— Каких именно? — спросил толмач из-под стола, куда спрятался на всякий случай, боясь быть выброшенным в окно.
— Толмач — шпион! — зарычал князь Матвеев, шаря своей тростью под столом. — Вели схватить и пытать негодяя, государь!.. А ну, вылазь на свет Божий, шиш недосмоленный, медвежий втулок!..
— Оставьте, князь. — Глаза государя наполнились слезами. — У меня нет секретов от всего мира. И все мои враги должны знать, что я не желаю ничего, кроме справедливости. Я доставил помощию сердца справедливость королю Фридриху, теперь доставлю её помощию оружия датчанам, прикарманившим мои наследные земли.
— Ваше величество, я готов немедленно ехать курьером к его превосходительству в Померанию! — воскликнул князь Мещерский. — Велите мне в действующую армию, я почту за величайшее счастье умереть за своего государя на баталии!
— Ну вот, — с брезгливой усмешкою сказал старый и сухой генерал Вильбоа. — Напиваясь, русские лобызаются, уверяя друг друга в прекрасных чувствах, а протрезвев, поносят приятелей самым немилосердным образом.
— И вовсе не надобно умирать вам, князь, — сказал государь. — Вы не бойтесь, я не потребую вашей отставки, пока вы не пристроите своих дочек-дурнушек.
— Выдал бы хоть за француза, — горько сказал князь Мещерский, прижимая к груди обе руки. — Не берёт и татарин!
— Вы единственный здесь человек, в котором я уверен до конца, — сказал государь.
Князь Мещерский бухнулся на колени, чтобы поцеловать протянутую ему руку.
Между тем слуги зажгли в люстрах свечи, так как сделалось довольно сумрачно.
— Я человек открытый и честный, — зевая, сказал барон Корф. — Пуще всего мне надоели разговоры. Чем больше я познаю Россию, тем яснее вижу, что её символ — пустое слово.
— Подлинно великий зверь живёт бездомно, — согласно кивая присовокупил князь Мещерский. — Или слон роет нору? Или кит вьёт гнездо?
— Здесь любят болтать, — продолжал барон Корф, — здесь не могут действовать, потому что над каждым командиром стоит ещё и другой командир, и каждый из них слуга, и каждого можно выпороть и раздавить, как клопа, и каждый боится, как бы с него не спросили — за дело или за безделку, сие равнозначно. Если иноземцы не подтолкнут Россию, она ещё два века продремлет в невежестве, лени и поклонении идолам! Край кучеров и пианиц!
— Именно, батюшка, Николай Андреич, — подхватил князь Мещерский. — Именно, родимый: край кучеров и пианиц!
— А потому, — твёрдо заключил Корф, пристально глядя на государя, — лучше всего управлять Россией, никак вовсе не управляя ею!
В сию как раз минуту послышались тягучие и тревожные колокольные звоны. Государь поморщился: он колоколов не терпел.
Караульный офицер, вошед, объявил, что в городе большой пожар.
— Оттого и звонят, — промолвил в тишине князь Мещерский.
Государь жестом отпустил офицера.
— А дождь, что же дождь? — в растерянности произнёс он. — Пожар в дождливый день — заговор нечистой силы, никак не иначе! — И обернулся к барону Корфу. — Вы главный болтун, сударь, и то, что вы пользуетесь моей дружбой, не умаляет вашей вины! Я ещё в апреле указал строить в столице только каменные домы! Ради безопасности от пожаров!
Барон Корф, давясь от смеха, опустил голову. Ему на помощь пришёл другой любимец государя — генерал-адъютант Гудович, наипервейший по наглости и умению представить себя самым умным поборником державных интересов.
— Но ваше величество — с упрёком сказал Гудович, — сколь бы быстро ни строились по вашему указу каменные домы, всё же остаётся ещё изрядное число деревянных. Стоит ли сожалеть, что они выгорают? Ведь через то столица ваша примет в наискорейшем времени желанный каменный облик.
— Умница! — воскликнул государь. — Поистине, глупо мешать своему веселью. Всё, что ни деется, всё к лучшему. Вели, брат, нести ещё вина!..
Лишь под утро не вяжущего лыка государя отнесли в хозяйскую кровать. Голштинцы храпели за столом, князь Мещерский вторил им, растянувшись на полу. Когда я, изнурённый бессонной ночью, собирался домой, мимо меня прошли Корф и Гудович. Ни один из них не был даже пиан: оба они, безусловно, пропускали тосты, тогда как государь и ретивые его слуги осушали бокал за бокалом.
— Мой друг, — Гудович похлопал меня по плечу, — завтра твой черёд отдыхать. Но коли захочешь посмотреть церемонию спуска кораблей на воду, приходи ко мне сразу после обеда — позднее будет оцепление и никого уже не пропустят.
