— А она всегда с такой любовью смотрела на Ральфа, что этот гуляка должен был навсегда отдать ей свое сердце, — задумчиво откликнулся Джон и недоуменно пожал плечами, — но вместо этого принялся бегать за другими женщинами.
— Иногда я думаю, что вызвал бы Ральфа на поединок, если бы он не погиб.
* * *
От порывистого пронизывающего ветра, прилетевшего с востока, утро в день суда выдалось леденяще-холодным. Мороз прихватил блестящей сахарной пудрой все крыши и башенки, окутал белой накидкой стены замка, разрисовал берега Темзы ломкой серебристой коркой и превратил вытащенные на сушу лодки в подобие покрытых глазурью сладких булочек с марципаном. Забивая дыхание, в воздухе тучей неслись мелкие замерзшие капельки, острые, как крошки битого стекла.
Адам поднялся, едва только на толстых пластинах морозного узора, покрывавших ставни окна, показались первые бледные полосы рассвета. Он разбил ледяную корку в тазике, оставленном с вечера на походном сундучке, умылся и отправился на утреннюю мессу. На сердце свинцовой тяжестью лежала ответственность за исход сегодняшнего дня, но разум покорно и бесстрастно готовился к грядущему боевому испытанию. Адам прослушал мессу, исповедовался, получил отпущение грехов и вместе с Суэйном отправился разговляться. Остин подал им подогретое вино, хлеб и сыр, при этом оруженосец Адама попеременно то демонстрировал бесшабашное веселье и уверенность, то сникал и надолго замолкал с подавленным видом.
Суэйн поскреб огромной заскорузлой ручищей торчащую во все стороны бороду, громогласно прочистил горло и сплюнул в камышовую подстилку.
— Следи за его ногами, — пророкотал он сиплым голосом. — Это всегда было у него самым уязвимым местом, и если сможешь его на этом подловить, то победишь. Но ни при каких обстоятельствах, ни в коем случае не пробуй противостоять его натиску лоб в лоб. Иначе он тебя убьет.
— Сам знаю, глаза есть! — отмахнулся Адам, откусывая кусок хлеба и, даже не разжевав, запивая глотком кислого пенистого вина.
— И мозги еще на месте? — лениво подколол Суэйн. — Если не можешь выслушать несколько здравых советов, то ты просто безмозглый дурень.
— Я готов слушать, — он внутренне успокоился. — Просто меня уже потряхивает перед боем, нервы не выдерживают. Ты должен знать, как это бывает.
— Ай, ладно, — пробормотал он, — нервы и у меня не стальные, но тебе надо будет взять себя в руки, прежде чем ты ступишь на арену.
— Разве был такой случай, чтобы в бою меня подвели нервы, и это сказалось на результате?
— Нет, но раньше это никогда не касалось лично одного тебя.
Адам проводил рыцаря взглядом и опустил глаза на кусок булки, который держал в руках. Он не был голоден, но знал, что должен что-то съесть. Неразумно идти на поединок с набитым желудком, но если бой продлится достаточно долго, то размахивать мечом, не подкрепившись, очень опасно — могут ослабеть руки. Адам заставил себя проглотить еще кусок, запил вином и только теперь заметил пристальное внимание, с которым смотрит на него его оруженосец.
— Остин, прекрати меня разглядывать, словно я уже стал покойником и лежу в гробу. Лучше сбегай за моим мечом, — раздраженно обратился Адам к юноше.
Молодой человек потрогал темный пушок над верхней губой.
— В пивной у дороги делают ставки на то, удастся ли вам выдержать более десяти минут против Варэна де Мортимера, — откликнулся он презрительным тоном, в котором слышались нотки сомнения.
— Да что ты говоришь? — Адам удивленно изогнул бровь. — Интересно, почему? Считают, что я виновен в клевете или думают, что я слабее?
— И то, и другое, мой господин.
Адам отставил пустую чашку и раздраженно смахнул крошки хлеба.
— Ты тоже сделал ставку?
Оруженосец покраснел.
— Да, господин, — промямлил он. — Они стали надо мной смеяться, но захотели выиграть мою монету. Проиграют сами. Они же не видели вас в бою.
Адам фыркнул.
— Черт знает, что подумает обо мне твой отец. Он доверил мне твое обучение, а я пока что сумел преподать тебе совсем иные уроки, верно? Выпивка, женщины и игра.
Краска немного отхлынула от физиономии Остина. Он стрельнул в сторону Адама одним из своих неотразимых взглядов.
— Как раз папа и дал мне денег на это пари, да еще попросил поставить некоторую сумму за него.
— Вот это вселяет в меня веру в успех, — вымученно улыбнулся Адам. — Остин, я бы не хотел, чтобы ты торчал на арене, пока я буду биться, не то замерзнешь и простудишься до смерти. Хватит с нас одной фатальной истории, чтобы бездумно подвергать опасности еще одного. Тащи сюда мой меч, парень, а затем двигай к отцу и жди моих приказаний.
Остин обиженно поджал губы.
— Мой господин, я хочу быть здесь, — решительно сказал он. — Это мое место, как подобает оруженосцу.
— Будет мало приятного, при любом исходе, — предупредил Адам, задумчиво глядя на юношу сузившимися глазами и пытаясь оценить, насколько взрослым можно его считать и хватит ли у парня самообладания. — Если меня убьют, я хотел бы, чтобы все мои люди вели себя достойно. Если ты, например, допускаешь, что печаль или гнев могут тебя толкнуть на какой-то безрассудный поступок, то я не могу разрешить тебе остаться.
— Обещаю не уронить вашей чести, мой господин, — произнося эти слова, Остин выпрямился, в уголках его желтовато-зеленых глаз неожиданно сверкнули подкатившиеся слезы. — Пожалуйста, не отсылайте меня к отцу.
Адам кивнул.
— Ладно, договорились. — Он встал из-за помоста и пошел за своим поясом для меча, давая юноше время прийти в себя. Остин поспешно бросился к висевшему на стене мечу в ножнах. Поддерживая на одной ладони ножны из позолоченной кожи, а на другой рукоять меча, юноша выпрямился и недоуменно уставился на женщину, появившуюся в дверном проеме.
— Госпожа… — пробормотал он, заливаясь краской.
Адам резко обернулся, от неожиданности покраснев не меньше своего оруженосца. Впрочем, довольно быстро цвет его лица стал почти столь же бледным, как собственная льняная рубашка. Не сводя глаз с Хельвен, будто боясь, что она может исчезнуть, он протянул руку за мечом и коротким жестом отпустил Остина. Юноша помедлил, отвесил поклон и с очевидной неохотой вышел из комнаты. Хельвен посторонилась, пропуская его, закрыла дверь и, отбросив на спину капюшон накидки, подошла к Адаму. Он обратил внимание, что узорчатая брошь из хрусталя и янтаря более не украшает одежду Хельвен, и на смену вернулась старая заколка в виде леопарда.
— Тебе нельзя быть здесь. — Ровный тон не позволял догадаться о сложных чувствах, вспыхнувших в его душе при появлении любимой женщины.
