- Прошу вас, милашки, - с издевкой проговорил Энгдекит, показывая рукой на вездеход. - Зря вы сюда приехали. Ведь здесь наш пост, здесь я командую, здесь мои люди!! А теперь поедем вон туда. И посмотрим, что с вами делать.
Ырыа, маршируя, подошел к вездеходу, хлопнул у себя над головой в ладоши и скрылся внутри.
- Вот бравый парень! - одобрительно кивнул Энгдекит. - А вы, что же?
Идам, запинаясь, осторожно пошел вперед, искоса поглядывая на двух людей, стоящих вблизи него, которые наставили на него автоматы и вели ими соответственно его передвижению, как собаки, устремляющиеся за рукой, сжавшей кусок желанной пищи. Он что-то бормотал про себя и постоянно плевался. Наконец он тоже скрылся в вездеходе.
- А теперь вы! - скомандовал Энгдекит.
Жукаускас слегка повернул голову, увидел дуло, смотрящее прямо в его нос, издал какой-то слабый звук и упал на руки Абрама.
- Опять эта неженка, дрянь! - злобно воскликнул младший лейтенант, приближаясь.
- Что с ним?!
- Обморок, - вежливо ответил Головко, преданно взглянув на Энгдекита.
- Тащите внутрь этот мешок с дерьмом, я вижу, вы - паренек сильный, а там его приведут в чувство!
- Да, да... - согласился Головко таким тоном, как будто готов был поцеловать ширинку Энгдекита. - Я сейчас, сейчас...
Он грубо схватил Жукаускаса, взвалил его на плечо и быстро пошел к вездеходу. Внутри, положив руки себе на колени, сидел Ырыа, на другой скамье, вжавшись в угол, притаился Идам. Абрам Головко снял с себя Софрона и ловким движением вбросил его внутрь. Жукаускас тупо шмякнулся о вездеходный пол. Абрам быстро вошел, нагибаясь, и сел рядом с Ырыа.
Тут же раздались отрывистые команды, и весь вездеход заполнился людьми в черном с автоматами. Энгдекит сел рядом с водителем. Вездеход взревел, зарычал, развернулся и поехал в темные глубины тайги.
И они начали свой путь в таинственные неисследованные просторы этой странной страны, существующей вокруг; они перемещались, тарахтя и вздымая за собой огромные клубы желтой пыли, забивающейся в нос, рот, уши; они сидели внутри мощного механизма, проходящего всюду и как будто работающего на некоем принципе ирреальности, когда кажется, что ты просто пролетаешь сквозь эти коряги, лужи, пни и темные углы, и словно твое истинно существующее другое тело летит над почвой, почти не касаясь ее, а стоит сделать только мысленное усилие, как все прекратится, и жесткие препятствия пронзят неуклюжее настоящее тело, будто вторгшийся не в свои пределы чуждый тяжелый организм. И так было в вездеходе, когда он, рыча, зависал над бугром и преодолевал его, переваливаясь, словно неуемный воин, взобравшийся на вражескую стену и с последним усилием кубарем ввергающийся внутрь обороняемого города. Именно такие ощущения, усиливаемые противной мучнистой пылью, охватывали тех, кто сидел здесь сейчас; и лишь иногда в проталинах пыльного облака можно было увидеть извилистую тайгу, предстающую пышной бездной перед смиренным взором смотрящего, и только на какой-то миг мелькала синева бесчисленной голубики, покрывающей землю единым ягодным пестрым узором, и лишь на секунду видение смысла показывалось в лучах света между ветвей. Все клубилось, вибрировало, исчезало. Реальность была словно куском стекла, который игольчато треснул от резкого удара копьем. Тайга, словно тайна, казалась выходом истины на свет божий, огненным лесом надежд. Божества и чудеса роились в таежных тропах и листве, словно волшебные светляки, собранные воедино в святую чашу. Небо обнимало тайгу со всех концов, как ее прибежище, или ее Бог; и океана не было тут. Тайга состояла из всех имен и всех энергий; ее низины были полны мхов и гиен, ее вершины заполонили гусеницы и эльфы, ее восток был праздником всех цариц этой Земли, и ее юг был напряженной жарой блаженства. Никто не мог разобраться в тайге; тайга была страной самой по себе, она была зарей самой по себе. Только простое присутствие могло спасти того, кто рискнул вступить на дорогу тайги, только окончательная смерть могла освободить прекрасную личность, желающую стать жужелицей, или не могла, только незапятнанная душа была способна увидеть единое древо во всем древесном таежном переплетении, только герой мог издать настоящий, подлинный, сказочный вопль. Когда существо приходит к пониманию Бога как тайги, тогда его дух возрождается как <да>, и тогда его шаг будет мягок, как мох. Если высь папоротника сравняется с ананасностю приятного моря, тогда и будет ран, или конец, или начало. Когда же любовное пожелание станет любым, или для субъекта не будет разницы и не будет пустоты, тогда вот и случится что-то подлинно новое, а до сей поры будет навсегда - тайга, тайга, тайга. Если же рука вершины оскудеет, и все тайны окажутся загадками, то навечно останется умиротворение земной тайги, пропахшей грибочками, листочками, дождичком и снежочком, и все придется совершать снова, снова и снова, как будто ты просто глупый баобаб, растущий в тайге. И в этом заключался смысл вездехода, едущего через тайгу, и в этом пряталась подоплека всех, кто был в нем. Все герои были просто жителями этой какой-то страны, и они ехали туда, где их, наверное, ожидали очередные приключения и слава, и гибель, и любовь. И страна, как мир, простиралась повсюду, словно все. И мир, как мультфильм, был занимателен и разноцветен.
