Я не медлила ни минуты ответить ей. Выразив полную мою признательность за ее доброту, я убедительно просила изменить намерение ее относительно принятия моего сына ко двору. Его воспитание, заметила я, располагает его к деятельной жизни, и сообразно его наклонностям к военной службе и зачислению в гвардейский полк он страстно желает продолжать свое поприще и надеется достигнуть высших степеней. Это составляет и мое заветное желание. В заключение письма я обещала возвратиться в Россию менее чем через год и иметь счастье увидеться с государыней.
С этого времени я стала готовиться к возвращению. Поэтому, поспешив увидеть остальное и простившись с королевской семьей, мы покинули Неаполь и снова отправились в Рим. Здесь я опять увиделась с кардиналом Берни и Байерсом и пробыла в их любезном обществе долее, чем надеялась, потому что в скором времени ожидали прибытия в Рим великого князя Павла с его женой.
Я сочла неприличным уезжать отсюда, не дождавшись их, и потому решила отсрочить отъезд, чтобы встретить почетных гостей и представить им сына и дочь.
Только когда великий князь отправился в Неаполь, мы выехали из Рима в Лоретто. Здесь мы остановились на тридцать шесть часов, осмотрели драгоценные ризы Мадонны — приношения многих монархов; меня изумил подбор изумрудов поразительной красоты, подаренный испанским королем.
В Болонье мы пробыли два дня с половиной и посетили ее знаменитый университет. Заехав в Феррару на двое суток, мы продолжали наш путь в Венецию.
Уполномоченный наш в этой Республике, граф Марути, принял нас в своем доме, убранном с необыкновенной роскошью по случаю нашего приезда. Таким гостеприимством я, конечно, была обязана графу за некоторые услуги, оказанные ему моим дядей, канцлером, а вместе с тем и его личному тщеславию. Он недавно получил от нашего двора орден Св. Анны; между многочисленными украшениями его палаццо повсюду виднелись звезда и Анненская лента — в живописи и в скульптуре.
Впрочем, не мне критиковать слабости этого человека, благодаря которому я приобрела здесь две превосходных картины Каналетто.
В Венеции я запаслась гравюрами первостепенных художников в дополнение к уже начатой мной коллекции, которая заключала образцы постепенного развития искусства во все периоды его истории.
Мы объезжали в гондоле церкви и монастыри, богатые живописью. Но все о них давно известно, описания этой монументальной страны занимают целые фолианты. Потому я не стану повторять уже сказанное и перенесу моего читателя через Падую, Виченцу и Верону из Венеции в Вену.
Глава XVII
В Вене мы были встречены нашим посланником графом Дмитрием Голицыным. Его внимание и радушие заставили нас вскоре забыть утомление и неудобства, связанные с путешествием через Тирольские горы. Он предусмотрел и приготовил нам всевозможный комфорт с тем редким добродушием, за которое его любили в этом городе, где он был почти своим. Он имел манеры старого французского куртизана. И, хотя не отличался природными способностями, практическое знание людей, соединенное с утонченным светским лоском, упрочило за ним надолго этот важный пост. С его помощью мы скоро познакомились со всем аристократическим обществом Вены.
Император Иосиф в это время страдал глазной болезнью и вынужден был, избегая солнечного света, сидеть в кабинете. Я не надеялась найти доступ к нему, хотя граф Кеглович, один из моих старых знакомых, близкий к государю, передал мне несколько любезных слов от императора, по-видимому, желавшего видеть меня.
Князь Кауниц, первый министр, заехал ко мне и оставил карточку; такой чести, как я узнала позже, он мало кого удостаивал. Эта надутая личность долго занимала высшие государственные должности и в продолжение большей части своей жизни бесконтрольно распоряжалась как своими, так и государственными делами. При Марии Терезии он не знал границ своим прихотям, и императрица не противоречила, зная, что в ее державе не было ни одного человека, равного ему в знании политики и в умении руководить ею. В теперешнее правление он пользовался тем же безграничным доверием, уполномоченный на все и управляя всем по собственной воле. Одним словом, Кауниц был, что называется, лицом привилегированным.
