— Знаешь, совестно играть на чужой беде!
— А рисковать больными не обидно? Чего ты выламываешься как девочка? У тебя есть другой выход?
— Кой черт! Даже малой надежды нет! — сознался Бронников.
— Давай займись, как советую. Сам вот так из беды вылез. Вернешь какому-нибудь начальнику любимую тещу, от которой он счастливо избавился, сунув к тебе на годы, так он ремонт сам прибежит делать. Даю слово, долго ждать не будешь! — убеждал Леонид Петрович.
— Чудак ты, Лень! Начальник сиделку возьмет. Это дешевле ремонта.
— Ошибаешься. И у твоих больных случаются просветы. И они в те часы берут свое с лихвой. А ну мужику снова влезть под чей-то каблук? Кто смирится? Или верни в семью новых русских больного зятя или свекра с тестем. Впрочем, думай сам. Хоть этот выход, считай, аморальный, непорядочный, но он самый верный изо всех.
— Убедил, Оно и верно. Стыдно попрошайничать для себя. А я для людей постараюсь…
— Крепко у тебя мозги подморозило. Верно, правду говорят: с кем поведешься, от того и наберешься.
— Ты о чем?
— Психом становишься. Натуральным. С чего это взял, что для себя просить стыдно? Из-под тебя что, птички носят? Нет! Тобой серьезно заняться нужно. С такой малой зарплатой столько совести иметь не стоит. Ведь у тебя, случись что, даже костюма для похорон нет, если меж нами говорить. А за обмывку и подготовку Томка и вовсе не наскребет, потому что ты хронический бессребреник. Такое давно не в почете. И над тобой, как недавно надо мной, даже больные смеяться будут.
— Ладно! Моих не трогай! А кто смеялся над тобой?
— Как кто? Покойнички…
— У тебя уже глюки? И давно? — рассмеялся Юрий Гаврилович.
— Да уж не до смеха! Сижу я эдак перед ремонтом, зарплату пересчитываю. Ее даже на квартплату не хватает. Закурил с досады да как грохнул кулаком по столу. С него покойник упал, а у него из кармана кошелек, да такой пухлый. Открыл, аж в жар бросило. Куча денег! У меня руки задрожали. Глянул, а покойник улыбается. Как будто говорит: бери, мне они ни к чему…
— У меня таких не бывает, — усмехнулся главврач и понурил голову, задумавшись о своем.
— Послушай, Гаврилыч, пересиль себя. Один раз это нужно сделать. Мы не виноваты, что при собачьей работе нам дают мизерную зарплату, какую совестно назвать получкой. Еще стыднее отдавать ее жене и требовать, чтобы она на те копейки сумела прокормить семью в течение месяца да еще обуть и одеть, заплатить за свет, газ, телефон и все прочее. Но что делать? Учителя и врачи стали самой нищей прослойкой общества. Теперь студенты-медики, знакомясь с девушками на дискотеке, уже не спешат ответить, где они учатся. Потому что заранее стыдятся будущей нищеты. Да и девчонки, узнав, что рядом медики, тут же обрывают всякое общение. Знают, от наших студентов даже мороженого не получишь.
— Вот дожили! Помнишь наш выпуск? Как мы гордились, что станем врачами! А теперь все с ног на голову. Прихожу в институт, рассказываю студентам о лечении нервнобольных в нашей больнице, а молодежь язвит, мол, мало того, что зарплата смешная, так и ее по полгода не выдают. Поневоле крыша у врачей едет… А на спине моей куртки какой-то сопляк аршинными буквами написал «псих»! И я с этой пакостью до самого дома дошел пешком. Томка еле оттерла. Даже стирала. У меня эта куртка единственная.
— Ну чего ты канючишь, Юр? У тебя хоть в институте подработка есть. Другие того не имеют. Знаешь, где я твоего Петухова видел? Тоже подрабатывает вместе с матерью. Рано утром, пока все спят, они подметают улицы. Раньше он подрабатывал грузчиком вечерами, но спина подвела, пришлось переквалифицироваться. И ничего! Не жалуется твой врач. Подметет участок, умоется, переоденется, и бегом в больницу, словно только что из постели выскочил. А мы с тобой, как два старых гнойника, если не о болезнях, то о неприятностях. Давай сменим пластинку, — предложил Петрович. И продолжил: — Вот у меня племяш из Чечни вернулся. Помнишь, Верка его лажала, наплела на пацана. Так вот комиссовали по ранению. Обе ноги в осколках. И… вся задница вместе с интимным. На растяжку напоролся. Чудом выжил. Теперь у него два дня рождения. Не пойму, почему он такой невезучий в жизни? И знаешь, куда хочет поступать?
— Уж не в медицинский ли?
— Именно! — подтвердил Петрович.
— Ну, это уже решение взрослого человека. А значит, все обдумал. Из этого хороший врач получится.
