— Ну тебя-то я пристрелю! — прошипел сквозь зубы чеченец и направил ствол на девушку.
Стриж прыгнул вперед, грохнул выстрел. Пуля задела правое плечо, и он упал лицом вниз.
— Ага! — закричал Алибек, подбегая ближе, — вот тебе!
Он нажал на спуск, но раздался только сухой щелчок — патроны кончились. Несколько секунд Алибек стоял, еще не веря этому, потом бросился на Стрижа, развернул тело лицом вверх и замахнулся рукоятью пистолета, чтобы обрушить ее на голову врага. Но Ленка с воплем повисла на руке, не давая чеченцу ударить. Он сделал попытку отбросить ее, но девушка вцепилась в него, как клещами, и только моталась из стороны в сторону, крича что-то бессмысленное и жуткое.
— Да уйди ты! — взревел взбешенный чеченец.
Поднявшись во весь рост, он попытался ударить ее левой рукой. Но тут очнувшийся Стриж лежа сделал подсечку, и Алибек упал, выронив от неожиданности оружие. Отлетела в сторону и Ленка. Когда она поднялась на ноги, мужчины уже катались по льду, сцепившись в один клубок. Стриж почти не чувствовал правой руки, но и Алибек стонал от боли в покалеченной ноге. Пытаясь достать горло друг друга, они все дальше и дальше откатывались от берега. Ярость увеличивала их силы, они почти забыли про свои раны. Долго ли еще длилась бы эта схватка — не известно, но Волга все решила по-своему.
Раздался треск, и смертельные враги внезапно оказались в воде. Именно на этом месте восемь дней назад ушел под лед уазик с ментовским начальством.
Разжав руки, Стриж развернулся и поплыл к краю полыньи. Но тут на него сзади насел Алибек.
— Уйди, гад! — закричал Стриж, но тот лез и лез всем телом на него. — Утонем же, скотина, куда!
И только развернувшись к чеченцу и увидев его перекошенное ужасом лицо, Анатолий понял, что тот не соображает, что делает — Алибек просто не умел плавать.
— Ах ты, зараза! — Его выручил опыт работы спасателем. Поджав ноги, Стриж с силой выбросил их вперед и этим ударом отбросил от себя ошалевшего чеченца. Тот рванулся было снова к нему, но тяжелое каменеющее от холода тело не повиновалось Алибеку, он ушел под воду с головой, потом почти до пояса вынырнул, заорал дико и отчаянно, снова ушел под воду. Еще раз показалась над поверхностью его голова, перед тем как течение затянуло его под лед.
Ленке, стоявшей в метре от полыньи на коленях, вдруг открылось под тонким прозрачным льдом до неузнаваемости искаженное ужасом лицо Алибека с открытым в последнем крике ртом. На миг его тело словно присосалось ко льду, но потом его развернуло на бок, мелькнул характерный орлиный профиль, и оно исчезло в темной глубине. Сбросив оцепенение, Ленка поднялась на ноги, и только крик Стрижа: "Не подходи, стой там!" остановил ее.
— Толя, Толя! — по-бабьи жалобно, с подвыванием закричала она.
— Шарф, кинь мне шарф! — отплевываясь и борясь с оцепенением, прохрипел Стриж.
Торопливо стянув свое неистово красное кашне, Ленка бросила один конец Стрижу и, когда тот схватил его здоровой левой рукой, начала тянуть. Анатолий почти не помогал ей, правая рука не работала, да и зацепиться было не за что. Она сделала шаг, другой. Стриж уже наполовину вылез на прочный лед. Тут она поскользнулась, упала, но и лежа, беспощадно обламывая длинные ухоженные ногти о немилосердно холодный и твердый лед, все тянула по сантиметру упрямую тяжесть из полыньи. Наконец он почти весь оказался на льду. Напрягая оставшиеся силы, Стриж начал перекатываться, все больше и больше отдаляясь от промоины. Все! Он, тяжело дыша, замер лицом вниз. Ленка подбежала к нему с плачем, упала сверху, обняла.
— Ты чего? — еле слышно спросил Анатолий.
Девушка только мотнула головой, потом, отдышавшись, толкнула его.
— Толь, вставай, замерзнешь. Вставай, говорю!
— Сейчас, только отдохну немного, — голос его слабел, стали закрываться глаза.
— Толенька, кому говорю, не спи, вставай! — тормошила она его.
— Отстань… — слабо попробовал он протестовать. Но Ленка уже перевернула его лицом верх, затем, накинув руку Стрижа себе на плечи, с трудом подняла.
— Ну, пошли, пошли, кому говорю, давай, быстро! Господи, да что ж это у тебя ноги-то подгибаются? Иди,
Толя, иди, тебе надо идти.
— Зачем, куда? Куда мне идти? Ольги нет… Васильича тоже… Ваньки и то нет… Оставь.
— Иди! — Она встряхнула его. — Сыну ты нужен, ясно тебе, мне нужен, друзьям твоим нужен!
— Сыну? — Он открыл глаза, хотя и с большим усилием, но стал переставлять ноги.
И словно назло им, леденя, потянул северный ветер, сначала робко, потом все яростнее.
Они добрались до берега, здесь силы совсем оставили Стрижа. Хотя на холоде рана почти не кровила, но все равно — слишком вымотался он на этом обманчивом мартовском льду. Они сделали по обледенелому косогору шаг, другой, сорвались и скатились вниз. Ленка уже не уговаривала его — у нее самой не оставалось сил. Рыдая, она цепляла его и снова пыталась вытащить на крутой склон. А еще кончался день. Быстрые весенние сумерки дотлевали последними минутами. Рухнув очередной раз, она еле слышно начала шептать ему:
— Я больше не могу. Толь, не могу. Прости меня, — слезы катились из ее глаз. — Толь, почему ты молчишь,
Толя?
Она в отчаянии оглянулась кругом. В синих сумерках Ленка разглядела валявшийся мотоцикл Алибека, и хорошая мысль мелькнула в ее голове. Она подползла к нему, открыла бензобак, и когда натекла приличная лужа, озябшими руками долго шарила по коробке, потом чиркала спичкой, пугаясь от мысли, что они отсырели. Пламя полыхнуло так неожиданно сильно, что она закричала от теплового удара и почувствовала, как запахло паленым — это подгорели кончики ее волос. Но тепло оживило ее, она подошла к Стрижу, подтащила его поближе к необычному костру и положив его голову себе на колени, стала ждать. Каждая секунда была как год, а минуты длились столетиями. Наконец, случилось то, чего она так ждала, на что рассчитывала. Рев моторов, свет фар, бегущие вниз фигуры и голоса, знакомые голоса:
— Вот они! Здесь!
ЭПИЛОГ
Стриж катался на гигантской карусели. Изрядно устал, начинала кружиться голова. Он крикнул в полутьму ночи: "Эй, кончайте!", вернее, хотел, но не смог крикнуть, и карусель все крутилась и крутилась, пока он не понял, что никакой карусели нет, это он сам висит в воздухе и крутится в каком-то бешеном водовороте. "Ну, хватит, хватит!" — думал он, а сквозь сжатые зубы подступала к горлу тошнота, и страх зябкой немотой струился от ног вверх по телу. Он попробовал поднять руку и понял, что не может. "Перекреститься", — мелькнула мысль, но рука снова не подчинилась мозгу. Он застонал и, словно испугавшись этого звука, вращение стало уменьшаться, он снова обрел власть над своим телом, пошевелился, почувствовал боль, услышал какие-то голоса и… провалился в беспамятство.
Но настал день, когда он открыл глаза. "Белое и лампочка. Потолок. Жив, значит". Не шевелясь, он лежал и вспоминал происшедшее. Ванькину глупую смерть, столб взрыва, разметавший мураевское логово, схватку на льду. Вдруг он испугался: "Господи, руки-ноги-то у меня не отмерзли?" И так резко зашевелился всем телом, что сразу нахлынуло головокружение. Но то, что все конечности на месте, Стриж понял определенно.
— О, ожил никак? — в поле зрения Анатолия появилось лицо человека, довольно потрепанное жизнью, недавно побитое и давно небритое, но живое и вполне довольное собой.
— А то лежишь тут один, как дурак, — продолжал человечек, — поговорить не с кем, тоска. Сейчас я врача вызову, он просил. Говорил, если очнется, ты, Петрович, сразу скажи.
Мужичок исчез из поля зрения Стрижа. Анатолий прикрыл глаза, задремал даже.
— Ну-ка, ну-ка, покажите мне его! — этот рокочущий бас мог принадлежать только одному человеку — доктору
Самойлову. Стриж улыбнулся и открыл глаза.
— Док, — слабым голосом приветствовал он гостя. — Вы-то как тут оказались? Какими судьбами?
— Какими? Нашими, неисповедимыми. Вот уж не думал, что снова тебя штопать придется.
— А как же ваша уютная сельская обитель?
— Что село? Вот пристали, скальпель к горлу, иди, полосовать народ некому. Так что я уже полгода в городе, завотделением хирургии.
— Поздравляю. Ну, ничего лишнего мне не отрезали?
— Да хотел, вообще-то, отрезать тебе один рудимент, да ладно, думаю, одна в жизни у парня радость…
Стриж растянул в улыбке губы, хмыкнул. Потом спросил:
— А как вообще дела?
— Ну, как-как, по-разному. Наворочали вы с Семыкиным дел, не расхлебать. С того только-только обвинение в превышении власти сняли. Да, кстати, Малышева арестовали.
— Жадность фрайера сгубила, — прокомментировал Анатолий и продолжил расспросы. — Много народу погибло?
— Из наших городских — четверо милицейских. Шестнадцать ранено, в основном, чисто случайно.
