Мы блуждали по меняющемуся пятимерному городу, будто листали его страницы-варианты. Под лирический перезвон жетонов пространство поворачивалось к нам под новыми гранями: вместо пустыря сквер, вместо оврага канал с арочными мостами… Яснели лица встречных, стройнели, становились гармоничней их тела. И все это будто так и надо, можно даже не замедлять шаг при переходе. Впрочем, после пятого или шестого перезвона мы сели в стоявший на углу зеленый электромобиль с шашечками: Сашка за руль, мы с Люсей позади. Машина со слабым жужжанием помчала нас (без счетчика, отметил я с облегчением) к Соловецкой горке над рекой; там, я знал, находилась городская телестудия и ее стометровая антенная вышка.
Но когда мы прикатили туда, очередной перезвон все изменил: конструкцию вышки она стала параболоидной, с лифтовой шахтой внутри, но без антенн наверху и формы двухэтажного дома у ее подножия. Теперь это была, понял-вспомнил я, городская станция проката биокрыльев и стартовая вышка при ней; а телевидение идет по оптронным каналам и в антеннах не нуждается.
…Здравствуй, мой самый хороший вариант! Я и не чаял снова в тебя попасть.
Площадь вокруг вышки и станции полна движения: люди подходят и подъезжают, скрываются в здании, спешат сюда, как в электричку; они по-утреннему свежи и деловиты, и в лицах такой дорогой, радующий душу отсвет больших пространств. И в воздухе над деревьями они же парят, планируют, машут блестящими перепонками, удлиняющими руку, набирают скорость, улетают, уменьшаются до точки. Я смотрю, задрав голову.
Пошли, не задерживайся. Берет меня за локоть Сашка. Между прочим, здесь, как ты помнишь, ночью еще спят.
Мы входим в здание, берем со стеллажей биокрылья своих размеров, проверяем зарядку, помогаем друг другу надеть и застегнуть тяжи. Поднимаемся лифтом на самую верхнюю для хороших размеров и далеких полетов стартовую площадку.
Солнце и сегодня поднялось, будто расшвыряв огненным взрывом близкие облака; они, сизо-багровые, вздыбились у горизонта. Такую картину наблюдали мы с Ник-Ником с Ширминского бугра, идя в институт. И река внизу под нами так же извернулась широкой дымчато-алой лентой, отражая зарю. И низменные части города залиты, как и вчера, утренним туманом… Я здесь сейчас и в ином мире.
А вон за рекой коттеджики поселка завода ЭОУ. Может быть, батя сидит на берегу, закинув удочки, на раскладном стульце, ежится от сырости, курит, ждет, когда поведет поплавок. Клев на уду, батя!
Даже облака первично незыблемы, надо же! А у нас все меняется, мерцает. Честно говоря, мне не хочется покидать этот вариант: лучше бы я пошел или полетел сейчас в институт, где в сейфе моей лаборатории лежит тот стеклянный кусок с Меркурия, да потратил бы этот день хоть один! на проверку вчерашней догадки. Верна она или нет?
Нечего, нечего, надвариантник, говорит Сашка (и мысли угадывает, гляди-ка!). без тебя проверят. Не отвлекайся, не нарушай график. Ну!..
Мы становимся на край площадки: Люся в середине. Стриж слева от нее, я справа, раскидываем руки, напрягаем их. С шелестом разворачиваются, становятся упруго-послушными командным сокращениям моих мышц биокрылья. Вперед! Стремительное. со свистом ветра в ушах падение-планирование. Крылья начинают загребать воздух. Горизонтальный полет, плавный подъем. Через две минуты дома, деревья, люди внизу такие маленькие, что душа сладко замирает.
4
И так же, как при недавнем перебросе в «прошлое» объединяющими впечатлениями были для меня нагоняи с мордобоем, так теперь переходы в «будущее» объединялись для меня впечатлением непрерывного полета: весь день мы только и переходили от одной его формы к другой. И как то «прошлое» не было прошлым, а лишь вариантами настоящего, так и вновь увиденное и понятое мною тоже существовало сейчас на планете Земля.
…Мы парим, описывая широкие круги, в восходящем потоке теплого воздуха, набираем высоту. Это искусство так парить, удерживаться в столбе, не соскользнуть в сторону; я им тоже владею. Скрипично-арфовый перезвон более высокий, чем прежде, в зыбко-волнующейся становится поверхность степи под нами. Отдельные ее участки: луг с кустарником, сад с молодыми деревцами и дачным коттеджем, липовая роща с овальным озерцом посередине, гектарные прямоугольники не то бахчи, не то огорода, издали не поймешь, выгибаются, кренятся, заворачиваются краями и… поднимаются в воздух. Медленно уходят вверх, плывут по ветру на разных высотах, отбрасывая на землю облачную тень.
Это мы пролетели над. Земледельческим Комбинатом, узнаю-вспоминаю я. Как же, бывал там не раз: земледельцы (истинные земледельцы, ибо они делают землю, а не обрабатывают ее) создают здесь и пускают по воле ветров летающие острова на основе сиаловой пены с аргоно-водородным наполнителем; тонна массы такой пены поднимает тонну веса. Они и нарушают ее весом: подпочвой и гидропонной сетью, лучшими сортами черно— и краснозема, растительностью, сооружениями, даже водоемами с рыбой. Целые архипелаги летающей суши создают эти комбинаты. Веселые, сильные люди с открытыми лицами, работающие здесь, еще называют сами себя свобододелами. Тоже правильно: нет более важной среди свобод, чем та, чтобы людям жилось просторно. А свободней жизни и работы на «лапуте» нет ничего живущему здесь принадлежит весь мир.
Люся заприметила островок с овальным прудом и мягкой травой, планирует к нему. Мы за ней. Опустились на первозданную летающую сушу, на которую еще не ступала нога человека. Люся сбросила биокрылья, затем одежду, распустила волосы и прекрасная, нагая, длинноволосая кинулась в чистую воду. Сашка последовал во всем! ее примеру. Я минуту стоял и смущенно глядел, как они резвятся, потом тоже полез в воду нагишом. В конце концов, телом я не хуже Стрижевича, в плечах даже пошире: в талии, правда, тоже. Вода была по-утреннему прохладная. Взбодрились, вылезли сушиться под набравшем уже высоту и накал солнышком. Легкий ветер нес нас на юго-восток.
Я искоса поглядываю на распростершихся на траве спутников. Нет на руке у Сашки той татуированной змеи, обвивавшей кинжал: исчезла и его сутулость, память о блатном детстве. Не было у него такого детства, обстоятельств, наводивших на идею обирать пьяных, ни даже к колебаниям типа: начать курить в десятилетнем возрасте, чтобы выглядеть «мущиной», или повременить?
А мои житейские беды и срывы тоже остались за гранью невозможного. Почему же я помню о них? Глубинно мы с Сашкой все те же. Где граница между тем, что мы сами делаем с собой своими колебаниями-выборами-решениями, и тем, что с нами делает жизнь: среда, предыстория, обстоятельства… все выборы, сделанные без нас и до нас?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