— Дай Бог! Пока от боли кричит ночами. Днем терпит. Ему через месяц на операцию, из ног осколки будут убирать.
— А чего ж он в госпитале лежал?
— Из задницы убрали осколки. Дальше не рискнули, сердце могло не выдержать нагрузку.
— Ему рассказали о Вере?
— Да, он уже навестил могилу. Вместе с отцом ездил, жалел глупышку. И все говорил, что ей пацаном надо было родиться.
— Там другой вывих мог случиться, — отмахнулся Бронников.
— Юрий Гаврилович, еще больных привезли! — просунулась в кабинет рыжая голова Сеньки.
— Не принимай! — привстал Петрович. Но Бронников уже выскочил в коридор.
Худая девчонка сидела на скамье в коридоре и зверовато оглядывала всех проходящих мимо. Увидев Бронникова, показала ему язык и заорала:
— Отпустите меня домой! Все равно убегу!
— Как тебя зовут? — подсел рядом Юрий Гаврилович.
— Наташка! — крикнула в ухо, расхохотавшись.
— Красивое имя, да и сама как синеглазое облачко, только нот кричишь зачем? Я хорошо слышу. Ты к кому хочешь вернуться? К маме?
— Нет! — задрожала Наташка.
— К отцу?
— У меня нету папки. Только кошка. Ее выкинут, если меня здесь оставите. Или она от голода умрет. Она моя подружка. Других нет.
— Наташа, успокойся. Иди отдохни. Потом мы с тобой поговорим и все решим, договорились?
— Пока я отдохну, Муську выкинут в окно.
— Кошки не разбиваются, а во дворе твоя Муська не пропадет. Будет ждать тебя вместе с другими.
— Как не разбиваются кошки? Вон бабка с пятого этажа прыгнула с балкона во двор и разбилась насовсем. Она человек! А Муська только кошка. И живет не на пятом, на десятом этаже.
— Наташа, в том особенность кошек. Они, прыгая с высоты, не разбиваются.
— А есть она все равно захочет, — хныкала Натка.
— Ладно, принесем твою кошку! — не выдержал Семка и передал ее санитаркам, чтоб те помыли и переодели девчонку.
Санитарка Люба взяла девчонку за руку и, уговаривая, повела за собой. Помыв Наташку, женщина попросила ее подождать в коридоре минуту, сама постучалась к главврачу:
— Юрий Гаврилович, осмотрите девочку! Это что-то! Я никогда такого не видела! На ней живого места нет. Вся зверски избита! Тело черное. За нее даже взяться страшно, — плакала женщина.
— Приведите ее, — попросил Бронников и позвал в кабинет врачей.
Санитарка ввела Наташку. Девчонка пугливо озиралась по сторонам, жалась к Любе.
— Наташа, с кем ты живешь? — спросил Юрий Гаврилович.
— С Муськой.
— Я о людях. У тебя есть мама, папа, бабушка?
— Есть тетка, вовсе чужая. Она меня у мамки давно взяла, за долги. Насовсем. Обещала вместо мамки быть, — всхлипнула невольно.
— А мама где живет?
— Не знаю, — пожала плечами растерянно.
— Ты учишься в школе?
— Это давно было. Тетка сказала, что мне грамота ни к чему.
— Чем занималась? Что делала?
— Дома убиралась, стирала. И на даче с огородом управлялась. Я ж служанка…
— Тетка твоя работает?
— Ну да! У нее свое дело, — ответила шепотом.
— Какое?
— У нее свои бензоколонки.
— Богатая баба! Только почему такую маленькую в служанки взяла?
— А я у ней не одна. Еще есть.
— Такие же, как ты, — девчонки?
— Не-е, те тетки! Я двух видела. Одна жрать готовит, другая машину водит, возит тетку на работу, потом домой, еще в магазины, на базар.
— Тетку как зовут?
— Софья Степановна. Мне нельзя было так ее называть.
— А как звала?
— Как велела, мамой. Я удочеренная.
— Свои дети имеются у тетки?
— Не-ет. Не было. Говорила, мол, упустила время…
— Наташ, а давно она взяла тебя?
— Ага! Я почти не помню маму. Только одно как сейчас вижу: нас выкинули во двор, мамка плакала, было холодно. И она сказала, что мне нужно выжить. Потом говорила с Софьей Степановной, та глянула на меня, долго ругалась с мамкой, а потом дала матери деньги и увезла к себе. О матери даже вспоминать не велела.
— Она одну тебя отпускала в город?
— Ну да! Я закончила четыре класса. А потом…
— Что случилось? — спросил Бронников.
— Не скажу. Иначе совсем убьет, — дрогнули плечи девчонки.
— Наташ, а за что тебя били?
— За все, — закрыла лицо ладонями.
— Не слушалась?
— Еще чего? Попробуй! Прихлопнет как муху!
— А за что била?
— Толку от меня нет, одни убытки. Так говорит. Потому злится и колотит, как только на глаза попадаюсь ей.
