Никогда не бывало, чтобы новый Князь обезоруживал своих подданных; наоборот, найдя их безоружными, он всегда их вооружал; ведь полученное ими от тебя оружие становится твоим, люди подозреваемые делаются тебе верными, тот, кто был верен и прежде, в этом укрепляется и из подданного превращается в твоего сторонника. Но так как всех подданных вооружить нельзя, то, оказав милость тем, кому ты даешь оружие, можно уже свободнее поступать с прочими, и эта разница в обхождении, которую вооруженные поймут, заставляет их чувствовать, что они тебе обязаны; остальные же извинят тебя, признавая необходимость отличать тех, кто подвергается бо́льшим опасностям и несет больше обязанностей. Когда же ты обезоруживаешь подданных, то этим сейчас же оскорбляешь их, показывая, что по трусости или недоверию ты в них сомневаешься. И то, и другое предположение вызовет к тебе ненависть. Но оставаться безоружным ты не можешь, и приходится обращаться к наемным отрядам, которые отличаются свойствами, уже описанными выше. Будь они даже хороши, их не может быть достаточно для защиты тебя от сильных врагов и ненадежных подданных. Поэтому, как я уже сказал, новый Князь в новом государстве всегда создавал собственные войска. Такими примерами полна история. Когда же Князь приобретает новое государство, присоединяемое как отдельная часть к его старым владениям, то необходимо это государство разоружить, кроме тех жителей, которые были твоими сторонниками при завоевании; но даже и этих людей надо со временем, пользуясь для этого обстоятельствами, сделать существами дряблыми и изнеженными и вообще устроить так, чтобы все вооруженные силы государства состояли из твоих собственных солдат, служащих тебе в твоей исконной земле.
Наши предки и другие люди, считавшиеся мудрыми, обыкновенно говорили, что для удержания Пистойи нужны партии, а для удержания Пизы – крепости; поэтому они, чтобы легче господствовать, поддерживали в некоторых подвластных им странах гражданские смуты. В те времена, когда Италия была до известной степени в состоянии равновесия[127], это могло быть и правильно; но я не думаю, чтобы сейчас можно было держаться такого правила, ибо не верю, чтобы распри когда-нибудь приносили пользу; наоборот, при появлении неприятеля города, в которых есть рознь, сейчас же падут; более ловкая партия всегда примкнет к чужеземным силам, а другая не сможет устоять.
Венецианцы, как мне кажется, по этим соображениям поддерживали в подвластных им городах распри гвельфов и гибеллинов; и хотя они никогда не допускали до кровопролития, но все же поощряли эти взаимные раздоры, чтобы граждане, занятые своими ссорами, не объединились против них. Как известно, пользы от этого для них не получилось; ведь после поражения при Вайле одна из этих партий осмелела и отняла у них все владения. Итак, подобный образ действия обнаруживает слабость Князя, потому что при твердом управлении такие смуты никогда не будут допущены; они выгодны только в мирное время, когда, пользуясь ими, можно легче властвовать над подданными; но как только наступает война, раскрывается ложь такого порядка.
Несомненно, князья становятся великими, когда преодолевают трудности и оказанное им сопротивление; поэтому судьба, особенно когда хочет возвеличить нового Князя, которому больше, чем наследственному, надо приобрести имя, посылает ему врагов и принуждает его сражаться, чтобы дать ему случай победить их и подняться выше по лестнице, поставленной для него врагами. На этом основании многие думают, будто умный Князь должен, когда представится случай, хитро возбудить против себя некоторых врагов, дабы, одолев их, еще больше увеличить свою славу.
Князья, и особенно князья новые, находили больше верности и пользы в людях, считавшихся в начале их правления ненадежными, чем в тех, кто сперва пользовался доверием. Князь Сиены Пандольфо Петруччи[128] правил своим государством больше через людей, которым он когда-то не доверял, чем с помощью других. Но об этом нельзя говорить вообще, потому что все меняется в зависимости от обстоятельств. Скажу только, что если люди, бывшие в начале правления врагами Князя, таковы, что им самим теперь нужна его поддержка, то Князю ничего не будет стоить привлечь их на свою сторону; они тем более вынуждены честно служить, что знают, насколько необходимо им делом загладить сложившееся у Князя дурное мнение о них; таким путем Князь всегда извлечет из них больше пользы, чем из тех, кто слишком убежден в беспорочности своей службы и потому пренебрегает его делами. Раз этого требует сущность дела, я не премину напомнить князьям, недавно овладевшим государством при помощи, оказанной изнутри, что им надо тщательно обдумать, какие причины заставили людей, помогавших им, так поступить. Если это не просто привязанность к ним, а произошло только от недовольства прежней властью, то новому Князю лишь с большими трудностями и стараниями удастся сохранить себе друзей, так как ему невозможно будет их удовлетворить. Рассуждая основательно о причинах этого и глядя на примеры древних и современных дел, Князь увидит, что ему гораздо легче приобрести друзей среди тех людей, которые были ему сначала враждебны, потому что довольствовались прежним порядком, чем среди тех, кто из-за недовольства властью сделался его союзником и помог ему захватить государство.
