— Неужели, мой мальчик? — удивился Палму. — Я же повел тебя вчера вечером на Обсерваторский холм. Чтобы ты увидел собственными глазами и нащупал, так сказать, ниточку. Надеюсь, ты успел разглядеть на бедре у милой девушки родимое пятнышко? Прежде чем она натянула рубашку?
— Знаешь, никто не будет платить миллионы из-за того, что его увидели голым! А постель в телескоп не видна — если ты на это намекаешь, — раздраженно заметил я и, поколебавшись, добавил: — Конечно, для какого-нибудь развода это может иметь значение… — Последнее я произнес через силу: мой собственный опыт был не из приятных. — Но даже за такое свидетельство миллионы не платят!
— Как будто я имею в виду бракоразводные процессы, — презрительно отрезал Палму и яростно пососал пустую трубку. — Но что ты скажешь об убийстве? Свидетельство очевидца. Вот о чем речь!
— Об убийстве? — растерянно переспросил я. — Но старик уже убит. О чем ты говоришь?
— Одно убийство влечет за собой другое, — торжественно сообщил Палму. — За первым следует второе. Иногда и третье, если виновника не удается вовремя изловить. Хладнокровный убийца — худший из вредителей в человеческом обществе. Я ли не вдалбливал это тысячу раз в твою башку!
— Вдалбливал, вдалбливал, — поспешил я подтвердить. — Так ты полагаешь, что старик Нордберг случайно оказался свидетелем…
— Я не полагаю, а знаю, — заявил Палму и стукнул кулаком по куче папок. — «Полагать» уже ничего не надо. Вот тут все написано, черным по белому. Хотя и не печатное слово, но все же аккуратно напечатано на машинке — протоколы допросов! — Он придержал мою руку, когда я машинально потянулся за папкой. — В этой куче — все необычные происшествия за этот год, имевшие место на мысу, в районе Катаянокка и в восточной части парковой зоны, в Кайвопуйсто. Я сначала думал о контрабанде. Потом о наездах — ночных, разумеется. Такого я ничего не нашел, то есть ничего достаточно серьезного. Но между делом наткнулся на весьма любопытные документы. Тоже в Катаянокка. В ночь на восемнадцатое апреля примерно часа в три майор Ваденблик в своей квартире на шестом этаже принимал гостей. И вдруг ни с того ни с сего его жена выпрыгивает из окна. Очевидное самоубийство — так было признано. Все выглядело очень убедительно, и допрос проведен чисто формально. Были свидетели и все такое.
— Ваденблик, — я наморщил лоб, пытаясь вспомнить, кто это. — Из богатых, да?
— Чертовски богатых, — подтвердил Палму. — А жена — из семьи Мелконенов, дочь покойного горного советника. Я, помнится, тогда в апреле простуду схватил, но это, конечно, ничего не изменило бы. Дело было ясное как день.
— Начальник отдела лично просматривал протоколы допросов, — в некотором смущении заметил я. — Он еще сказал, что не стоит беспокоиться из-за таких людей. Да-да, я теперь точно все вспомнил. В этом деле все было ясно.
— Между прочим, шестой этаж отлично виден с Обсерваторского холма, — сказал Палму.
Я открыл папку и стал внимательно читать протоколы допросов, снятых по этому печальному делу. Очевидное самоубийство, места для сомнений не оставалось. Тяхтинен и Валста вели дело — очень тактично, добросовестно. В протоколах не за что было уцепиться. Ни малейшей зацепки.
Майре Ваденблик пила. Это было известно в Хельсинки всем — о чем и говорил протокол, правда в смягченных выражениях. Майор давал показания сдержанно. Большей частью он жил за городом, занимался имением. Единокровная сестра госпожи Ваденблик, Анникка Мелконен, также находилась в это время в квартире. Проживала вместе с сестрой. Ухаживала за ней. Разница в возрасте у сестер — три года. Покойный Мелконен еще в молодости остался вдовцом и вскоре женился снова. Умер, перетрудившись, в пятьдесят шесть лет от тромба в сердце. Болезнь больших начальников. Но зато его предприятия остались. И миллионы тоже. Они, насколько известно, составляли главную радость в жизни этого трудяги. Его сын, Аарне Мелконен, возглавляет ныне концерн. Так, теперь о самой Майре Ваденблик: два развода, состояла в третьем браке, детей нет, на момент самоубийства ей не было еще сорока.
