– Когда упадет последняя песчинка, – торжественно произнес он, – выгляни в окно и увидишь меня стоящим возле моего корабля.
– Вот уж не думал, что ты охотник до театральных эффектов! – поразился Кратов, но часы принял.
Татор, в смущении потемнев смуглым ликом, крепко сжал его руку и почти бегом скрылся в тамбуре. Перепонка люка схлопнулась, поверх нее легла броневая плита… Кратов отошел к «иглу».
Земля дрогнула, словно освобождаясь от непосильного гнета, ландшафт заструился, затрепетал. Корабль медленно всплывал над планетой. Теперь он походил уже не на рыбу, а на кашалота, возвращающегося с удачной охоты из океанских глубин.
Вместо того, чтобы залезть в «иглу», Кратов побрел на посадочную площадку, где придушенная бурая трава еще хранила очертания корпуса корабля. Ощутив на себе привычный тусклый свет «пепельного дня», она понемногу – сначала неуверенно, а потом все скорее – распрямлялась, будто спешила позабыть о так досаждавшей все это время темной громаде. Вокруг разносился смутный шорох от трущихся друг о друга жестких стеблей и листьев…
На душе у Кратова было тревожно. Не так часто в жизни он оставался на планете без корабля. Его вдруг покинуло ощущение спасительного борта, клочка родного, привычного мира, в котором можно укрыться от опасностей – хотя на деле ох как не всегда такая защита по-настоящему защищала! Звездоход без корабля все равно что голый среди льдов… «Тоже мне, сравнил, – подумал Кратов. – Ну что сделается звездоходу на морозе, даже если он нагишом? Напряг воображение, сочинил себе знойный южный берег, и вот уже пар от тебя валит, и от босых пяток проталины. Здесь что-то иное. Нагота души…»
Он на минуту отрешился от собственных переживаний и представил, каково сейчас Биссонету. Это вынудило его повернуть с полпути и поспешить в «иглу».
Ксенолог, нахохленный, как петух на насесте, сидел в углу и смотрел застывшим взглядом на панель приемника. Казалось, он и не видел ничего, погруженный в свои обиды. Впрочем, лицо его, слегка осунувшееся и благодаря демонической бородке заострившееся, выглядело успокоенным. Он покосился на вошедшего, но ничего не сказал. Кратов тоже проглотил заготовленный было вопрос по поводу того, не было ли вестей от Дилайта, и молча угнездился в противоположном углу.
– Нельзя ли сопеть потише? – нервно осведомился Биссонет.
Кратов стиснул зубы.
– Можно, – сказал он.
– И перестаньте шуршать. Совершенно нельзя сосредоточиться…
– Это не я, – проговорил Кратов.
Пошарив на груди, он извлек и поставил перед собой песочные часы. Горка в нижнем полушарии почти не прибыла. Биссонет брезгливо следил за его движениями.
– При чем здесь часы? – спросил он. – Их я не слышу. Это вы возитесь и шуршите своим рубищем. Будто вас кусают… насекомые.
– Потерпите, – сказал Кратов. – Только три часа, даже меньше. Потом будете похваляться перед знакомыми, что провели полсуток в клетке с ужасным, кровожадным убийцей-плоддером и вышли победителем. В нравственном, разумеется, смысле.
– Ваш юмор оставьте при себе. Меня он не очаровывает.
– Ваше презрение меня тоже не обжигает…
– А как же пирофобия? – сощурился Биссонет. – Или это тоже одна из ваших фантазий, вроде дольмена или сигнал-пульсатора?
Кратов прикрыл глаза. «Как же он боится меня! При этом он помнит, что я звездоход, а значит – чувствую его страх, знаю об этой его слабине. И он злостью изгоняет из себя этот страх. Аксютин тоже боялся, но воевал с самим собой совсем иначе… Ну что я им всем сделал?»
– Что я вам сделал? – спросил он вслух.
Несколько мгновений Биссонет молча и с некоторым удивлением разглядывал его.
– Выкиньте эту игрушку, – вдруг произнес он. – Для меня рядом с вами все едино – что три часа, что три года.
Кратов пожал плечами, взял часы и вылез в тесный, едва вмещавший его тамбур. Задернул перегородку за собой, раздернул перед собой… И замер.
«Слышу, – подумал он. – Совсем рядом. Рукой подать».
В горле пересохло. Забытые часы выскользнули из разжавшихся пальцев в траву.
– Биссонет, – позвал он шепотом.
Интерлюдия. Земля
…И был пир, и стол ломился от яств, которые были приготовлены руками хозяйки дома из всего, что еще утром росло в огороде, било крыльями или блеяло во дворе. И подняты были из погреба кувшины с лучшим вином. И безутешен был хозяин, требуя, чтобы все было съедено и выпито без остатка еще до захода солнца.
Хозяин, ублаженный происходящим сверх всякой меры, сидел в позе Зевса Олимпийского во главе стола. Хозяйка, субнавигатор Звездного Патруля в отставке Джемма Ким, в длинном домотканом платье с причудливым узором, пристроилась с краю, время от времени отлучаясь затем, чтобы обновить стол. Она ничуть не изменилась за эти двенадцать лет, разве что стала немногословной и приобрела едва заметную улыбку материнского снисхождения, с которой глядела как на детей, так и на взрослых, отнюдь не исключая мужа.
Кратов как почетный гость устроен был на дубовой скамье по правую руку от хозяина, а на плече у него висла слегка захмелевшая Марси, которая вполне освоилась с новым окружением. Магнус Мессершмидт, грузный и лысый, похожий на известные портреты Черчилля, восседал напротив них в кресле, каковое лично притащил для себя из дома. При знакомстве, осторожно пожав руку Кратова, а затем приложившись губами к ладошке Марси, он деликатно осведомился: «Ваша дочь? Изумительно прелестное дитя!» Марси хихикнула, Грант захохотал. Кратов же совершенно потерялся, и пока он сконфуженно искал слова, чтобы объяснить Мессершмидту всю степень его заблуждения, на помощь поспешила Джемма. «Не следуйте традициям, Магнус, – сказала она, мягко улыбаясь, – а судите-ка по себе…» Подруга толстяка, темнокожая Авене, в изысканной прическе из миллиона тончайших косичек, с большими, чуть звероватыми глазами и пухлыми лиловыми губами, туго затянутая в тончайшую белую ткань, выглядела ненамного старше Марси. Не прошло и пяти минут, как девицы сделались подругами на всю жизнь, в один голос хохотали, синхронно налегали на чудесное грантовское вино и несколько раз срывались из-за стола – обменяться нарядами.
Сорванцы-погодки Софокл, Спартак и Константин, пользуясь всеобщим попустительством взрослых, присоединялись к трапезе набегами. Компанию им составляли толстая белобрысая Кристина, дочь Магнуса от первой подруги и кудлатый, похожий на обезьянку мулат Зигфрид, трех лет от роду, дитя любовного союза с Авене.
В круговорот застольных бесед течением свободной мысли заносило самые разнообразные темы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
