У Летней пристани приходится подождать. Катеришко опаздывает. Потому успеваю не торопясь. Это, собственно, самая восточная оконечность Котлина, считалось, что в случае боев тут будет ближний островной тыл – и госпиталь неподалеку, и наша больница, и всякие тыловые учреждения. А вот на западной стороне – и форт Риф, и форт Шанец, и всякое прочее боевое. У площади – и пляж, и стадион. Мы усаживаемся на пристани, которая далеко выдается в залив, посматриваем на яхт-клуб – его территория на мыске параллельно нашей пристани. Достаточно убогий тут яхт-клуб, не чета питерскому, где такие навороченные яхты и катера – закачаешься. Я-то на них налюбовался, когда мы там отстреливали теплую компанию из четырех хорошо спевшихся морфов. Грамотно они работали, стаей, да и нам попотеть пришлось, пока всех четверых упокоили. Пока я любуюсь маленьким сарайчиком с могучей бронедверью, явно снятой с какого-то списанного боевого корабля, подходят майор и Андрей.
– Вы сейчас будете общаться с нашим старым знакомым, можете не целоваться-обниматься, но, во всяком случае, общаться придется. Лишний раз напоминаю то, что говорил и я, и Николаич раньше – гуманизм хорош в лечебных дозах.
– Если почуешь, что все идет неправильно, – добавляет Андрей – ложись. Или падай. Или хотя бы пригнись. Это для нас с Ильясом будет сигналом.
– Хотите сказать, что охота нынче будет непростая?
– Зачем говорить, если вам и так ясно. В общем – учтите.
И майор отходит к нашим ребятам, начинает им что-то толковать. А я встречаюсь взглядом с Надей. И вижу, что она тоже все поняла.
Катер прибывает сразу же за мотопатрулем, прикатившим из города. Пришвартовывается посудина с торца пристани, а усиленный решетками джип встает у ворот в город с противоположного конца. Пулеметчик посматривает на нас, как можно судить, с расстояния в тридцать метров, да и рыло его машинки хоть и глядит поверх наших голов, но развернуто в нашу сторону.
Именно поэтому я нисколько не удивляюсь, когда, согласно кивку майора, пробираюсь в кубрик этого плавсредства. Ну да, запах ацетона и мертвечины я унюхал очень быстро, так что сюрприза не будет.
В маленькой не то каютке, не то кубрике сидят за микроскопическим столиком мичман Алик и мой старый знакомец – массивная фигура, жуткая зубастая рожа, чуток облагороженная каской.
Мутабор. Давно не видались.
– Привет, коллега! – говорю ему.
Молчит, смотрит. Воняет им в каютке сильно. Так и молчит дальше, хотя слышал и вроде понял. Поприветствовал я и мичмана. Тот тоже кивнул, но опять же молча. Ну ладно, слышу, что отвалили от пристани, почапали.
Сам удивляюсь, но особого страха или волнения не ощущаю. Не могу сказать, что рад встрече, но и огорчения нет. О чем разговаривать – тоже не могу понять. На всякий случай перестраиваюсь мысленно. Этот морф, сохранивший остатки разума, понимает только существительные, да еще и дикция у него ужасающая. Омертвелый язык не позволяет говорить четко, получается такая каша, как у детей с волчьей пастью и прочими дефектами развития. Понятно, что меня опять в качестве переводчика пользуют, как тогда, когда мы с ним и познакомились. Мрачный был денек, даже на фоне происходившей катастрофы мрачный. Слыхал, что в некролаборатории есть человек, который морфа понимает, старикан – отставной лоцман, но у того тоже проблемы с дикцией, так что начальница лаборатории Кабанова предпочитает общаться с феноменом напрямую. Хотя, как слышал, не оправдались надежды. Одно время, узнав, что многократная реанимация умирающего каким-то образом позволяет сохранить остатки личности и часть человеческого интеллекта после смерти и обращения, понадеялись на то, что теперь такими простыми средствами добьются светлого будущего – помирает хороший человек, его обработали по такой схеме, и он хоть и зомби, но наш зомби, хороший то есть. Не заладилось. Надо бы узнать, что там да как, но все недосуг было. Хотя мне, в общем, до этого дела нет. Отмечаю про себя, что пришитые создателем морфа не пойми зачем к груди Мутабора детские ручки прижились. Вспоминаю, что надо бы нанести визит к тому, кто, собственно, и создал из так и оставшегося мне неизвестным коллеги-врача этакую жуть. Но для этого надо получать разрешение в комендатуре на посещение некролаборатории в форте Чумной…
Наверное, все же соберусь, больно уж охота отсикорачить уже непокойного Вивисектора. Но как-то за беготней забывается. Вот увидел Мутабора, опять вспомнил.
