— Что ж, — изрекла мама, мужественно встречая невзгоды, — если вы подождете немного, я напеку ячменных лепешек.
— О, ячменные лепешки? — выдохнул капитан Крич, устремив на маму столь сластолюбивый взгляд, что она выронила еще два цветка из букета. — Обожаю ячменные лепешки! И женщин, столь умелых на камбузе.
— Джерри, — холодно произнесла мама, — займи капитана Крича, пока я приготовлю чай.
Я ожидал, что она удалится с достоинством, но она упорхнула, словно бы спасаясь бегством, и я остался один на один с капитаном Кричем. Тот снова развалился в кресле и уставился на меня своими водянистыми глазками из-под лохматых белесых бровей. Его взгляд был столь пристальным, что я слегка занервничал. Но, сознавая свой долг хозяина, предложил ему коробку с сигаретами. Он устремил в нее взор, словно в колодец, при этом челюсть его задвигалась туда-сюда, точно живот чревовещателя.
— СМЕРТЬ!!! — внезапно заорал он, да так, что я чуть не выронил коробку. Он опять развалился в кресле и вновь уставился на меня прозрачными голубыми глазами. — Запомни, юноша, сигареты — это смерть! — изрек он, пошарил в кармане белых парусиновых брюк и извлек оттуда видавшую виды трубку, шишковатую и почерневшую, словно кусок древесного угля. Когда он зажал ее меж зубов, его челюсть перекосилась еще больше. — Не забудь, — сказал он. — Лучший друг мужчины — его трубка!
Он загоготал над своей собственной шуткой, и я из чувства долга засмеялся тоже. Он встал, снова смачно сплюнул за перила веранды и опять развалился в кресле.
Я задумался, какую бы предложить тему для разговора. Но ничто не шло в голову. Вряд ли его заинтересует, что сегодня я впервые услышал цикаду или что курица тетушки Агати отложила шесть яиц, каждое размером с лесной орех. А если взять что-нибудь из морской тематики — может, поведать ему потрясающую новость, что Таки, который не мог позволить себе приобрести лодку, отправился на ночную рыбалку, держа в одной руке фонарь, а в другой — острогу, и успешно пронзил себе острогой ногу, вообразив, что это рыбина какой-то экзотической формы? Но капитан Крич, глядя на меня в упор сквозь маслянистый трубочный дымок, начал разговор сам.
— Интересуешься, отчего у меня такое лицо, юноша? — осуждающе сказал он, и я заметил, что при этих словах его щеки стали еще пунцовее и заблестели, как сатин. Прежде чем я смог что-либо отрицать, он пустился в рассуждения:
— Коварство ветра. Всё от него. Мы огибали мыс Горн. Ветер жуткий, словно из самых пропастей земли. Я упал, понимаешь? Паруса хлопали и ревели, что твоя гроза. Веревка выскользнула из рук, словно змея, намазанная маслом. Я рухнул прямо на палубу. Врача на борту, конечно, не было. Как могли, так и починили. — Тут он сделал паузу и повел челюстью. Я, потрясенный, сидел как вкопанный. — К тому времени, когда мы обогнули мыс Чили, все затвердело, будто портландский цемент, — продолжал он, поглаживая челюсть. — Мне было тогда шестнадцать лет.
Я колебался, сочувствовать ему или нет, но он погрузился в мечтания, закатив голубые глаза. Вернувшись к нам на веранду, мама удивилась нашей неподвижности.
— Чили, — сказал капитан с наслаждением. — Чили! Там я впервые подхватил триппер! Вот, вот — плывет клипер, на клипере шкипер, у шкипера триппер.
Мать вздрогнула и громко прокашлялась.
— Джерри, помоги принести чай, — сказала она.
Мы вдвоем принесли чайник, молочник, чашки и блюда с испеченными мамой золотистыми ячменными лепешками и поджаренным хлебом.
