Обращаю на это внимание по следующим соображениям. Насколько я знаю, Ленин с самого утра принимался за писание и писал до завтрака (по-русски до обеда). После него он снова садился писать до 4 часов, когда выходил гулять. Однако, на прогулках, хотя он выходил для отдыха, работа над книгой (переход от "шепота" к "говорению"), в сущности, продолжалась, трата умственной энергии не прекращалась. Возвратясь домой, он иногда до позднего часа продолжал писать. Вероятно, при таком расписании дня, у Ленина на разговоры с Крупской, на объяснение, "говорение" ей того, что пишет, оставалось меньше времени, чем она того хотела. Она могла чувствовать, что при составлении "Шаг вперед - два шага назад" не занимает того положения, которое привыкла иметь во время прежних работ Ленина. Уходы "Ильича" на прогулку, главное траты, пусть даже частицы его энергии на {209} "поучение" какого-то Самсонова, она должна была считать ненужными, вредными для дела, утомляющими Ильича и, вместе с тем, в какой-то степени ущемляющими ее право быть единственным и "первым слушателем". Возможно, что я ошибаюсь, но так я объясняю появление у Крупской недовольства мною, постепенно нараставшее против меня раздражение и переход его уже в несдерживаемый гнев. Крайне любопытно, что до яростной стычки со мною, происшедшей в июне, по поводу философских вопросов, Ленин, в течение почти трех месяцев не обращал внимания на гнев Крупской. В одной из следующих глав я приведу неоспоримое свидетельство, что еще в начале июня, он продолжал ко мне "благоволить".
Не могу окончить эту главу воспоминаний, не дав дополнительных, более подробных сведений, о двух особых психологических состояниях Ленина, столь бросившихся мне в глаза во время прогулок с ним, когда он писал "Шаги". Это состояние ража, бешенства, неистовства, крайнего нервного напряжения и следующее за ним состояние изнеможения, упадка сил, явного увядания и депрессии. Всё, что позднее, после смерти Ленина удалось узнать и собрать о нем, с полной неоспоримостью показывает, что именно эти перемежающиеся состояния были характерными чертами его психологической структуры.
В "нормальном" состоянии Ленин тяготел к размеренной, упорядоченной жизни без всяких эксцессов. Он хотел, чтобы она была регулярной, с точно установленными часами пищи, сна, работы, отдыха. Он не курил, не выносил алкоголя, заботился о своем здоровьи, для этого ежедневно занимался гимнастикой. Он - воплощение порядка и аккуратности. Каждое утро, пред тем как начать читать газеты, писать, работать, Ленин, с тряпкой в руках, наводил порядок на своем письменном столе, среди своих книг. Плохо держащуюся пуговицу {210} пиджака или брюк укреплял собственноручно, не обращаясь к Крупской. Пятно на костюме старался вывести немедленно бензином. Свой велосипед держал в такой чистоте, словно это был хирургический инструмент. В этом "нормальном" состоянии, Ленин представляется наблюдателю трезвейшим, уравновешенным, "благонравным" без каких-либо страстей человеком, которому претит беспорядочная жизнь, особенно жизнь богемы. В такие моменты ему нравится покойная жизнь, напоминающая Симбирск. "Я уже привык, - писал он родным в 1913 г., - к обиходу краковской жизни, узкой, тихой, сонной. Как ни глух здешний город, а я всё же больше доволен здесь, чем в Париже".
Это равновесие, это "нормальное" состояние бывало только полосами, иногда очень кратковременными. Он всегда уходил из него, бросаясь в целиком его захватывающие "увлечения". Они окрашены совершенно особым аффектом. В них всегда элемент неистовства, потери меры, азарта. Крупская крайне метко назвала их ражем (как она говорила "ражью"). В течение его ссылки в Сибири можно хорошо проследить чередование разных видов ленинского ража.
Купив в Минусинске коньки, он и утром, и вечером, бегает на реку кататься, "поражает" (слова Крупской) жителей села Шушенского "разными гигантскими шагами и испанскими прыжками". Он любил с нами состязаться, - пишет Лепешинский - "Кто со мною вперегонки?". И впереди всех несется Ильич, напрягающий всю свою волю, все свои мышцы, лишь бы победить во чтобы то ни стало и каким угодно напряжением сил. Другой раж - охотничий. Ленин обзавелся ружьем, собакой и до изнеможения рыщет по лесам, полям, оврагам, отыскивая дичь. Он отдавался охоте, говорит тот же Лепешинский, с таким "пылом страсти", что в поисках дичи был способен пробегать в день "по кочкам и болотам сорок верст". Шахматы, - третий раж. Он мог сидеть за шахматами {211} с утра до поздней ночи и игра до такой степени заполняла его мозг, что он бредил во сне... Крупская слышала, как во сне он вскрикивал: если он конем пойдет сюда, я отвечу турой. Можно указать и четвертый раж.
"Ильич, - писала родным Крупская, - заявил, что не любит и не умеет собирать грибы, а теперь его из леса не вытащишь, приходит в настоящую грибную ражь". Эта "ражь" неоднократно на него находила. Летом 1916 г. Ленин и Крупская из дома отдыха Чудивизе (недалеко от Цюриха) спешили по горным тропинкам на поезд. Накрапывал дождик, скоро превратившийся в ливень. В лесу Ленин увидел белые грибы, немедленно впал в азарт и, несмотря на ливень, бросился их собирать. "Мы вымокли до костей, опоздали, конечно, на поезд", всё-таки грибной раж свой Ленин удовлетворил вполне: бросил собирать грибы только тогда, когда наполнил ими целый мешок.
Подобного рода раж, но еще с большим неистовством, он вносил и в свою общественную, революционную и интеллектуальную деятельность.
В 1916 г. он писал Инессе Арманд:
"Вот она судьба моя! Одна боевая кампания за другой. И это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, я всё же не променял бы сей судьбы на мир с пошляками".
Боевая кампания! Лучше и не скажешь. Боевая кампания против народников, кампания за организацию партии, установление в ней централизма, железной дисциплины, кампания за бойкот Государственной Думы, за вооруженное восстание, кампания против "ликвидаторов"-меньшевиков, кампания за идеологическое истребление всех, не разделяющих воззрения диалектического материализма, кампания за поражение России в войну 1914-17 г.г., кампания за свержение Временного правительства, за захват власти, чтобы "или погибнуть, или на всех парах устремиться вперед". Жизнь Ленина, {212} действительно, прошла в виде кампаний, войны, для которой мобилизовались все его интеллектуальные и физические силы.
Что происходило с Лениным во всех этих "кампаниях", могу ясно себе представить по его состоянию во время работы над "Шагом вперед". Чтобы осуществить свою мысль, свое желание, намеченную им цель очередной кампании, заставить членов его партии безоговорочно ей подчиниться, Ленин, как заведенный мотор, развивал невероятную энергию. Он делал это с непоколебимой верою, что только он имеет право на "дирижерскую палочку". В своих атаках, Ленин сам в том признавался, он делался "бешеным". Охватившая его в данный момент мысль, идея, властно, остро заполняла весь его мозг, делала его одержимым. Остальные секторы психической жизни, другие интересы и желания - в это время как бы свертывались и исчезали.
В полосу одержимости перед глазами Ленина - только одна идея, ничего иного, одна в темноте ярко светящаяся точка, а перед нею запертая дверь и в нее он ожесточенно, исступленно, колотит, чтобы открыть или сломать. В его боевых кампаниях - врагом мог быть вождь народников - Михайловский, меньшевик Аксельрод, партийный товарищ - Богданов, давно умерший, никакого отношения к политике не имеющий цюрихский философ Р. Авенариус. Он бешено их всех ненавидит, хочет им "дать в морду", налепить "бубновый туз", оскорбить, затоптать, оплевать. С таким ражем он сделал и октябрьскую революцию, а чтобы склонить к захвату власти колеблющуюся партию, не стеснялся называть ее руководящие верхи трусами, изменниками и идиотами.
Грандиозные затраты энергии, требуемые каждой затеваемой Лениным кампанией, вызывая самопогоняние и беспощадное погоняние, подхлестывание других, его изнуряли, опустошали. За известным пределом {213} исступленного напряжения - его волевой мотор отказывался работать. Топлива в организме для него уже не хватало.
После взлета или целого ряда взлетов ража - начиналось падение энергии, наступала психическая реакция, атония, упадок сил, сбивающая с ног усталость. Ленин переставал есть и спать. Мучили головные боли. Лицо делалось буро-желтым, даже чернело, маленькие острые монгольские глаза потухали. Я видел его в таком состоянии. Он был неузнаваем. Спасаясь от тяжкой депрессии, Ленин убегал отдыхать в какое-нибудь тихое безлюдное место, чтобы выбросить из мозга, хотя бы на время, вошедшую в него как заноза мысль; ни о чем не думать, главное, - никого не видеть, ни с кем не разговаривать.
Так, после окончания "Шага вперед", - Ленин с Крупской на несколько недель ушли бродить в горы. "Мы выбирали, - вспоминала Крупская, самые дикие тропинки, забирались в самую глушь, подальше от людей". С подобным же состоянием Ленина мы знакомимся в июне 1907 г. Раж, с которым Ленин поносил либералов, ка-дэ, призывал к вооруженному восстанию, боролся с меньшевиками столь истощил его силы, что после лондонского съезда партии он возвратился в Куоккала, в Финляндию, полутрупом, Крупская немедленно увезла его подальше от людей, в глубь Финляндии, в тишайшее местечко Стирсудден на дачу Книповича. Он точно потерял способность ходить, всякое желание говорить, почти весь день проводил с закрытыми глазами. Он всё время засыпал. Доберется до леса, "сядет под ель и через минуту уже спит". Дети с соседней дачи называли его "дрыхалкой". Крайне характерно то, что, начав оживать, Ленин писал матери из Стирсуддена:
