Венедикт Васильевич на ходу расстегнул ширинку и с тоской вспомнил пчелинообразный полет мексиканских колибри и мешающих им порхать назойливых подмосковных воробьев среди тузпромовского дендрариевого рая. И уже не верилось ему — в действительности ли все это было или только померещилось, как они с Оленькой, трогательно держась за руки, поднялись на скоростном лифте на 18-ый управленческий этаж Тузпрома — и оглядели уже покоряющуюся им кремовую столицу, и, трепеща всем сердцем, прошмыгнули мимо понурой очереди из Агрономов и Химиков навстречу богатству и преуспеянию в высочайший кабинет господина Фортепьянова?… А там уже Основной Диспетчер, под влиянием Оленькиных неотразимых чар, с барского плеча должен был скинуть им несколько энергозачетных схем, и они бы недели за две, максимум за три, сказочно обогатились бы и сами отправились в райский край нескончаемого лета…
Венедикт Васильевич выпростал, наконец, страждущий свой член и, подковыляв к недалеким пыльным чахлым кустикам, начал облегчаться.
Но как всякий целеустремленный и в высшей степени самолюбивый человек, Венедикт Васильевич не просто мочился, а мочился со значением, — наблюдая, как уверенная струя подгоняет пожухлые, слежавшиеся листья и бьет в упор по сухим веточкам. И вот тут вдруг эти увлажняемые Венедиктом Васильевичем прошлогодние листики и колеблемые веточки, на которые, облегчаясь, пленник смотрел в упор, исчезли! Истощенная почва прямо перед ним раздвинулась, и желтая мощная струя полетела в темный проем. Венедикт Васильевич испугался, хотел было прекратить мочеиспускание, но оно непроизвольно только усилилось от страха.
Уж не начинается ли прямо сейчас атомная война и не стратегическую ли ракету СС, любимое детище дурака Бобылева, сию секунду стартующее, он ненароком сейчас обрызгает?! — промелькнуло в бедной голове Венедикта Васильевича.
Но вместо беспощадного грохота маршевого реактивного двигателя, несчастный пленник услышал вдруг справа змеиное шипение фирменных широких покрышек. Из-за ветхого забора мгновенно возникло пылевое облачко, которое стремительно, словно песчаный вихрь аравийской пустыни, понеслось прямо на него. Венедикт Васильевич хотел было закрыть от ужаса глаза, но не успел этого сделать и поэтому ясно увидел, что в пылевом облаке мчится к нему точно такой же пульмановский “Мерседес”, из какого он вылез несколько минут назад, но на этот раз с двумя джипами сопровождения. Кортеж на полной скорости въехал в разверзшееся в зарослях бурьяна отверстие и по наклонному пандусу промчался в подземный гараж. Венедикт же Васильевич как лупил, так и продолжал отчаянно лупить мочой по внезапно открывшемуся проему, и тут в простреливаемое желтой струей пространство сам собою въехал спускающийся под землю лимузин. Под огонь переполненного мочевого пузыря попало сперва левое крыло, затем стойка переднего водительского стекла, но поскольку “Мерседес” проезжал прямо перед ним и в то же время опускался под землю, Венедикт Васильевич непроизвольно запулил очень хорошую порцию в чуть приоткрытое заднее боковое стекло лимузина.
И тут же все провалилась, исчезло, и земля, быстрее океанской воды, сомкнулась за кавалькадой. Пылевое облако пропало, словно его и не было никогда. И только тут у Венедикта Васильевича по-настоящему екнуло сердце и он перестал мочиться. Он попробовал еще раз поднатужиться, но струйка — далеко уже не такая бодрая и энергичная — быстро иссякла. И именно это жалкое, вялое, вовсе не свойственное ему мочеиспускание лишний раз подтвердило — он действительно видел все то, что видел. Венедикт Васильевич на всякий случай нагнулся, подергал влажные стебельки, пошевелил камешки и травинки в поисках стыка. Но никакого следа от мгновенно открывшегося и тут же захлопнувшегося гигантского люка он не обнаружил.