— Весьма благодарен за приглашение, — отвечал я. — Если я сумею к тому времени оторвать голову от подушки, то уж непременно буду.
— Отчего же и не быть, — подмигивая, подхватил барон Корф. — Государь перепился так, что уже себя в зеркале не узнаёт, и не спал точно так же, но к положенному сроку будет разбужен и возглавит всю церемонию. Правление есть не что иное, как принесение себя в жертву своим химерам.
Интриганы, конечно, нарочно опаивали слабовольного государя. Таковой образ жизни не мог бы вынести и изрядно крепкий человек, а государь был довольно хил здоровьем.
«Им мало неограниченного почти влияния, они ищут погубить царя, — зачем?»
Участвовать в церемонии, подготавливаемой генералами и их многочисленными штатами в продолжение целого месяца, я не собирался. Я устал душою от посещений дворца и созерцания тамошней бестолковой жизни. Мне хотелось проведать Лизу, повидаться с князем Матвеевым.
Едва ступив на порог жилища своего, я написал записку подьячему Осипову, коей давал знать о желательности неотложной встречи с князем. Послав человека с оною, я упал в постелю и проспал как убитый до одиннадцати часов дня. Быв разбужен, я не попил даже чаю и бросился в Мошков переулок.
Князь Матвеев уже поджидал меня и в нетерпении метался по каморке, выходившей в сад. Сей раз я не испытывал перед князем благоговения, помня, как он пресмыкался в кругу сановников. Я прямиком сказал об этом. Услыша жестокие слова, князь, власно как ошеломлённый, долго покашливал и крутил головою.
— Я бы мог пойти в атаку противу неприятеля с одною только верою и даже без сабли, — наконец промолвил он. — Но если лежать мне тотчас на куски изрубленному, много ли в том корысти несчастному отечеству? Когда берёшься за политику, уйми чувства, ибо не чувства решают, а интересы, какие можешь поставить за собою… Вот я наверняка знаю, что погубят меня вороги, оболгут облик мой и деяния мои, извратят жажду сердца моего, прибегая к самой низкой клевете, и никто не защитит меня, все отвернутся из-за страха и бесчестия. Знаю и всё же восстаю против покорности и гнусного насилия. И говорю: не страшусь и погибнуть безвестно, але ж только с прибылью делу своему!.. Государь плотно обложен — мне всё никак не прорваться для особной, с глазу на глаз беседы. До той поры и вынужден я прикидываться, применяться, помалкивать. А едва добьюсь аудиенции, выложу все карты… Каков ни есть государь, мы должны ему повиноваться. Да и то верно, что в России без государя ничего содеять неможно. Одного повалим, так тотчас нового и поднимем. Россиянам без государя шагу не ступить, ибо все мы пока по преимуществу либо отъявленные воры, либо негодные бездельники, а тем и другим надобен кнут!
Тут я впервые резко разошёлся с князем.
— Лишь холопы уповают на кнут! — негодуя, вскричал я. — Своими ли ушами слышу от вас гнусности, повторяемые в трактирах людьми самых негодных сословий?
— Если бы правда давалась только тем, кто разумеет премудрости наук, было бы всё просто, — ответствовал князь Матвеев. — Ты, мил-человек, того ещё не ведаешь, что государю уже повсюду готовят петлю и народ ропщет против него не сам собою, а волнуемый тайными поджигателями… И если вчера я одобрил бы покушение на государя, ныне усердной его защитою уповаю пробудить в нём добрые чувства касательно россиян и России…
Я поведал князю о своих масонских проделках, но он остался безучастным.
— Всё сие мало значит ныне, — сказал он. — Доставь известие, как и когда замышляют устранить государя, и тем окажешь мне знатную услугу!
— Ваше сиятельство, — воззвал я в отчаянии, что нет у меня единомышленников, а князь хоть и честный, но не такой человек, который понимает всё верно. — Много ли перемен произведёт известие, если даже я и доставлю его? Государь наш не отличается отменными наклонностями к управлению, и каким образом вы тешите себя надеждой употребить его к пользе империи, для меня неразрешимая загадка! Весь штат его вспомощников, как я убедился, ещё более бестолков и беспомощен, многие напрочь лишены совести. Видя повсеместный развал и крайнюю неспособность поправить дела, толковые люди и не помышляют заниматься всерьёз делами или же ловят себе рыбу во взмученных водах. Я видел резолюцию, учинённую фельдмаршалом Минихом на челобитной, поданной государю коллежским советником господином Ломоносовым — касательно творимых беззаконий и вывоза богатств империи за границу. «От России никак не убудет, — начертал сей сановный мошенник, — а дерзких злоязычников, возбуждающих противные чувства к иноземцам надобно казнить на площадях!» Разве сие не глумление над здравым смыслом и над российской гордостью? Челобитная великого мужа даже не попала на глаза государю, и господина Ломоносова, как я слыхал, понуждают к полной отставке!
