Вечерние сумерки давно смешались с пучливым изморозным туманом. Стоит густая вязкая темнота. Никита ведет трактор по зимнику, ощупывая дорогу прыгучими желтыми лучами фар.
– Говоришь, луну ждать? – переспросил он, беря на себя левый рычаг и пуская трактор в обход поваленной пихты.
– Один выход, – твердо говорит Илья.
– Пожалуй, верно. Хоть сани и сварены из стальных труб, а забуравишься в чащобу…
– Могут хрумкнуть, понятно.
Фары тыкают слеповатым искристым снопом в темноту, но дальше десятка метров не могут пробить ночную бездну. Илье кажется, что не три месяца прошло с тех пор, как он встретился с буровиками, а много-много лет. Еще в январе, когда они с Никитой делали первый рейс в Медвежий Мыс, отправил Илья письмо председателю артели Александру Гулову. Сообщил, что на его охотничий участок пришли буровики и что он останется с ними, пока не кончится бурение и эти люди не уйдут в другие края…
– Ну что ж, подождем небесного прожектора, – останавливая трактор близ кромки болота, того самого болота, в котором тонул этот тягач, говорит Никита. – Заодно не грех день рождения отметить… День рождения у меня.
– Какого лешака молчал? – возмущается Илья. – Надо было у товарища рабкопа кой-что прихватить…
– Не беспокойся, есть чем подканифолить душу, чтобы не буксовала, – улыбается Никита,.
Он вытащил из багажника походный чемоданчик, а Илья вылез из кабины и пошел к саням, где в фанерном ящике из-под спичек лежали продукты. Взял буханку хлеба и пяток крупных стерлядей, подался вперед, к тракторным фарам, и здесь, на освещенном снегу, изрубил топором булку мерзлого хлеба ломтями. Топором же нарезал на обломке доски стерлядь – чушь на закуску. Потом набил снегом солдатский котелок и залез в кабину. Середину сиденья застлали газетой, на нее возложили алюминиевую походную фляжку, поставили рядом два стакана. В большую жестяную банку из-под сгущенного молока Илья скидал куски хлеба и снова вылез на мороз, чтобы пристроить банку под капот, поближе к выхлопному коллектору. Минут через пятнадцать хлеб оттает и, конечно, будет припахивать соляркой и горелым маслом. Но Никита с Ильей к этому запаху давно привыкли, можно сказать, считают его своеобразной приправой.
– На нашем зимнике медведь не расставил светофоры и постовых милиционеров. Можно, Илья, выпить, большого греха не будет, – заявляет Никита.
Дизель спокойно булькает на малых оборотах. В кабине тепло. Большая изогнутая трубка потухла и наполовину утонула в бороде Никиты. Он пристально смотрит на клочок газеты и долго о чем-то думает. Мысли его бродят по трудной дороге прожитых лет…
– Сдремни немного, пока стоим, – предложил Илья.
Тот молчит, будто решает важную задачу, и только через некоторое время говорит:
– Луна нынче нам не помощница, не дождаться. В морозные туманы она тебе что копейка – ни свету, ни ласки. Так, никакой пользы.
– Пойдем вполуслепую, – ответил Илья. – Теперь моя очередь рычагами дергать…
Никита согласно кивает головой, словно говорит: «Как хочешь, а надо торопиться… Близится распутица».
– Вот, смотри, Илья, – ткнув пальцем все в тот же обрывок газеты, начинает Никита. – Объявление: «Сегодня в районном Доме культуры состоится лекция на тему: «Что такое любовь». Это фокус! Ты, Илья, случайно, не помнишь, когда на земле человек впервые поцеловал женщину? Нет? Жаль… А ведь именно с того момента люди пытаются выяснить, что такое любовь.
Размышляет вслух Никита, а сам пристально смотрит на Илью. Глаза у него голубые. В глубине грусть затаилась. Илья верит почему-то, что Никита сейчас вспоминает далекую девушку, с которой разлучил его какой-то суровый случай.
– Каждому, Никита, жалко свою прошедшую жизнь – молодость, какой бы она ни была, – сказал Илья и почувствовал: не ту задел струну, не о том заговорил.
Посмотрел Никита на Илью, улыбнулся. Улыбка у него чудесная. Губы не шелохнутся, а глаза далеким светозаром вспыхнут и потухнут. Смотрит Илья в глаза напарника, и мерещится ему в них большущий вопросительный знак.
– Что лектор может сказать нового? – раздраженно говорит Никита. – Любовь воспета в книгах. Бог знает сколько о ней исписано бумаги…
– У тебя есть семья? – спросил Илья, когда они выпили немного спирта, разведенного водой из натаянного снега, и закусили стерляжьей чушью.
