За большим пюпитром, перед еще большим окном, сидел короткий смуглый человек.
Он задвигался на стуле и кивнул Тони.
– А, мадемуазель…
– Сомарец, – подсказала Тони, – с рекомендацией от графа де Солна.
Темно-оливковое лицо Бонневара нагнулось, разыскивая что-то. Наконец он отыскал и вытащил тонкий лист бумаги из какого-то ящика.
– Ага, нашел.
Он стал читать бумагу, затем поднял глаза:
– Итак, вы рисуете?
– Да, господин Бонневар.
– Покажите мне, – раздалось, как выстрел из пистолета.
Тони вынула рисунок; случайно это оказался набросок Рицкого. Она изобразила его в виде медведя, легко танцующего в балете. Лицо было великолепно в его угрожающей нежности.
Бонневар с видом ценителя усмехнулся, протянув руку к следующему.
Ла Делос, знаменитая танцовщица, которая славилась своей жадностью. Все хорошо знали, что, когда она танцует с благотворительной целью, она требует проценты. Тони изобразила ее танцующей в детской больнице в венке из жемчуга и бриллиантов, а под этим была надпись: «Золотое сердце».
Бонневар покатился со смеху.
– Да, да, – говорил он восторженно, брызгая слюной. – Да, в одном граф прав. Вы умеете рисовать, барышня. Я возьму этот и этот – и еще тот, и также этот, и этот маленький набросок. Это сколько?
Да, шесть. Вам уплатят в конце недели. Впишите в этот лист ваше имя и адрес. Так. Доброго утра!
Юноша у конторки обратился в гуманное создание.
– Удача? – спросил он хриплым голосом. Тони ответила «да», улыбнулась ему, и он приветливо улыбнулся ей в ответ.
Очутившись на улице, она остановилась, чтобы подумать. Если Бонневар взял столько, – может быть, и другие издатели возьмут.
Конторы «Жур» и «Суар» были перед нею.
Она перешла улицу.
– Видеть редактора, если он вам не назначил? – спросил мальчик в конторе. – Как бы не так!
Он презрительно свистнул.
Тони прошла комнату, подошла к двери и открыла ее.
– Закройте эту дверь, – проревел голос. Она так и сделала, но за собой.
Двое мужчин, серьезно разговаривавшие между собой, остановились и осмотрели ее. Не ожидая ни минуты, Тони бросила перед ними рисунок.
Это был знаменитый драматург, пьеса которого была освистана на первом представлении, после чего он вызвал на дуэль несколько человек из публики.
Он был изображен, как Наполеон после большого поражения, сидя на коне. На голове маршала был легкий дурацкий колпак.
Тони повезло; и Репон, и Деконик особенно не выносили этого драматурга, и рисунок сразу нашел в них отклик.
Оставалось всего еще три рисунка. Они взяли все, и Тони заполнила другой лист, пожала им горячо руки и ушла.
Жоржетта ликовала. Она с Тони отправилась вместе в ресторан Дюваля, где хотя пища и дешева, но дают настоящую еду, а не какие-то кусочки, и пообедали там. Когда они вернулись домой, на столе лежала телеграмма для Тони. Она была от де Солна:
«Дайте знать, как ваши успехи. Надеюсь, вы не откажетесь прийти навестить меня завтра в четыре часа».
– Ты не можешь пойти в дом графа, даже если он уродлив, в таком наряде, – заметила ей Жоржетта.
– Мы пойдем и купим новый, – сразу ответила Тони. – Ни за что на свете я бы не хотела огорчить твое любящее сердце мыслью о моем поношенном платье среди графского великолепия.
– Ты теперь говоришь гораздо больше, чем раньше, – сказала ей Жоржетта.
– Разве? Я думаю, что это оттого, что я счастлива. Я уже много лет не была счастлива, ты знаешь.
– Мало что может сделать женщину счастливой, если у нее нет любви, – философствовала Жоржетта. – Что касается меня, то я думаю, что, когда есть какое-нибудь увлечение, тогда является интерес следить за своей наружностью. Скажи мне сущую правду, этот твой граф влюблен в тебя?
– О небеса, нет же, – ответила Тони, – Разумеется, нет. Начать с того, что, во-первых, он филантроп, затем друг человека, которого я любила, – это во-вторых, а, чтобы закончить, в-третьих, он помолвлен.
– Смею сказать, что факт помолвки с одной никогда еще никому не мешал влюбиться в другую. И такой род любви гораздо опаснее обычной открытой манеры, ибо так легко ошибиться, думая, что узы с одной могут удержать кого-либо и не дать разгореться его страсти к другой. Следовательно, дорогая, слишком трудно заранее предугадать, что с нами будет. Любовь похожа на все вещи, которые растут слишком быстро, если не срезывать их.