СЕГМЕНТ ВТОРОЙ
Эвенкия произрастает во всем, как истинная страна, существующая в мире, полном величия, счастья и
добра. Волшебство есть ее секрет, любовь есть ее причина, звезда Чалбон есть ее венец. Ее дождик есть ее землишка под солнышком, которое есть ее творец. Ее история началась со сверх-яйца, разбитого лягушкой в реке Пук-пук; ее богатыри бились с великим мамонтом Сэли, угрожавшим ее реальности и чуду; ее девушки были знойными, словно радость сосков любимой; ее змеи были зверски глупы и бесстрашны. Ее почва подобна песку веков, ее лик похож на свет тайн бытия, ее водопады огромны, как священная гора, ее вершины величественны, словно небо над морем. Сэвэки из Сюнга создал ее братьев, дунув в ил. Софрон из Тимптона омыл свои руки в ее водах, напоминающих грезы души. Хек из фон Мекки озарил ее закат святой водичкой из себя. Ее наименование звучит: Э-вен-ки-я, и только так, блин. И Эвенкия есть божество на палке.
Когда она возникла, свет померк в глазах автора, ее выдумавшего и воплотившего в пот и кровь. И сказал он: <Бабах! Пусть будет цвет!> И стало так: охрой покрылись спины рыб, зеленью воссияли животики птиц. И увидел тот, что это херово, и смазал эту краску одним росчерком своего могущества, и обрезал все сущее, утопив в великом пруду, и затопал, и захлопал, и Эвенкия выплыла из ночи Ничто, как славная пава, и утвердилась она посреди, а под ней установилась вонь, зад, зындон. И когда ее кони понюхали друг у друга писки, ее сердце вознеслось над звездой и луной, а ее блеск достиг очей мировых чар. И когда ее тряпоньки стали главным прибежищем, а ее тапочки ликвидировали первородственный грех, ее дух стал смыслом блаженства небесного и сокровищем сна. А океан омывал ее, словно ласковый кейф, и ветер овевал ее, будто влюбленный муж.
Название есть ее сила, маразм есть последнее, что остается. В глубине ее главной пещеры спрятан ключ от сундука жертвенных слез, пролитых героем над гробом своей любви; в дупле ее святого дерева сокрыт клад ее свободы, достигнутой в борьбе за ее гордость; в груди ее старейшины клокочет благородный гнев правды; в омуте ее цели виднеется золотой шар.
Главное слово, когда-либо произносимое, главная буква, когда-либо начертанная на скрижалях, главный звук, когда-либо изданный пророком - все это есть Эвенкия. Эвенкия - страна чудес и морей, женщин и пальм, желтого и синего. Ее воины мускулисты, как обезьяны, и быстры, как гепарды. В бою они налетают незаметно, как комары, и разят наповал, как пятьсот вольт. Они пьют великое вино славы в чертоге своей страны и спят чутким солдатским сном на ложах вечной любви. Их дух горит, словно звезда, влекущая чистые души, и их руки держат луки, готовые смотреть в цель. Если придет враг, то их позовет бог, и если выступит чужой царь, то наступит ослепительный день. Победа, словно оргазм, осенит напряженный онанизм войны; труба, будто тромбон, продудит прекрасные ноты свершившегося свершения; герой, как вождь, поднимет вверх гордую правую руку; и на небе появится большая розовая буква <Э>.
Эвенкия - мечта о высшей прелести, обетованное пространство теплого льда, страна мужчин, готовых дать отпор и зажечь костер, прелестное пристанище танцующих жриц, чарующее чудо. Она весела, она говорлива, она мудра, она бурлива. Ее лес есть ее желтоватая лужица у пригорка, на котором всегда возвышается храм.
И ее тайна есть ее река, когда она вяло течет по грязной божественной равнине, чтобы влиться в ужасающую глыбу океана; а ее загадка есть ее небо, распростертое над мерзлой землей наподобие преображенного церковного купола. Ее имя возникло единственно возможным названием, и никто не в силах был вымолвить его; и се имя открылось народу, словно истина, или книга, и все были озарены <Э>, <В>, <Е>, <Н>, <К>, <И>, <Я> - его буквами. Ее имя сперва замерзло, словно пойманный тигр, а потом взвилось вверх, как знамя. И отныне это есть.