Действительно ясное дело. Почтенный врач, известный и дорогой терапевт, пользовавший госпожу Ваденблик долгие годы, засвидетельствовал, что она злоупотребляла снотворным. И алкоголем — само собой. Опасное соединение. Однажды приняла чрезмерно большую дозу, потеряла сознание, лежа в постели, но ее успели вовремя доставить в больницу. В другой раз уронила зажженную сигарету на кровать и могла бы сгореть, если бы вовремя не заметили дым. Падение из окна — ее третья попытка покончить жизнь самоубийством. Большие деньги — плохой товарищ…
В тот апрельский вечер вся компания прибыла прямо из «Рыбацкой избы». Майор, который находился дома, проснулся и вышел, чтобы успокоить жену. Но та была в бешенстве, поносила супруга и велела ему взять свои вещи и немедленно убираться из дома. Майор тоже был сыт по горло такой жизнью и действительно пошел собирать свой чемодан. Остальные отправились на кухню опорожнять холодильник. Госпожа Ваденблик сказала, что пойдет посмотрит, в самом ли деле ее супруг собирает вещи. Сестра пошла следом. Майор объяснил, что на этот раз он твердо решил уйти. Что он больше не мог. В гостиной окно было открыто — чтобы выветривался табачный дым. И прежде чем сестра покойной и майор успели подбежать, госпожа Ваденблик прыгнула вниз. Только один раз пронзительно вскрикнула — и все, кто был в кухне, ринулись в зал, а несколько жильцов дома проснулись. Вот так. «Скорая помощь» уже не понадобилась.
Майор честно признался, что готов был сдержаться и перенести свой переезд на следующий день, когда его супруга проснется со свежей головой. Все знали невозможный язык госпожи Ваденблик. Язык рыночной торговки. Но больше всего майор устал от слез и извинений, которые ожидали его наутро. Супруга много раз грозилась покончить жизнь самоубийством. Это подтверждала и экономка.
Порядок наследования был обычным. Не существовало ни завещаний в пользу друг друга, ни брачного контракта. И главное не было ни неясных, ни спорных моментов. Два очевидца. И целая компания свидетелей — подвыпивших, но в меру, вполне способных разобраться в происходящем.
Я прочел протокол дважды.
— И каким способом ты намерен превратить это в убийство? — В моем тоне сквозило неподдельное сострадание.
Палму остервенело сосал пустую трубку.
— Чересчур очевидное самоубийство, — сказал он. — И это «чересчур» сомнительно. Кроме того, спустя два дня было полнолуние. И старик Нордберг вполне мог задержаться на Обсерваторском холме допоздна. Ночь была не холодная, было уже по-весеннему тепло. Я проверял. Предположим, что его внимание привлекли ярко освещенные окна на мысу, и он из чистого любопытства перед уходом посмотрел на них в телескоп. Он же был сторонним наблюдателем людей и их жизни. Как мы знаем… Не так много есть на свете людей, которые в одно мгновение, как фокусники, могут вытащить из кармана несколько миллионов. Причем наличными. А майор Ваденблик может. И Анникка Мелконен тоже. Она вместе с братом является наследницей, поскольку детей не было. Но еще у Анникки есть и другая доля наследства, доставшегося ей от отца, горного советника Мелконена… Все эти детали я уже уточнил — просто ради интереса — у одного своего знакомого, завсегдатая биржевого клуба.
— Не ври! — не поверил я.
— Ну-ну, — Палму предостерегающе поднял палец, — ты еще не знаешь всех моих знакомых. У каждого есть свои бездны. Так вот, этот человек сообщил мне, что детей у Мелконена было трое: две дочери и сын. Сын Аарне управляет заводами, по слухам, очень умело. Заводы растут и богатеют. Переживают период подъема. Социальная сфера безупречна: кварталы собственных домов, сады, спортивные секции и — представь себе! — хоровые кружки. Старик Мелконен владел девяноста процентами акций. Его дочери сидели в правлении и получали за это по-царски (помимо дивидендов). Цена акций в настоящее время составляет по меньшей мере миллиард. И это на троих. Не говоря уже о том, что от отца им еще осталось имущество, корабли, поместья и прочее барахло… Так что после смерти Майре Анникке с майором есть что поделить.
Палму перевел дух.
— Но! — продолжал он. — У майора отсутствуют мотивы. Он отличился еще во время «Зимней войны»[8]. Когда началась вторая война, он учился в кадетской школе. После войны получил разрешение остаться в армии. Уволился по собственному желанию в начале пятидесятых годов, чтобы заняться коммерческой деятельностью. Есть награды. Первый брак был неудачным — обычный гарнизонный брак. Но от него остался ребенок, сын, теперь ему двенадцать лет. Он находится на отцовском попечении и живет за городом, в поместье. Мать, вероятно, умерла уже после развода. А Майре вряд ли годилась на роль образцовой мачехи.
