Рука Живчика дернулась было за пояс, но посмотрев на сумасшедших стариков, законник опять опомнился и сказал:
— Повезло тебе, Лерчик, что я Слюнтяя за дверь выставил. Хорошо, что мой пацан не слышал, как ты дерзко тут со мной разговариваешь. Вам, фраерам, не положено так себя вести с порядочным человеком. Ты больно умный академик, но это не значит, что вокруг тебя одни дураки. Сильные у меня мозги или слабые — это вскрытие покажет. В рамках себя держи, по понятиям базарь, а то не ровен час… — и Живчик укоризненно погрозил собравшимся закрытым ученым полусогнутым указательным пальцем.
14.
Что, собственно, происходит? Ясное дело — дележка.
Кто первый успел бесхозное добро застолбить, отнял, для острастки пострелял чуток по людишкам, тот и стал законным и единственным владельцем.
Мелочевка там разная — лавка, магазинчик, — это не интересно, даже речи не стоило заводить. А вот нефть, заводы, карьеры, тот же уголь давно уже раздербанили — самым хватким и отчаянным ребятам досталось. Все честно, и даже высшая справедливость в этой дележке есть. Сейчас вот последнее доделят и все — готов капитализм, построили всего за десять лет и буржуазию из пепла возродили. Светлое будущее, считай, в кармане, а особенно у тех, кто вовремя сообразил, что происходит, подсуетился и стал собственником.
А кто поленился, не побежал со всех ног, не посулил нужному человеку часть из того, что он тебе вроде бы по доброй воле отдал, не сунул чинуше конвертик, пожадничал или даже струсил и не пригрозил по телефону горло перерезать паразиту, который нацелился на облюбованный тобою кусок, — тот остался наймитом. А если дела у тебя еще хуже пошли и не пробился ты, браток, даже в наймиты, возраст вышел или второго высшего образования не хватило, так бомжуй и соси леденец, если еще успеешь поднять выброшенную мальцом обслюнявленную конфетку возле богатой супермаркетовской урны. А если поднял чупа-чупс, успел, то молодец. Но сперва плюнь на него, оботри газетным обрывком, а потом смело соси круглый малиновый склизень на доброе здоровье. Потому что теперь это твой собственный чупа-чупс и никто у тебя изо рта леденец не отнимет.
Но вот Оленька, с Оленькой Ланчиковой что делать? Как ее поделить? Кому золотоволосая красавица принадлежит? Кто осмелится, кто изловчится Оленьку у всех отбить? Вот тут еще имеется некоторая неопределенность. Судьба ослепительной блондинки не решена окончательно еще и потому, что сама Ланчикова не имеет никакого права прогадать.
С одной стороны, — Веничка, верный пес, но нищий, ревнивый и надоедливый. С другой стороны, как гром среди ясного неба, Фортепьянов нарисовался — старательный, еще какой, богатенький, но явно с придурью — все о тузе, о голубом своем золоте безотрывно, баран, думает. Нет, чтобы забыть про свою “добычу” и улететь на месячишко-другой в Монте-Карло или, на худой конец, в Баден-Баден — конечно, с заездом в Венецию, а то Оленька и в Париже-то как следует еще не была. А с третьей стороны, — уже полный позор и жизненное поражение: там только мокрица Лапидевский-Гаврилов и дряхлый носорог Бобылев — ведь и академик тоже нет-нет, да исподтишка взглянет на нее, на Оленьку, и поправит через боковой карман брюк ситцевые трусы. Нет, об этих третьих призерах жизни, об этих лузерах-потеряльщиках надо Оленьке навсегда забыть!
