минуты, как приехал сюда, я увяз в размышлениях – размышлениях, которые на протяжении нескольких лет каким-то образом удавалось задавить неизменными последствиями.
Сейчас, в этом безмолвном мире, без планов и приказов я беспомощен перед всеми всплывающими в голове мыслями, что привел в строгий порядок. Особенно в последние годы – мучительные годы, когда вынудил себя выживать без нее.
Сесилия не ошиблась, но скука – не то слово, которым я бы описал свое нынешнее состояние. Это скорее беспокойство, граничащее с паранойей каждый день, когда добровольно отказываюсь быть осведомленным во всем, чтобы разобраться в отношениях с Сесилией. Она пыталась убедить меня, что не против, если я вернусь к делам, но знаю, что не смогу заниматься ими вполсилы.
Я – человек, который придерживается принципа «все или ничего», и не умею вести себя иначе.
Меня не оставляет надежда, что эмоции Сесилии подключатся и помогут преодолеть разногласия, но, похоже, ее уязвленное самолюбие пересиливает. Это я обучил ее этому навыку: для беспристрастного игрока чувства недопустимы – и этим уроком она явно прониклась и взяла его в оборот против меня. В ее испытующем взгляде, в голосе – да во всем, что делает еще ее еще привлекательнее, – есть жесткость, которой раньше не наблюдалось, но достучаться до Сесилии теперь намного сложнее.
Иногда, когда у меня получается перехватить ее и поцеловать до того, как она убегает в кафе, Сесилия открыта и весела, но в ее глазах все равно виден страх, которого я не выношу. Одним своим взором она дает понять, что ждет очередного подвоха. Видимо, ей мало заверений, что до конца своих дней нам придется жить с оглядкой.
Я восхищаюсь и безмерно уважаю ее за это, учитывая бойню, при которой она присутствовала, прожив большую часть жизни под защитой.
За минувшие годы, пока я восстанавливал себя и все, что осталось от моего войска, Сесилия преобразилась и сама стала войском, вооруженным до зубов. Но мне бы не хотелось, чтобы где-нибудь поблизости со мной лежало ее неопровержимое оружие. Мне нужно лишь черпать ее силу, ее любовь и немного покорности.
Дохлый номер.
Сесилия без особых усилий дразнила меня с первой минуты приезда. Прошло восемь адских месяцев с тех пор, как мы занимались сексом, а до этого годы, и никогда еще в жизни я не был так голоден.
В последний раз я взял ее так, что теперь и вспоминать об этом тошно.
Я глумился над Сесилией за ее любовь ко мне.
Той ночью пристыдил ее за то, что она была солдатом, которым перестал быть я.
Приложил максимум усилий, чтобы задеть ее гордость, уберечь от такого образа жизни, в эгоистичных порывах уберечь и самого себя от волнений, но она этого не потерпела.
Ушел, испытывая благоговейный страх перед тем, какой она стала без меня.
Более того – повинным в том, что не смог сделать к ней шаг.
Сесилия говорила мне, что любовь делает опасность оправданной.
Мне лишь остается продолжать ей верить. Даже если мой самый сильный страх снова претворится в жизнь, на этот раз, с ней, я восприму случившееся как искупительную жертву.
Рано или поздно мы снова схлестнемся, но для этого должно наступить подходящее время. Я хочу, чтобы в ее глазах не было страха, когда раз и навсегда заявлю права на нее как на свою королеву. Хочу, чтобы она нанесла ответный удар, и еще сильнее желаю, чтобы была уверена во мне, как раньше – в том, что мое место рядом с ней, в ее сердце.
Чертову фланелевую пижаму она использует как броню.
Взявшись за недавно доставленные гантели, делаю еще один подход, чтобы выпустить бурлящую во мне энергию. Стоя в спальне лицом к окну, замечаю, сколько усилий приложила Сесилия, чтобы воссоздать сад ее отца. Между живыми изгородями и голыми вьющимися стеблями расположен уголок для чтения. Над деревянным куполом свисают ветви густой глицинии.
Вид этого сада возвращает меня к утру в саду Романа, когда я без обиняков признался ей в любви. Опустив гантели, подхожу к окну и вижу в отражении наше прошлое.
Это был не первый раз, когда я брал ее таким образом, передавая телом свои чувства, но именно в то утро понял, что бесповоротно влюблен в дочь своего врага. Увидев ответный взгляд и услышав признание, которое проникло до самого нутра, я нарушил свои принципы и поддался затаенному в самой глубине души желанию. Вспомнив те мгновения, через несколько минут уступаю охватившему тело жару. Упершись рукой в подоконник, другой сжимаю член через шорты.
Вверх.
Ее обнаженная шея.
Вниз.
Ее хриплые стоны.
Вверх.
Нескрываемая любовь в ее взгляде.
Вниз.
Ее безупречно загорелые бедра раздвигаются, и я вижу узкое розовое лоно.
Вверх.
Жар и влага на кончиках пальцев.
Вниз.
Ее напряженные персиковые соски.
Вверх.
Мое первое отчаянное погружение в ее тело.
Сжав челюсти и чувствуя пробирающий до костей жар, я уже готов прохрипеть ее имя, когда дверь в спальню внезапно распахивается, и в комнату входит Бо, а за ним Сесилия. Она таращит глаза, увидев меня.
– Оу, – шепчет Сесилия, отведя взгляд, а потом кладет ладонь на ручку, чтобы закрыть дверь.
– Не смей, черт возьми, – сквозь зубы проговариваю я, и Сесилия замирает. Перестаю сжимать член и подлетаю к ней, не вытаскивая его из дешевых спортивных шорт, а глаза у Сесилии с каждым моим шагом все сильнее распахиваются. Приблизившись к ней, прижимаю ее к двери, беру за руку и кладу на свой член.
– Ты, – заставляю ее обхватить член, сжимаю ее руку и провожу по всей длине, – вот о чем я думаю. О тебе. – Наклоняюсь, смотря Сесилии в глаза, она начинает часто дышать, и ее темно-голубые глаза округляются. – Я увидел глицинию в твоем саду, и она напомнила мне о том дне. Ты помнишь тот день, Сесилия? – Член дергается в ее руке. Вожу ее пальцами по стояку, и она приоткрывает свои пухлые губы. Провожу языком по нижней. – Ты.
– Тобиас… – Она пытается вырваться, но я резко качаю головой и еще сильнее сжимаю ее руку.
– Я приехал сюда не для того, чтобы играть в гребаных соседей.
Вдохнув ее аромат, продолжаю водить ее рукой по пенису, оборачиваю ее ладошкой головку, а потом веду вверх. У меня вырывается хриплое от удовольствия ругательство, пока я показываю ей свою потребность.
– Я знаю, – хрипит она.
– Ты помнишь тот день?
– Конечно, помню.
– Ты кончала, думая о том дне?
– Да, – отвечает она.
– Тогда ты помнишь, как хорошо было,
