«Боже, как она его любит! Любит, несмотря ни на что! — вспыхнуло в голове у Ларисы.— И как гордится им!»
И Лариса порадовалась тому, что, думая так, она совершенно не осуждала Надежду Сергеевну, потому что такая любовь заслуживает только того, чтобы ею восхищались, что такая любовь достойна лишь преклонения перед нею.
Она не помнила, как толпа вынесла ее к Васильевскому спуску, и лишь услышала слова Надежды Сергеевны, напоминавшей ей о завтрашнем приеме, и увидела, как та, отделившись от своей колонны, быстрыми шагами, сопровождаемая охранником, появившимся будто из-под земли, пошла к воротам Спасской башни…
Когда на другой день, уже близко к вечеру, в осенних сумерках, Лариса и Андрей пришли к Спасской башне, часовой с напряженным, непроницаемым лицом заглянул в списки и бесстрастным голосом сказал, что их фамилий нет. Андрей страшно обрадовался, и они уже было собрались уходить, как вдруг увидели спешившую к ним Надежду Сергеевну.
— Простите меня, пожалуйста,— запыхавшись, сказала она.— Представьте, комендант позабыл включить вас в список. Вот пропуска, пойдемте.
— Документы,— тем не менее потребовал часовой.
Проверив документы, часовой пропустил их, и они пошли к входу в Кремлевский дворец. Андрей и Лариса почувствовали себя вдруг, как в сказке, попавшими совсем в другой мир, совсем не тот, который существовал сейчас по противоположную сторону Кремлевской стены,— мир особый, загадочный, пугающий своей запретностью, вызывающий трепет и восторг.
— У нас тут очень строго,— как бы оправдываясь, говорила Надежда Сергеевна.— Но вы чувствуйте себя как дома.
— Мы доставили вам столько беспокойства,— взволнованно сказал Андрей.
Надежда Сергеевна стремительно взглянула на него и так же поспешно отвела взгляд, словно в лице Андрея было что-то такое, что обожгло ее.
Она провела их в большой, сияющий блеском и светом огней зал, где уже было множество нарядных мужчин и женщин, казалось, всех возрастов и национальностей. Они фланировали по широкому проходу, застеленному яркой ковровой дорожкой, оживленно беседуя, улыбаясь, здороваясь на ходу с встречавшимися им знакомыми. Гремела музыка, бодрые, зовущие на труд и подвиг песни сменяли военные, прославляющие непобедимость и силу армии марши. Если бы не Надежда Сергеевна, ни на минуту не отходившая от них, Андрей и Лариса затерялись бы в этом шумном многоликом и многоцветном праздничном водовороте.
Но вот смолкли оркестры, и приглашенные на банкет устремились в соседний зал — к накрытым столам. Среди приглашенных было много военных в ладно пригнанных гимнастерках, с шевронами на рукавах и с орденами на груди.
Такой роскоши, какая царила в банкетном зале, Андрей и Лариса никогда не видели. Ларисе запомнились горки красной и черной икры, громадные, будто живые, осетры, возлежавшие на больших красивых блюдах, ананасы и апельсины в хрустальных вазах, бутылки с немыслимо красивыми этикетками, целое море шампанского, белые как снег, сильно накрахмаленные скатерти…
Рассаживались долго и шумно, хотя было очевидно, что каждый заранее знал отведенное ему место. И вдруг все вскочили со своих мест, все смолкло и наступила такая звенящая тишина, будто из зала в одно мгновение исчезло все живое. Лариса не сразу заметила, как вошел Сталин в сопровождении своей свиты, и лишь когда грянули восторженные аплодисменты, она увидела вождя. Он улыбался в усы и торжественно взмахивал правой рукой, как-то неестественно полусогнув левую. Лариса почувствовала, что еще миг — и она оглохнет от шквала аплодисментов: все присутствующие неистово, самозабвенно бьют в ладони, исступленно вопят, с неистовым фанатизмом устремив полубезумные взоры лишь на одного своего кумира, отсекая от него всех остальных.
«Господи,— подумала Лариса,— как это люди могут любить такие представления, куда милее бы сейчас очутиться за домашним столом, в кругу своих родных и близких и насколько сердечнее и притягательнее этого цирка тихое и милое сердцу простое семейное торжество!»
