На звездолете была прекрасно оборудованная химическая лаборатория, и Аверин целыми днями пропадал в ней. С неистощимым терпением он изучал непонятные ему значки химических формул каллистян, сопоставляя их с аналогичными формулами земной химии, и шаг за шагом продвигался вперед.
Синьг, который, помимо того, что был врачом, являлся одновременно и высококвалифицированным химиком, с видимым удовольствием помогал ему. Сотни опытов были проделаны обоими учеными, начиная с самых простых; благодаря тому, что они сразу же обменивались соответствующими формулами, изучение «химического языка» шло гораздо успешнее, чем разговорного. Только в редких случаях они бывали вынуждены обращаться за помощью к Широкову.
Своеобразный «коллоквиум»[5] в большинстве случаев давал хорошие результаты, и оба химика с каждым днем все лучше понимали друг друга.
Но все же между ними не было и не могло быть полного взаимопонимания, так как наука Каллисто настолько обогнала науку Земли, что для практического использования тех знаний, которые привезли с собой каллистяне, требовалось пройти длинный путь постепенного освоения этих знаний, путь, уже пройденный учеными Каллисто.
Это касалось не только химии, но и всех остальных наук. Звездоплаватели привезли с собой огромное количество научных материалов, уверенные в том, что встретят возле Солнца населенную планету. Изучение этих материалов должно было потребовать нескольких лет работы. Перед экспедицией Академии наук СССР и многочисленными иностранными учеными, приехавшими в лагерь, стояла одна задача — ориентироваться, с помощью каллистян в их научных материалах и этим создать базу для успешной работы в будущем, когда корабль Каллисто покинет Землю.
В «иностранном лагере» собралось много ученых почти всех стран мира. Работать им всем непосредственно на корабле было невозможно. На ученом совете было принято решение, что изучение каллистянских материалов на месте будет проводиться советскими учеными, Маттисеном и Линьеллем, которые должны были ежедневно докладывать обо всем, что узнают, ученому совету, количество членов которого достигало семидесяти человек. Ляо Сен, свободно владевший многими языками, взял на себя задачу знакомить желающих с каллистянским языком, по мере того, как сам овладевал им. Желающих набралось более тридцати человек, и китайскому лингвисту предстояла нелегкая задача.
В обоих лагерях с раннего утра до поздней ночи кипела работа.
Штерна и Синяева в особенности заинтересовала оптика звездолета. Системы телескопов были совсем иными, чем на Земле. Насколько можно было понять из объяснений Вьеньяня, оптика каллистян основывалась на амплитудном усилении световых волн, что было совершенно новым принципом, не известным земным оптикам.
Внешний вид телескопов также совершенно не был похож на земные инструменты. Не было привычной трубы. Объективы соединялись проводами с каким-то очень сложным прибором, откуда, опять-таки по проводам, изображение передавалось в глазок окуляра. Увеличение этих «телескопов» было во много раз более сильным, чем у самых мощных земных.
Занимаясь вопросами оптики, Синяев совершенно случайно наткнулся на чрезвычайно важный и интересный факт: трехцветная теория зрения была найдена учеными Каллисто приблизительно двести лет назад (по земному счету), то есть тогда же, когда на Земле эта теория была высказана Ломоносовым.[6]
Это показывало, что в некоторых отношениях наука обеих планет, находящихся так далеко друг от друга, шла одним путем и, по крайней мере в прошлом, одновременно делала свои открытия.
Сообщение Синяева вызвало оживленную дискуссию по вопросу о том, — почему же сейчас наука Каллисто так далеко ушла вперед? Что послужило столь мощным толчком к ее развитию?
— Мне кажется несомненным, — заявил на одном из собраний ученых академик Штерн, — что на Каллисто не только наука, но и общественное устройство было в прошлом таким же, как на Земле, или очень похожим. Наличие классов и подчинение науки классовым интересам, так же как у нас, тормозило ее развитие. Каллистяне, очевидно, изменили у себя общественный строй, создали условия для свободного творчества, свободного занятия наукой широчайших масс населения планеты. И мы видим результаты освобождения мысли от классовых оков.
— Вы хотите сказать, что на Каллисто полный коммунизм? — ироническим тоном спросил его один из иностранных ученых.
— Вашими устами глаголет истина, — ответил Штерн.
Инженеры встретили на звездолете еще большие трудности, чем другие ученые. Космический корабль был сплошной технической загадкой. Главнейшей из них, несомненно, являлись двигатели и то «горючее», которое давало им силу. Смирнов и Манаенко пришли к выводу, что принцип работы был реактивным, но первоначальное предположение, что двигатели атомные, по мере знакомства вызывало все большее сомнение.
— Если они атомные, — говорил профессор Смирнов, — то атомная техника на Каллисто ушла так далеко вперед, что стала совершенно не похожа на ту, которую мы знаем и можем себе представить.
Манаенко и другие инженеры соглашались с этим выводом.
В нижней части корабля (той, на которую он приземлился) находилось его «сердце» — место, где был расположен какой-то очень сложный агрегат, отдаленно напоминающий атомный реактор. Отсюда по специальным трубам (только с натяжкой их можно было назвать «трубами») неведомая «энергия» поступала в каждый из двигателей, воспламенялась и производила взрывы чудовищной силы. Следуя друг за другом со скоростью пятидесяти пяти взрывов в секунду, они создавали страшное давление, толкавшее корабль в сторону, противоположную открытому отверстию дюз.
Пуская в ход различные двигатели, равномерно расположенные по всей поверхности звездолета, можно было двигаться по всем направлениям.
Как уже было известно, корабль летел с ускорением, то есть с работающими двигателями, почти год при старте и столько же во время торможения. Стенки дюз должны были все это время выдерживать колоссальное давление и огромную температуру. Они были сделаны из того же металла, что и корпус корабля.
Это был сплав, по прочности превосходивший все известные на Земле сорта брони. Смирнов и Манаенко легко убедились, что их легкомысленное намерение «отколоть кусочек» было заранее обречено на провал. Не только зубило, которым они намеревались воспользоваться, но и другой любой режущий или колющий инструмент был бессилен против этого металла, обладавшего к тому же абсолютной изотропностью.[7]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