“Неужели сам Фортепьянов пожаловал в Тузпром? Вот, оказывается, где у него персональный въезд! Хорошо, что господа магнаты все еще ездят по поверхности земли, а то скоро и вовсе будут шнырять со своей личной охраной только по подземным кремлевским автомобильным туннелям. Да и кабинеты у них будут в противоводородных норах. Возьмут их в аренду на 49 лет у Тютьки с правом последующего безвозмездного выкупа, и хрен их тогда достанешь даже авиамодельной бомбочкой…”
Венедикт Васильевич оправился, подтянул зипер, сделал ослабевшими, подгибающимися ногами неверный шаг к остальным заговорщикам, и тут у него в подсознании, словно 25-й, невидимый глазом кадр кинопленки, возникла картинка, которую он вовсе не мог и не должен был увидеть сквозь тонированное и только едва, совсем чуть-чуть приоткрытое заднее стекло провалившегося сквозь землю лимузина. Он готов был поклясться Оленькой — то есть нет, ни в коем случае не Оленькой, только не ею, изменницей! — что он видел, он все-таки видел ее льняные, сияющие, ослепительные волосы! И почему-то волосы, только ее волосы и ничего больше! Словно золотой шиньон лежал на чьих-то темных коленях. Значит Венедикт Васильевич успел — да-да! он все-таки успел! — вслед за своей желтой струей заглянуть в бронированное купе! Просто в тот миг он еще не решился осознать увиденное, но он видел, видел, что внутри, как раз в ту секунду, когда дьявольский “Мерседес” пролетал под землю и маленькая щелка в окне пульмана вдруг на одно единственное мгновение сменила под напором его струи усохлые листья, — он видел, он увидел и, главное, обоссал зажмурившуюся от приближающегося неописуемого блаженства скукоженную мордочку всемогущего олигарха Фортепьянова!
“Хромчит! На полном ходу моя Оленька хромчит у Основного Диспетчера! — застонал Венедикт Васильевич. — Со вчерашнего дня как начала, так и хромчит!”
— Смерть гадине! Смерть изменнице! — прошептал обманутый любовник, выходя из зарослей бурьяна и спеша по старой асфальтовой дороге к заговорщикам. Живчик и Слюнтяй уже вынесли из багажника автомобиля алюминиевые ящички и обступили Бобылева, который на место фонаря пилотской кабины внаклонку монтировал датчик видеонаведения — боевое всамделишное оборудование вполне подошло к авиамодели Ла-5, лучшего истребителя времен Великой Отечественной войны.
Академик включил работающий от аккумулятора монитор, и на экране появился Венедикт Васильевич, поскольку нос истребителя был направлен прямо на него.
— Отвали в сторону, Штамповка! — велел Живчик.
— Ну, где наша цель? Видна отсюда? — спросил Бобылев, достал из металлического ящика мощный бинокль и подал его Венедикту Васильевичу.
Пленник приник к окулярам, покрутил, наладил фокус, направил широкие раструбы на Тузпром; и первое, что он увидел в слегка расплывчатом световом круге сильных линз, была персональная форточка, вырезанная, по воле всемогущего магната, вопреки всем требованиям личной безопасности, в литом бронестекле потрясающего Тузпромовского небоскреба.
— Вижу! Вон она! Я же говорил, что форточка открыта! — сказал Венедикт Васильевич и показал на далекую форточку пальцем.
Академик тоже посмотрел на здание в бинокль, зафиксировал цель и щелкнул тумблером. Затем он достал из алюминиевого ящичка инерционный стартер, прикурку-батарею высокого напряжения для первой свечи двигателя авиамодели и выставил на рычажном пульте радиоуправления необходимые взлетные параметры.
— Во дает! — усмехнулся Живчик, наблюдая за привычными, годами отработанными предстартовыми действиями старого авиамоделиста.
Над бурьяновым пустырем гулял ветер, и пылевая волна как раз прокатилась по месту, где стояли заговорщики. Живчик то и дело отворачивался и прикрывал глаза, чтобы их не запорошило.
Академик переключил датчик видеонаблюдения на тепловой режим, еще раз посмотрел в бинокль и сообщил:
— Форточка на восемь градусов теплее поверхности. В кабинете Фортепьянова работают кондиционеры.
— Откуда ты знаешь? — удивился Живчик.
— На, сам посмотри, — академик протянул законнику бинокль
Пока Живчик смотрел, как высвечивается форточка в тепловом режиме оптико-электронного бинокля, академик Бобылев приставил высокооборотистый стартер к головке винта, в специальное отверстие фюзеляжа авиамодели всунул похожую на паяльник прикурку и завел мотор. Потом отложил стартер, вытащил прикурку, взял в руки пульт дистанционного радиоуправления, переступил стоящую на асфальте модель самолета Ла-5, поставил ноги таким образом, чтобы горизонтальное оперение хвоста упиралось ему в икры, и добавил газ.
— Японский городовой! — Живчик убедился, что тепловая цель ясно видна в этот странный бинокль. И тут высокий, жалящий звук высокооборотистого мотора ударил законника по ушам. Живчик невольно сделал шаг назад и наступил Штамповке на ногу.
— Ничего себе! — сказал Слюнтяй. До сих пор пацан с некоторой иронией наблюдал за происходящим из-за затемненного ветрового стекла лимузина. Но как только заработал авиадвигатель, он, движимый любопытством и первобытным чувством преклонения перед неведомым, вышел из лимузина и направился к месту старта.