Прибыли, вылезли. Апокалиптичное зрелище демократизированного здоровенного завода нагоняет тоску. Где-то тут прячется Блондинка. Но мне как бы и поровну, потому как в паре шагов стоит морф еще и пострашнее видом. Что мне посторонняя жуть, если своя жуть еще жутче?
– Нужен врач в сопровождение? – спрашивает майор морфа.
Морф минуту думает, потом кивает башкой. И отправляемся мы двумя группами – в первой Серега, буквально носом уткнувшийся в землю, следом морф да мы с мичманом. Остальная наша публика двигается следом, но в отдалении. Когда стали выдвигаться, я еще успел услышать странную команду майора:
– Стрелять только при непосредственной угрозе жизни!
Ничего не понимаю и чувствую себя нелепо. Ну как-то я не понимаю своего маневра в этой ситуации.
Мы долго кружим по изрядно замусоренной, заброшенной территории, заваленной всяким хламом. Серега неутомим, морф невозмутим, только мы с мичманом потеем и волнуемся. Разговаривать Серега не велел, потому только смотрим и слушаем. Следопыт наш работает как бушмен какой-то – читает следы, хотя я ни черта не вижу в этой большой помойке. Мне все это не нравится, очень жарко и душно, да и не вполне понимаю – морф-то нам зачем. Правда, я видел, как он работает в качестве боевой машины. Страшно выглядит. Но там были люди, его можно сказать корм, да еще из артели, которую морф остатками своей памяти люто ненавидел. Собственно, он создан волей этой людоедской банды. Но тут-то блондинистая морфуша – и лично Мутабору морфиня эта никакого вреда не причинила, а я прекрасно помню, что морф делает только то, чего хочет сам.
Тогда чего он хочет?
Мы уже второй раз обходим этот здоровенный заброшенный корпус. Наконец Серега разгибается и уверенно говорит:
– Она внутри. И, похоже, сытая и сонная.
Перевожу как умею это Мутабору. Вроде бы он заинтересовался. Дверь в цех полуоткрыта. Да вроде и ворота, в которые вделана эта дверь, тоже не заперты.
Мутабор отодвигает створку и уверенно заходит внутрь. Смотрю на Серегу, на мичмана. Следопыт отрицательно качает головой, и мы пятимся от ворот в сторону. Минут десять ждем. Наши ребята заняли позиции с другой стороны, хотя Серый уверен – морфиня входила и выходила именно через дверь. Время тянется медленно и нудно. Тут даже мухи не летают, совсем мертвое царство. Промышленный постапокалипсис. Только он наступил здесь еще до зомбеца.
Ждем. Ждем. Ждем.
Наверное, уже полдень, солнце висит в зените. Преем в своей одежде.
Совершенно неожиданно – только вскинуть автомат – из ворот вываливается что-то розовое, отчаянно работающее всеми четырьмя конечностями. Настолько отчаянно, что при повороте это существо заносит, словно дрифтующую машину очередного идиота-стритрейсера. Из дрифта Блондинка выйти не успевает. Вымахнувший по пятам Мутабор открытой ладонью, даже не кулаком, хлопает суетящуюся Блондинку по… как это сказать? По крупу, по заду, по ж…? Ну в общем, по крестцу, отчего морфиню распластывает на растрескавшемся старом асфальте. Тут же морф жестко садится на свою жертву, придавливает ее всей своей массой к земле и не то шипит, не то хрипит. Очень злобно и угрожающе это выходит. Та в ответ молча пытается зацепить его лапами, но, тут же привстав, Мутабор грубо трясет ее за шкирку и снова впечатывает в асфальт мордой. Драку эту видеть страшно, но увлекательно, куда там бою быков. Морфиню взять – не корову резать, тут бы испанцы облажались наверняка. Серега что-то быстро бубнит в рацию. Вижу, что наши появляются справа и слева, но держатся в отдалении. Соображаю, что так не перекрываются сектора стрельбы, на всякий случай – полезно и грамотно. Морф продолжает давить сопротивление, и мне сначала кажется, а чуток позже я уже вижу, что морфиня спеклась. Сопротивление, бывшее вначале активным и злобным, превращается в трусливое трепыхание. Но удрать ей не удается, и сидящий на морфобабе грубиян продолжает то трясти ее за шею, то снова шмякать об асфальт. Живой человек давно бы сдох, но морфиня выдерживает такое жутковатое обращение. А еще морф по-прежнему однообразно шипит и хрипит. Еще раз шмякнул. Пошипел. Еще шмякнул. Да он же ей все кости переломает! Она и так еле шевелится. Все. Перестала шевелиться. Сдохла окончательно? Или выдохлась только?
Откуда взялись две страховидные фигуры, я так и не понял – слишком загляделся на потасовку. Немножко стыдно, ишь, раззявился, как в театре. Но вижу, что и мичман, хоть и тертый калач, а тоже чуток сконфужен, тоже отвлекся. Серега – он-то как раз фишку все это время рубил, улыбается и поясняет:
