— Всё? — я приподнял её лицо за подбородок. Она молча кивнула, сжав губы в тонкую полоску. — Больше драться не будешь?
Марика помотала головой, а потом несколько раз стукнула меня по груди:
— Ну почему, почему, почему?
— Что почему? — обхватив её кулачки ладонями, я прижал их к сердцу и заглянул в глаза.
— Почему ты не такой, как все? Ты другой, я чувствую это. Ты не так говоришь, не так ведёшь себя, ты даже думаешь по-иному. Ты как будто пришёл сюда из другого мира.
Я прижал палец к её губам.
— Тщ-щ! Тихо! Даже у стен есть уши. Это и в самом деле так заметно?
Она кивнула.
— Давай присядем, я всё тебе расскажу.
Я оглянулся в поисках удобного места для посиделок. Прочная рама наполовину засыпанной вагонетки подходила лучше всего. От крепления кузова до сцепного крюка шла широкая площадка из наваренного поверх толстых швеллеров листа металла. Её-то мы и приспособили под сиденье, всё одно лучше, чем на ногах стоять.
— Ну, рассказывай. — Марика опёрлась локтями на колени, обхватила лицо ладошками и стала похожа на маленькую девочку в ожидании сказки на ночь.
— Да рассказывать особо и нечего. Я из будущего.
Марика скорчила недовольную рожицу:
— Максим, я не дурочка и тоже читала «Машину времени» Уэллса. Если ты хотел произвести на меня впечатление, то ты ошибаешься…
— Я не обманываю тебя и на самом деле прибыл из будущего. Из двадцать первого века.
— Да ну?! — Марика хитро усмехнулась. — А чем докажешь?
— Да чем угодно! Если хочешь, могу назвать дату окончания войны.
— Хочу!
— Седьмого мая сорок пятого в Реймсе в 2:40 по среднеевропейскому времени подпишут акт о капитуляции Германии. Восьмого мая того же года в Карлсхорсте в 22:43 пройдёт повторное подписание акта о безоговорочной капитуляции, которое и будет считаться основным. У нас — в России — День Победы станут отмечать девятого мая из-за двухчасовой разницы во времени между Берлином и Москвой.
— Это правда, Максим, ты не лжёшь? — спросила Марика дрогнувшим голосом.
— Правда! Так всё и будет, но перед этим война сожрёт ещё миллионы жизней, разрушит тысячи городов и сотни тысяч домов. Искалечит судьбы почти всех людей на планете.
— А что будет с Гитлером, когда он подпишет капитуляцию? Его расстреляют?
Я молча помотал головой.
— Но почему его оставят в живых?
Марика смотрела на меня полными слёз глазами. В них читалось столько боли и разочарования, что я почувствовал, как сжалось моё сердце, обнял её за плечи и крепко прижал к себе.
— Не расстраивайся. Этот гад отравит себя и свою жену — Еву Браун — тридцатого апреля сорок пятого. Позднее их трупы сожгут во дворе бункера, обгоревшие останки захоронят в безымянной могиле, спустя двадцать пять лет тела эксгумируют, сожгут дотла, а пепел выбросят в реку.
— Правда?
— Правдивее не бывает, — ответил я, а сам подумал: «Знала бы ты, родная, сколько версий на самом деле».
— Расскажи ещё о будущем, пожалуйста.
Я рассказал ей о научных открытиях, о полётах в космос, исследованиях морских глубин, о компьютерах, Интернете и прочих интересных вещах. Только о бомбардировке Японии, Карибском кризисе и непрекращающихся локальных войнах не стал рассказывать. С неё хватит и тех кошмаров, что уже выпали на её долю. Зачем ей знать о глупости человечества и его страсти размахивать горящим факелом, сидя на пороховой бочке? Пусть верит в светлое будущее, до которого не так и много: всего каких-то два с лишним года.
А потом она спросила, как я сюда попал, и мне пришлось выкручиваться: не говорить же ей, что занимался мародёрством могил. Сказал, что случайно нашёл браслет, нацепил на руку и переместился в конец сорок второго.
— Ой, как интересно! — Марика чуть не захлопала в ладоши, в глазах вспыхнул огонёк женского любопытства. — А он красивый?
— Кто? — спросил я, глупо хлопая ресницами.
— Браслет этот.
— Да так себе, ничего особенного. Брутальный.
Марика удивлённо посмотрела на меня, явно не понимая смысла последнего слова.
— Ну, грубый, жёсткий. Понимаешь? С черепами, с «солнечной свастикой». Для металлистов в самый раз.
— А зачем он им? Для переплавки?
— Кому? — опять ступил я.
— Ну, металлистам этим. Они его с другими металлами плавить будут?