Рассказывают анекдот о неприличной бесцеремонности Кауница относительно одного знаменитого лица, бывшего у него однажды гостем. Папа Пий VI, находясь в Вене, был приглашен обедать в его дом. Кауниц, нисколько не стесняясь этим посещением, отправился утром в деревню и занимался верховой ездой дольше, чем обычно, так что не успел явиться в назначенный час и принять папу. Наконец, прихрамывая и с хлыстиком в руке, он представился Пию VI, ждавшему его. Прежде чем был подан обед, Кауниц продолжал щеголять перед своим почетным гостем в утреннем платье и показывал ему хлыстом на некоторые замечательные картины.
Я нанесла визит Кауницу и вскоре получила приглашение обедать у него. Я согласилась, но с тем условием, что обед будет назначен раньше и притом без всякого промедления, оговорившись, что здоровье не позволяет мне отступать от этой регулярности.
Надо заметить, что он очень любил поступать наперекор тому лицу, которое начинало с ним знакомство на каких бы то ни было условиях. Но когда в три часа с половиной я вошла в его дом, он ожидал меня.
За столом он говорил о предметах, близких моему Отечеству, и перевел разговор на Петра I. Ему, заметил он, Россия обязана как своему политическому творцу величайшими благодеяниями. Я опровергла это мнение, приписывая его заблуждениям и предрассудкам иностранных писателей, которые распространили его с той целью, чтобы превознести похвалами себя или свои нации. Петр I окружал себя иностранцами; очевидно, слава его творчества и трудов в некоторой степени должна отразиться на его помощниках.
«Задолго до этого монарха, — сказала я, — Россия славилась великими завоеваниями. Казань, Астрахань, Сибирь, богатая и воинственная Золотая Орда покорились нашему оружию. Что же касается искусств, они давно были введены и покровительствуемы в России. Мы можем похвастаться историками, которые оставили нам гораздо больше манускриптов, чем вся Европа вместе».
«Но вы, кажется, забываете, — сказал Кауниц, — что Петр I ввел Россию в политический союз с другими европейскими государствами, и только с его времени мы начали признавать ее существование».
«Послушайте, — отвечала я, — такая обширная страна, как Россия, наделенная всеми источниками силы и богатства, не нуждается на пути своего величия в иностранной помощи. Если управлять ею хорошо, она не только неприступна в своей собственной мощи, но в состоянии располагать судьбой других народов как ей угодно. Притом, извините меня, если я замечу, что это непризнание России до Петра было скорее невежеством и глупостью европейских народов — упустить из виду такую страшную силу. Впрочем, я готова признать заслуги этого необыкновенного человека. Он был гений, деятельный и неутомимый на поприще улучшения своей страны. Но эти достоинства были омрачены недостаточным воспитанием и буйством его самовольных страстей. Жестокий и грубый, он все, что было подчинено его власти, топтал без различия, как рабов, рожденных для страданий. Если бы он обладал умом великого законодателя, он по примеру других народов предоставил бы промышленным силам, правильной реформе время постепенно привести нас к тем улучшениям, которые он вызвал насилием. Если бы он умел оценить добрые качества наших предков, он не стал бы уничтожать оригинальность их характера иностранными обычаями, показавшимися ему несравненно выше наших. Относительно законов этот монарх, отбросив рутину своих предшественников, слишком часто изменял свои собственные, иногда единственно потому, что так ему хотелось, уронил к ним уважение, и они потеряли половину своей силы. Как рабы, так и их владельцы были в равной мере жертвой его необузданной тирании. Первых он лишил общинного суда, их единственной защиты от самопроизвола и угнетения; у вторых он отнял все привилегии. И за что? Чтобы чистить дорогу военному деспотизму — самому гибельному и ненавистному из всех форм правления. Его тщеславное намерение поднять Петербург волшебным жезлом своей воли до того было безжалостным распоряжением, что тысячи работников погибли в болотах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