— Харчи, — сказал капитан Крич, набивая рот лепешкой. — От них перестает бурчать в животе.
— И надолго вы сюда? — спросила мама, очевидно надеясь на отрицательный ответ.
— Да уж думаю, не поселиться ли тут, — промямлил капитан Крич, отряхивая с усов крошки. — Притянулось мне это место, хочу бросить здесь якорь.
Из-за свихнутой челюсти он прихлебывал чай со страшным шумом. Я заметил все возрастающую тревогу в глазах мамы.
— Так у вас… мм… есть корабль? — спросила она.
— Да не бойтесь, — сказал капитан Крич и схватил очередную лепешку. — Здесь желаю бросить якорь только я. А чего? Я теперь в отставке, есть времечко и приударить за девушками.
Говоря это, он пристально разглядывал маму и жадно жевал лепешку.
— Постель без женщины — что корабль без трюма, — заметил он.
К счастью, само провидение спасло маму от необходимости давать ответ — к дому подкатил автомобиль, в котором приехали остальные члены семьи, Дональд и Макс.
— Муттер, вот мы, — объявил Макс, ласково взглянул на маму и нежно ее обнял. — Вижу, мы прямо к чаю! Со шлюшками — вот здорово! Дональд, к чаю будут шлюшки!
— Не шлюшки, а плюшки, — поправил Дональд.
— Да не плюшки это вовсе! — сказала мама. — Простые ячменные лепешки.
— Кстати, о шлюшках, — вставил слово капитан Крич, — помню одну такую в Монтевидео — ох уж это была стерва! Весь корабль два дня ублажала! Жаль, теперь таких днем с огнем не сыщешь! Не выращивают, и все тут!
— Кто этот отвратительный старик? — спросила мама, как только ей удалось оттеснить Ларри подальше от пирушки, которая была в самом разгаре.
— Его фамилия Крич, — сказал Ларри.
— Это мне уже известно, — заметила мама, — но зачем ты привел его сюда?
— Да он занятный дед, — сказал Ларри, — и потом, не думаю, чтобы у него денег куры не клевали. Он приехал дожить здесь свой век в отставке на скромную пенсию. Я так думаю.
— Прекрасно, но он не будет доживать у нас, — сурово молвила мама. — Больше его не приглашай.
— А я-то думал, что он тебе понравится, — сказал Ларри. — Он странствовал по всему свету, побывал даже в Индии! А сколько он знает самых удивительных историй!
— Вот пусть он и дальше странствует по свету, — сказала мама. — Что-то я не в восторге от тех историй, которые мне довелось услышать.
Капитану Кричу, очевидно, приглянулось наше тихое пристанище, ибо с тех пор он стал у нас частым гостем. Мы заметили, что является он непременно к обеду, всякий раз возвещая о своем прибытии возгласом: «Эй, на палубе! Могу я подняться на борт и чего-нибудь ням-ням?» Поскольку он явно прошагал две с половиной мили по оливковым рощам, чтобы добраться до нас, в этой привилегии ему невозможно было отказать, так что мама, сердито ворча, отправлялась на кухню, доливала воды в суп и мельче крошила сосиски, чтобы капитан Крич мог присоединиться к нам. Зато он вознаграждал нас забавными историями из своей моряцкой жизни, а уж названия мест, где он побывал и которые я знал только по карте, так и лились потоком из его перекошенного рта. Тринидад и Тобаго, Дарвин и Дурбан, Буэнос-Айрес, Веллингтон и Калькутта, Галапагосские и Сейшельские острова, и даже Острова Дружбы, они же Тонга… Казалось, не осталось уголка на земном шаре, куда бы он не проник. Рассказы о своих морских похождениях капитан непременно чередовал с наидлиннейшими и наипошлейшими матросскими песнями, равно как и с похабнейшими куплетами о таких подробностях биологических отношений, что, к счастью, они были абсолютно недоступны пониманию мамы.