Особенно еще и потому, что сегодня, как раз в три часа дня, очень кстати и вовремя, потому что Оленька тоже в Тузпром направляется и там ошиваться будет в кабинете и в апартаментах Фортепьянова, еще и господин Чмомордин к миленькому Ророчке по делам тузпромовским прикатит. Оленьке совсем ведь еще не ясно, как и всем прочим ура-россиянам, кто же из них все-таки богаче — магнольчик Фортепьянов или телетугодум и мультимиллиардеришка господин Чмомордин?…
Колода богачей со многими козырными тузами! Но и крапленых карт в ней предостаточно. Вот вытянула Оленька сейчас колоссального микроцефала Фортепьянова, вроде и масть у него подходящая, и на просвет Ророчка золотой, и на зубок настоящий. А вдруг господин Кузьма Кузьмич Чмомордин окажется покруче самого Ророчки, и не в два, и не в три, а сразу в тридцать три раза покруче?! Тут как сердце подскажет. Все-таки у Оленьки в Тузпроме одни перспективы, а через минуту могут быть совсем другие — федеральные и даже кремлевские перспективы, абсолютно несравнимые ни с чем! Как бы тут не прогадать…
И вся эта ажиотация, внутренняя, так сказать, свобода, даже в походке Оленькиной отражается. Ослепительная блондинка не идет, а словно порхает над пыльным асфальтом, и взгляд у нее так и стреляет — оп-оп! Тот же мусорный человек Кизя, тети Клавы-покойницы племянник, который только что нагнулся и как раз подобрал тот самый недососанный чупа-чупс, вдруг случайно обернулся и увидел из-под стыдливо опущенных полей фетровой шляпы, как вышла, выпорхнула и полетела бабочкой-капустницей, едва прикасаясь туфельками к тротуару, Оленька Ланчикова из бутика “Клеопатра” с изящным пластиковым мешочком — и прямиком в фортепьяновский лимузин. И смотрит на Оленьку бедный алкаш Кизя и знать не знает, как блондиночку звать, а глаз от нее отвести не может! А пластиковый мешок побольше следом за Оленькой выносит из бронзовых, из инкрустированных изразцами дверей бутика сам господин Фортепьянов и семенит, трогательно прижимая к себе потрясающие Оленькины обновки. Вы только обратите внимание на улыбку на Ророчкину! Как счастлив, как же симпатюля доволен, тем что Оленька — его Оленька! — в его же бронированное купе садится, и вот уже села, а по дороге в Тузпром обязательно даст ему, даст Оленька и потрогать и поласкать дебитор и кончит сладкая девочка прямо ему в руку, а он эту руку мыть ни в коем случае нарочно не будет, а изловчится и как-нибудь сунет все пять пальцев в нос старому своему сослуживцу еще по Бузулуцкому месторождению, господину Чмомордину. Пусть нюхнет удачливый промысловик, а ныне седьмой вице-премьер Оленькин нежнейший аромат и лопнет от зависти! Особенно же рад Ророчка Пьянофортов, что зеленое платье с ценником за пять тысяч долларов — мелочевка, а все равно приятно! — он ловко украл из бутика “Клеопатра” и так быстро засунул на самое дно вместительного мешка, что ни одна тварь в этом свинячьем салоне ничего не заметила. И теперь этой холуйке-продавщице как еще икнется!…
Нет, тряхнет еще Ророчка стариной и рассыплется брильянтами новой огранки и прочими безуминками по всем пятизвездочным отелям Амеропы, лишь бы Оленька прекрасная последним карнавалом его жизни сама руководила и вертела золотой штурвал! И решил в эту счастливую минуту господин Фортепьянов, что обязательно купит он своей Оленьку “Сессну” — и две “Сессны” купит, и эскадрилью, и аэродром в придачу. Хочешь Ходынку? Или Тушино хочешь, моя радость? Какое поле московское выберешь — то и твое!
Мусорник же Кизя только на миг на один-единственный увидел Оленьку, да и то сбоку и издали. Но тут же бросил Кизя, выронил из рук все найденные свои ништяки, и на самое дно, в пыль дорожную повалились кусочки его съедобные… Да и хрен с ними! Привстал Кизя и даже опущенные фетровые поля у шляпы своей вдруг щегольским таким движением выгнул, и во все глаза глянул во след немыслимой блондинке, и даже примерился — чем черт ни шутит! — как бы он сейчас этой красавице — эх! блин, как бы он ей…
Ах! Если бы только вовремя тогда он, Кизя, сообразил, что происходит, и не прозевал бы, а прочел бы в нужный день и в решающий час в газете “Московский комсомелец” все пейдар-дубайсовские постановления! Вместо гнилых ништяков разделывал бы тогда сегодня Кизя во французском ресторане “Максим” жареную утку серебряной вилочкой, да поддевал бы, да красавице этой блондинке маленькими кусочками золотое, прожаренное мясцо в ротик бы пихал…
Так что с Оленькой вопрос мужской собственности отнюдь и далеко еще не решен, и тот же Кизя — тому доказательство. Ты только погляди, что с ним делается-то! Вот уже вылез мусорник из ящика и выплюнул чупа-чупс, и заспешил на свой чердак, а все для чего? А чтобы не утратить свежее впечатление от шикарной кокотки и как следует поработать двумя руками. И добьется он, достигнет Кизя-мусорник в самый наивысший свой миг воображаемого обладания ею, и потому-то он — и только он, Кизя! — станет полным и единственным собственником ослепительного промелька Оленьки Ланчиковой от натертой кипарисовым лаком сияющей бронзовой двери бутика “Клеопатра” до мерседесовской черной двери, захлопнувшейся за ней навсегда…
Так что только Господь Бог может решить — чья же она, Оленька. Кому красоты ее больше всего досталось и достанется в этой ничтожной, жадной и прекрасной жизни: и кто овладел Оленькой сильнее и безотчетнее?
А потом тот же Господь Бог возьмет и передумает, и перерешит. И через тысячу лет, да чего там через тысячу — через сто тысяч лет в светлом райском саду все будет смотреть да поглядывать издали на свою красавицу Оленьку мусорник Кизя — ему даже на кнопку телеповтора нажимать не нужно будет. А о Венедикте же Васильевиче и о Ророчке Фортепьянове, и даже о самом господине Чмомордине Кузьме Кузьмиче никакой даже самомалейшей памяти на земле не останется…