– Но графу нечего обрезывать своей дружбы ко мне, он на самом деле влюблен в мадемуазель Форуа, а кроме того, ты совершенно не права, Жоржетта, уверяю тебя.
Они купили серенькое платье с батистовым воротничком и очень экстравагантный кушак, против покупки которого Тони не устояла из-за его цвета. На платье был скромный серый кушак, низко спускавшийся, на арабский манер, вокруг всего платья и свисавший свободно на одном боку. Кушак Тони был из лилового шелка, оригинально вышитый зеленым и красным и с легким рисунком из старого золота.
– Я куплю его, – заявила она серьезно Жоржетте, которая нашла его цену преступной, и, наконец, выторговала франк. Шляпа – вторая легкомысленная трата – из серого шелка, отделанная лиловым пером.
– Сапоги? Я куплю, и перчатки тоже, вот те мягкие, цвета шампань.
– В таком виде ты не можешь идти пешком, – запротестовала Жоржетта, когда было без пяти минут четыре. – Надо взять мотор.
Тони укатила в очень приподнятом настроении. Ощущение, вполне понятное у женщины, которая вдруг после многих лет лишений покупает себе новое платье, о чем она все время мечтала.
Особняк де Солна находился на одной из широких спокойных улиц, пересекающих Елисейские поля.
Равнодушный лакей встретил ее и передал молодому гиганту, очень красиво одетому в серое с красным.
Стены вестибюля были из бледно-желтого мрамора, обвешанные через определенные промежутки прекрасными коврами, преобладающий тон которых был блекло-розовый и золотой.
Кусты белой сирени росли в больших горшках на нижней площадке лестницы.
Тони любила ощущение мягких ковров, роскошь и красоту, которые, казалось, излучал этот тихий дом.
«Аполлон» раскрыл две высокие двери и доложил о ней.
В отдаленном конце комнаты, обложенный подушками, сидел де Солн.
Он силился встать при виде ее. Она поспешила вперед.
– Очень мило с вашей стороны прийти навестить меня, – сказал он очень слабым голосом. – Я все думал, придете ли вы.
– В монастыре меня учили молиться. Кое-какие хорошие привычки остались у меня помимо моей воли. Я благодарю вас за поприще, которое вы открыли мне и которое действительно может обеспечить успех.
– Теперь я могу сделать замечание, которое так любят все люди: «Я вам говорил».
– Я не верила вам, потому что так трудно поверить в самое себя.
– Многие из вас считают эту задачу более легкой, чем оказать доверие другому. Но расскажите о Бонневаре и как все произошло?
– Я пришла к Бонневару в качестве просительницы и была немного нервна. Парень, который упорно не желает употреблять мыло «Пирс» или какое-либо другое, велел мне подождать тоном Наполеона, отдававшего приказания при Аустерлице. Я ждала, становясь более нервной и менее мягкой. Наполеон ушел через стеклянную дверь, и спустя некоторое время его голова снова высунулась по направлению ко мне, и он приказал мне войти. Я вползла. Судьба, небо, предопределение, что хотите, короче говоря, господин Бонневар быстро спросил меня, что я умею. Я протянула наброски – князь Рицкий, Перрио, де Лан. Он засмеялся, и я себя почувствовала так, как чувствовали себя маленькие богини, когда Юпитер шутил. Он засмеялся громче и сказал: «Ну да, вот этот и еще этот», быстро выбирая, указывая вытянутым толстым пальцем одной руки на рисунок, а другой рукой в это время забирая его. Будучи на седьмом небе, я вышла на улицу, имея новые заказы и контракт. На улице небо послало мне искру разума. Я пошла в другую редакцию, темную и с другим Наполеоном за пюпитром, и ворвалась в кабинет. Разговор ниже моего достоинства. Я только бросаю рисунки на стол перед двумя толстыми возмущенными мужчинами. Смех – я, волнуясь, к ним присоединяюсь, но волнение излишне, рисунки приняты, а затем – второй контракт. Я еще выше вознеслась и шествую домой к Жоржетте. Вот как обстоит дело.
– Это великолепно, в самом деле вас можно поздравить.
– И всем этим я обязана вам.
– Вашему собственному дарованию.
– Не позволите ли вы мне поблагодарить вас как следует?
– Если ваша благодарность выразится в том, что вы нальете мне чаю или, еще лучше, приготовите мне его.
Он откинулся на подушки и с довольным видом смотрел, как она чайной ложечкой достает чай из маленькой серебряной чайницы.
– Какой прекрасный дом у вас, господин де Солн.
– Вам нравится? Я так и думал. Отчасти из-за этого я хотел, чтобы вы пришли. Но вы должны прийти еще раз, когда я смогу вам все показать и рассказать историю моих вещей. Я всю свою жизнь собирал красивые вещи, вкладывал в это столько же усердия и тяжелого труда, сколько другие вкладывают в занятия на бирже или в мэрии.