Тут я понял, о чём речь, и громко захохотал. Эхо сразу подхватило смех, ухающей волной погнало по тоннелю. Когда последние отзвуки затихли за поворотом, я прочитал короткую лекцию о культуре будущего, где упомянул не только о металлистах, панках и прочих любителях жёсткой музыки, но и о попсе. Даже напел кое-что из репертуара Джексона, Меркьюри, Мадонны и других звёзд мировой сцены. Попытался изобразить кое-что в стиле дэт-ме́тал, но быстро закашлялся и захрипел, да и Марике этот лай не понравился. Она быстро зажала уши ладошками, замотала головой:
— Прекрати! Как можно это слушать и тем более петь?
— Не знаю, — пожал я плечами, — как-то можно, наверное, ведь в наше время это слушают и поют. Хотя, подобное исполнение было очень популярно в конце двадцатого века. Сейчас (я и не заметил, как заговорил о будущем в настоящем времени) всё настолько перемешалось, что рока и ме́тала как таковых нет, всё настолько опопсело в угоду массам, что иной раз противно становится.
Я чуть не сплюнул под ноги, но вовремя остановился: ведь я из будущего, а мы там, типа, все культурные должны быть.
— А как тебя на самом деле зовут?
— В смысле? — я так вытаращился на Марику, что глаза чуть не вылезли из орбит. — Я же сказал… ещё там… в пещере.
Марика хитро усмехнулась.
— Ты сказал: тебя зовут Максим Максимович Исаев, ты полковник советской разведки и прибыл в Германию с секретным заданием. А несколько минут назад ты признался, что попал сюда из будущего. Неувязочка, товарищ «полковник». Она засмеялась, и её смех зажурчал весенним ручейком.
— Ну, это… — я почесал кончик носа, — на самом деле так звали персонажа серии книг о советском разведчике. В Германии он работал под псевдонимом Макс Отто фон Штирлиц. Просто немец, в чьё тело я попал, очень похож на актёра, который сыграл Штирлица в сериале «Семнадцать мгновений весны». А так я мог бы назваться Всеволод Владимирович Владимиров — это настоящее имя литературного героя.
Марика помолчала, внимательно изучая моё лицо, потом прикоснулась к нему, провела тонкими пальчиками по лбу, носу, губам.
— А ты, настоящий, как выглядишь? Лучше или хуже, чем сейчас.
Я замялся, не зная, что сказать. Вроде не урод, но и на Валленштайна не похож. Да и как можно сравнивать? Главное в людях не внешность, а их внутренний мир, душа. Можно быть невероятным красавцем, но абсолютно бесчувственным, жестоким эгоистом, заправской сволочью и нарциссом. А можно иметь совсем невыразительную внешность, но быть прекрасным человеком.
— А ты представь, что это я и есть. Ведь ты меня настоящего всё равно никогда не увидишь. А имя я тебе назову. Хочешь?
Марика кивнула.
— Меня зовут Александр Грачёв, для друзей просто Саня Грач. Можешь звать по имени или по прозвищу, мне без разницы.
— Саня, — повторила Марика на плохом русском, словно пробуя имя на вкус. — Хорошо звучит, — сказала она, вернувшись к смеси из польского и немецкого языков. — Жаль, я действительно никогда не увижу тебя настоящего, но ты мне и такой нравишься. Я… — она неожиданно покраснела и опустила глаза. — Я люблю тебя, Саня, очень люблю.
Я потянулся её поцеловать, но в это время с десяток лампочек лопнули с громкими хлопками. Нас сразу окружила темнота. Вдали отсюда рассеянные сумерки намекали, что тоннель не обесточен, просто мы стали жертвой обстоятельств.
— Что это было? — прошептала Марика.
— Не знаю. Сейчас попробую в другой мир попасть, может, оттуда что увижу.
Но как я ни пытался, у меня ничего не вышло. Видно, пока не от моей воли зависит перемещение в иное пространство. А от чьей тогда? Хороший вопрос, самому бы узнать.
Предположим, на фабрике меня контузило и на время сознание Валленштайна пробило поставленную мной блокаду. Допустим. Тогда, как объяснить события в тоннеле? Браслет каким-то образом постарался, чтоб я увидел процесс его появления на свет? Интересно, очень интересно. Аж до чёртиков.
— Не получается! Не могу на ту сторону попасть! Я со злости сильно ударил кулаком по руке и затряс отбитой ладонью.
— Как тогда в вагонетке? Ты ведь это не просто так делал, да? Ты же не сумасшедший? — в голосе Марики прозвучала и скрытая боль от грядущего разочарования, и надежда на то, что я её не обманул, и любовь вперемешку с обещанием, что она всё равно останется со мной, даже если я всё выдумал.
— Я нормальный, — ответил я слишком резко, если не сказать — грубо. — Выберемся отсюда — расскажу, как нашёл люк в этот тоннель и почему изображал из себя фокусника, а не пытался остановить вагонетку.
