сродни взгляду в глубокий омут в солнечный день, в который ты хочешь окунуться, невзирая на понимание, что можешь в нём утонуть, или в глаза хищника, который волочит тебя в самую пучину.
— То, что вы чувствуете, когда разглядываете лес Блитвуд, юные леди — и джентльмен, — начал мистер Пил, поклонившись Натану, — это магнетическая привлекательность Волшебной страны. Существование этого иного мира бок о бок с нашим миром это аномалия, искажение. В местах, где этот мир вторгается в наш, происходит нарушение потока магнитоэлектрической энергии между нашими мирами, подобно вакууму, который втягивает абсолютно всё в своё голодное брюхо.
— Хмм, бабуля, а почему у тебя такие большие зубы! — позади меня прошептал Натан.
Хелен шлепнула его по руке и сказала ему перестать быть таким смехотворным, но её голос дрожал. Ощетинившиеся сосны действительно были похожи на зубы.
— Для того чтобы прервать поток этой энергии мы меняем звуковые волны с помощью колоколов. Мы обнаружили, что определённые последовательности прерывают поток зловредной энергии. Мне требуется шесть добровольцев, кто готов?
К моему удивлению, Натан тотчас же вызвался добровольцем — и по своей собственной инициативе также выдвинул добровольцами меня с Хелен и Дейзи. Беатрис с Долорес настояли на своём участии в шестёрке. Мистер Пил направил каждого из нас взять по одному из канатов, которые свешивались вниз в каменный камерный блок. Канаты были настолько толстыми, что мне потребовалось обе руки, чтобы охватить свой канат. Я ожидала, что он будет ощущаться грубым, но канат был сглажен руками многих до меня звонарей. Он гудел от натяжения, словно был привязан к животному, которое старалось изо всех сил показать путь. Как будто колокол был жив.
Мистер Пил объяснил, как пронумерованы колокола и пересчитал нас, чтобы мы знали свои числа. Я была шестым колоколом.
— Когда я назову ваш номер, вы тяните. Сегодня направлять буду я, но со временем вы запомните, когда наступает ваша очередь.
Он начал называть номера, между тем как двигался вокруг нас, демонстрируя, с помощью захвата наших рук, как плавно тянуть вниз и как под контролем ослаблять канат. Звук колоколов прямо над нашими головами был оглушительным — сначала это была просто какофония звука, которая прогнала все мысли из моей головы. Но постепенно ритм проник в моё тело, поступая через руки и подошву ног. Звук, вибрируя, поднимался вверх от камней. Вскоре я уже знала, когда наступала моя очередь ещё до того, как Пил называл мой номер. Всё моё тело гудело от вибрации колоколов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я взглянула на лицо Натана, и он широко мне улыбнулся. Его щёки были рубиново-красными, и выглядел он здоровым, тёмные круги под его глазами померкли, глаза светились. Терзаемый парень, скорбевший по поводу потери сестры, исчез — вероятно, потому что больше не был одинок. Я вспомнила, что мне сказал Жилли о звоне в колокола — что ты ощущаешь себя частью нечто большего, чем ты сам. Даже Долорес и Беатрис скинули их закоренелое мрачное поведение и широко улыбались.
Я едва заметила, что Пил перестал называть цифры или, что каждый из нас знал, когда надо остановиться. Трезвон имел свою собственную закономерность, которая вела к его окончанию. Когда мы прекратили играть, сложилось впечатление, что звуковая волна продолжила своё существование, вплывая в воздух над верхушками деревьев. Мне показалось, что я услышала ответ на звон в пении птиц, певших глубоко в глуши леса такой же мотив, что мы только что отыграли, и затем послышалось эхо последнего колокола, мелодично и звонко благовестив вниз по реке его истошный плач. «Помните меня, — говорил он, — помните меня». Я огляделась по сторонам на своих компаньонов-звонарей и увидела, что их красные щёки были влажными, и ощутила, что такими же были и мои щёки, но было ли причиной этого толи пот, толи слёзы, я не знала.
— Великолепно! — воскликнул мистер Пил, его лицо сияло и было розовым, как будто он сам тянул колокола. — Мистер Бекуит, из вас особенно выйдет отличный мастер колоколов. Теперь, все вы, обратите своё внимание на руководство по искусству колокольного звона и отметьте первые десять трезвонов для запоминания к завтрашнему дню…
ГЛАВА 17
Мы бросились вниз по лестнице, опаздывая на последний урок на сегодня, литературу с мисс Шарп. Урок проводился в библиотеке, предоставляя нам доступ к коллекции выдающейся литературы Ордена. К этому времени мои руки болели, в ушах звенело, а мой разум был наполнен противоречивыми фактами, которые наталкивались друг на друга, подобно ездокам трамваев на Шестой Авеню в час пик: латинские название видов спрайтов, даты трёх великих колдовских войн, противоядие при укусе кентавра. Перепутавшиеся со всеми теми десятками противоборствующих эмоций: ужас от созерцания образцов мисс Фрост, страх от атаки циклопа, скорбь Натана по потерянной сестре, мои собственные опасения быть разоблачённой в роли чудачки, но также и чувство принадлежности, которое возникло во время звона в колокола.
Мне было любопытно, что я обнаружу в библиотеке. Вместе с мамой я провела много счастливых минут в библиотеках. Я предвкушала встречу с библиотекой Блитвуда, но теперь задавалась вопросом, как много ещё кровожадных историй было спрятано за кожаными переплётами с позолоченным клеймом на книжных рядах высотой во всю стену. Без сомнений, мисс Шарп скоро объяснит, что они содержат секреты злобных фейри, и затем поручит прочитать две сотни страниц и запомнить их к завтрашнему дню.
Когда мы расселись по своим местам, она встала перед классом. На ней была синяя юбка из саржи и белая блузка с высоким воротом, из которого возвышалась её тонкая длинная шея, подобно стеблю лилии. Её густые светлые волосы были сложены в высокую причёску в стиле девушки Гибсона. Она стояла — спокойная и высокая, как свеча, — её золотые волосы были пламенем, взирающим на нас. Затем она отвернулась и подошла к окну. Она распахнула тяжёлые свинцовые створы, впустив наполненный запахами реки воздух и трель жаворонков. Всё так же смотря в окно, она начала говорить, её голос тем или иным образом представлял собой смесь лёгкого ветерка и пения птиц.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— От боли сердце замереть готово,
И разум — на пороге забытья,
Как будто пью настой болиголова.
Как будто в Лету погружаюсь я;
Я никогда не принимала настои, но видела, как взгляд моей мамы притуплялся от наркотика, и я поняла, что это было именно тем, что она ощущала. Прямо сейчас у меня были схожие чувства, мой мозг был слишком переполнен всеми чудесами и ужасами этого странного и жёсткого мира, в который я оказалась случайно вовлечена. По крайней мере, стихотворение было мне знакомо. Это был стих Джона Китса «Ода Соловью», одно из самых любимых стихотворений моей мамы.