– Улетел на буровую – были жена и дочь. Вернулся – никого. На столе – записка: «Мы ошиблись друг в друге. Прощай», – негромко говорит Никита. И откидывается на спинку сиденья, словно собирается вздремнуть.
Илья не задает больше никаких вопросов. Он тихонько выбирается из кабины, чтобы посмотреть, крепок ли зимник. Оттепели большой еще не было, но кто знает, вдруг из-под земли засочится теплый родник, пустит под снегом наледь, разъест болотный панцирь и устроит купальню… Не дай бог, рухнет в болото столько груза…
На лыжах, с пешней в руках, Илья возвращается обратно. Дорогу проверил. Все в порядке.
Не один раз за его отсутствие набивал Никита трубку – в кабине густая дымная паутина. Илья понимает: крепко засела в сердце буровика старая любовь, долго еще она будет жить там. Никита уверенно дает газ. Трактор натуженно взревел, пробуксовал немного, сдернул с места тяжелые сани и, разбрасывая снег башмаками, пополз по болотной тропе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
1
Имелась у Андрея заветная мечта – написать серию полотен о жизни эвенков из племени Кедра. Это должны быть картины, которые расскажут о кочевых людях, о их быте, обрядах и борьбе с суровой природой. Три из них уже написаны: «Парусные цыгане», «У Кедра-бога» и «Югана», не всеми одинаково доволен Андрей. Сейчас он стоит у окна и требовательным взглядом рассматривает поставленные рядом холсты.
Полдень. Мартовское солнце приветливыми лучами залило комнату. Чувствует художник, предстоит еще много попыток, чтобы стала его мечта реальностью. Последнюю картину Андрей писал темперой, которая давала большие декоративные возможности, чем масло. Смотрит он на облачное небо, на береговые кедры, на березы, утонувшие в спокойной заводи. Все перенес на холст точно. Краски верно передали осеннюю музыку природы.
Работа потребовала от Андрея немало душевных усилий. Но теперь все позади. Он чувствует себя опустошенным. Чужие люди, чужие глаза будут рассматривать его работу. Сможет ли его картина заговорить своим голосом – вот о чем думает сейчас Андрей.
– Что ж ты молчишь?.. – тихо спрашивает он холст и снова, в который раз, возвращается в далекое детство, на берег таежной реки.
В месяц листопада ему исполнилось двенадцать лет. Кочевая жизнь заставляла подростков быстро мужать на охотничьих тропах. По обычаю будущий вождь племени должен пройти испытание на мужество. Андрею в ту осень предстояло выполнить последний урок – убить пальмой медведя. Эвенки из племени Кедра не считали медведя предком человека и священным зверем, как другие северные народы. Они не поклонялись духу медведя. Наблюдать за поединком Андрея с медведем вождь велел Югане.
Идет по тайге юный Андрей, выходит на берег тихой реки и видит свежий след зверя… Следы рассказали ему, медведь скрадывал кого-то: то ложился и выжидал, то подбирался бесшумной походкой. Настиг хищник крупного лося-самца на водопое. Неожиданным было нападение – не ушел лось. И когда, распаленный битвой, запахом и вкусом парного мяса, медведь начал рвать добычу, с пальмой наизготовку выбежал к заводи юный охотник. Вздыбился бурый великан. Страшна его ярость на жировке…
Острое стальное жало пальмы всадил мальчик неудачно, не в сердце. Древко пальмы переломила могучая звериная лапа. Мальчик выхватил нож и на миг застыл…
Он не знал, что за его спиной, в каких-то двадцати шагах, спокойно стояла эвенкийка и глядела на юного охотника. Правой рукой стиснула она пальму. В глазах – победное ликованье, а не страх за судьбу подростка. Неповторимое ее лицо с вечным гербом оленьих рогов.
Медведь ранен смертельно, неуверенно стоит на задних лапах и ослеплен болью. Юный вождь знает это, потому-то не спешит его рука с охотничьим ножом – выжидает удобный момент добить зверя…
Скрипнула дверь.
«Лена пришла», – машинально отметил Андрей, отрываясь от воспоминаний.
Последние две недели что-то происходило с Леной. Стала она замкнутой, неразговорчивой. Раньше, уходя на работу, Лена целовала его и давала разные шутливые наказы: «Босиком по снегу не бегай. Чужих в дом не пускай…» Теперь старается уйти пораньше, когда Андрей еще спит.
2
Бурят безостановочно, днем и ночью. Первую вахту, отработавшую восемь часов, сменяет вторая. Вторую – третья. В каждой вахте по пять человек. Живут на буровой восемнадцать мужиков и две девушки. Девятнадцатилетняя Вера Слащинина – коллектор, ее ровесница Маша Уварова – повариха. Девушки живут в охотничьей избушке Ильи. Мужчины народ выносливый – зимуют в балках, вагончиках на полозьях.