Для большей безопасности своего господства над государством у князей было в обычае возводить крепости, которые должны были служить сдерживающей уздой для тех, кто затеял бы выступить против них, и давать верное убежище от первого натиска. Я одобряю это средство, потому что им пользовались издавна. Однако в наши дни мы видели, что мессер Никколо Вителли[129] срыл две крепости в Читта ди Кастелло, чтобы удержать это государство. Гвидо Убальдо, герцог Урбино, возвратившись к власти, отнятой у него Цезарем Борджиа, разрушил до основания все крепости этой провинции и считал, что без них будет труднее снова лишить его власти. Так же поступили и Бентивольо, когда вернулись в Болонью. Итак, крепости бывают полезны или нет, смотря по времени; если они отчасти приносят тебе пользу, то, с другой стороны, вредны, об этом можно было бы сказать следующее: Князь, который больше боится народа, чем чужеземцев, должен строить крепости, а правитель, который больше боится чужеземцев, чем народа, должен этим пренебречь. Ради миланского замка, построенного Франческо Сфорца, дому Сфорца пришлось и еще придется больше воевать, чем из-за каких-либо других неустройств в этом государстве. Поэтому лучшая крепость, какая возможна, – это не быть ненавистным народу. Ведь если даже у тебя есть крепости, но народ тебя ненавидит, они тебя не спасут, потому что к народу, взявшемуся за оружие, всегда поспевают на помощь иноземцы. И в наше время не было случая, когда крепости принесли пользу какому-либо Князю, разве графине Форли после смерти ее мужа, графа Джироламо[130]. Замок помог графине укрыться от нападения народа, дождаться помощи из Милана и восстановить свое господство. Времена тогда были такие, что извне нельзя было помочь народу. Но впоследствии крепости мало пригодились графине, когда на нее напал Цезарь Борджиа, а враждебный ей народ соединился с чужеземцами. Поэтому и тогда, и в первый раз для нее было бы гораздо безопаснее не возбуждать ненависти народа, чем иметь замок.
Рассмотрев, таким образом, все эти обстоятельства, я буду хвалить и того, кто строит крепости, и того, кто этого не делает; вместе с тем я осужу того, кто, полагаясь на крепости, не посчитается с тем, что его ненавидит народ.
Глава XXI
Как поступать князю, Чтобы его почитали
Ничто не внушает такого почтения к Князю, как великие предприятия и редкие примеры, которые он показывает собою. В наше время мы видим Фердинанда Арагонского, теперешнего короля Испании. Его почти можно назвать новым Князем, потому что из слабого короля он стал благодаря молве и прославленности первым государем христианского мира. Если вы будете размышлять о его подвигах, то найдете, что все они величественны, некоторые же необыкновенны. В начале своего царствования он напал на Гренаду[131], и это предприятие стало основой его мощи. Прежде всего, он подготовил дело спокойно, но боясь, что ему помешают, увлек им кастильских дворян, которые, отдавшись всеми мыслями этой войне, не думали о нововведениях; сам же тем временем приобрел высокое имя и власть над ними, чего они даже не заметили. Он мог на средства церкви и народа содержать войска и положить благодаря этой долгой войне начало собственной военной силе, которая впоследствии его прославила. Кроме того, чтобы получить возможность отважиться на еще более крупные предприятия, он, действуя всегда во имя веры, предался благочестивой жестокости, изгоняя из своего королевства марранов и разоряя их[132]. Не может быть примера более редкого и более удивительного – прикрываясь той же религией, он захватил Африку, потом двинулся в Италию и напал наконец на Францию; так он все время совершал и готовил великие дела, чем и держал умы подданных, занятых мыслью об их исходе, в состоянии непрерывного напряжения и преклонения. Эти его предприятия были так связаны одно с другим, что в перерывах между ними у людей никогда не было ни времени, ни возможности одуматься и начать ему противодействовать.