Андрей, в отличие от нее, был потрясен и восхищен величием и блеском этого приема, как бы символизирующего радость и торжество всего народа, богатство и мощь страны, в которой ему выпало счастье родиться и жить, участвовать в великих событиях, каких еще не знала история. Оттого что ему выпала великая честь увидеть живого вождя — вот так близко, едва ли не рядом с собой, и неистребимая уверенность в том, что и этот день, и этот час, и эти минуты теперь будут жить в душе до конца его дней и что он непременно передаст это ощущение счастья и великого почета и детям, и внукам своим, а те понесут его чудодейственные воспоминания дальше и дальше, из рода в род,— эти чувства с такой силой обуревали его сейчас, что он забыл и о Ларисе, и о Надежде Сергеевне, и обо всех, кто заполнял этот огромный, сияющий неземной красотой зал, и даже о самом себе. Он видел, чувствовал и воспринимал только одного-единственного человека и в этом зале, и на всей планете — Иосифа Виссарионовича Сталина, и властная, прежде незнакомая сила повелевала ему поклоняться своему кумиру, славить его и быть безмерно счастливым.
И если Андрей трепетно ловил каждый жест своего кумира, жадно вслушивался в каждое слово тостов, то Лариса воспринимала происходящее как фарс, а тосты быстро утомили ее своим однообразием, старательно и тщательно отфильтрованными фразами, в которых проступала лютая боязнь оговориться, сказать что-то такое, что вызовет неприятие вождя.
В перерыве они втроем прогуливались по залу, Андрей восхищенно говорил Надежде Сергеевне о своих впечатлениях. Она никак не реагировала на его слова, только как-то странно и загадочно улыбалась. И, улучив момент, когда Андрей отошел в сторону, чтобы поздороваться с заметившим его Мишей Кольцовым, быстро шепнула Ларисе прерывисто и горячо:
— Милая Лариса, милая… Как все надоело! Как опостылело! Меня давно уже ничего не радует! Даже этот праздник! Ничего…
Лариса испуганно посмотрела на нее, хотя и подумала, что, очутись на месте Надежды Сергеевны, она чувствовала бы себя точно так же. В этом, наверное, тоже сказывалось родство душ, так быстро сблизившее их.
— Ну а дети, у вас же дети, это такая радость! — желая вернуть ей спокойное расположение духа, проникновенно воскликнула Лариса и тут же услышала от Надежды Сергеевны поразивший ее ответ:
— Все, и дети…
Лариса порывисто обняла ее за плечи, понимая, что никакие слова, будь они самыми искренними, не смогут вывести Надежду Сергеевну из этой нахлынувшей на нее тьмы.
«Как же такое возможно? — ужаснулась она.— Значит, и любовь и ненависть — они могут жить вместе, рядом, проникая друг в друга? Неужели так бывает? Не дай Бог, чтобы такое произошло со мной!»
Какой-то военный подошел к ней и вручил ей небольшой листок бумаги, сложенный пополам.
— Это кому? — удивилась Лариса, уже собираясь передать записку Надежде Сергеевне.
— Вы Лариса Степановна?
— Да, я.— Беспокойство начало овладевать ею, она непонимающе и испуганно смотрела на молодого, улыбающегося, с тремя шпалами в петлицах военного.
— Это лично вам,— сказал он и сразу же отошел.
Лариса развернула бумажку. Там четким, стремительным почерком было написано:
«Лариса Степановна! Не верю в это чудо! Вы еще не забыли Симбирск? Буду рад встретиться с Вами и Вашим мужем. Позвоните, пожалуйста, по этому телефону сразу же после праздников. Преданный Вам Михаил Тухачевский».
Если бы вдруг разразилась гроза, если бы дворец сейчас сотрясло внезапное землетрясение, если бы сказали, что пришел конец света, все это не подействовало бы на Ларису так, как подействовала сейчас эта короткая и, казалось бы, ничего не значащая для нее записка. Нет, нет, очень много значащая! Ведь он напомнил ей о том, что не забыл Симбирск, их молодость, ее, Ларису, мчавшуюся в страхе по шпалам со своим «Ундервудом», салон-вагон, в котором она предрекала ему стать маршалом. Пока, однако, это не сбылось, плохая ты гадалка, Лариса…
Она испуганно повернулась к Надежде Сергеевне. Видела она или не видела, успела ли прочитать? Нет, она же очень деликатная, до болезненности деликатная; если и заметила переданную Ларисе записку, то сделала вид, что ничего не видела. Вот и хорошо, лучше пусть об этом никто не узнает, даже Андрей. Кстати, тот военный выбрал момент, когда Андрей все еще продолжал о чем-то оживленно говорить с Мишей Кольцовым…
Лариса внимательно, приглядываясь чуть ли не к каждому военному, оглядела зал. Тухачевского за столом не было. Интересно, отчего это он не подошел к ней сам, а избрал такой таинственный способ напомнить о себе?
Банкет завершался. Сталин пошел к выходу, вместе с ним дружно направились туда же его соратники, и Лариса уже собиралась попрощаться с Надеждой Сергеевной, как та ей шепнула:
