— Да, действительно, — задумчиво сказал Дани. — Послушай, Жоли, твой врач тебя просто экзаменует. С какой стороны ни смотри, выходит экзамен.
— Ах, и я так вначале думал. Но говорю тебе: это совсем не экзамен.
— Тогда чего же он добивается кляксами?
— Точно не знаю. Но игра просто отличная.
— Может, он заставляет тебя говорить, чтоб потом, когда ты запнешься…
— Нет. Это делают при исправлении речи. Нужно отбивать ритм и читать стихи. Послушай, как хорошо: «Там, внизу, в городе, вспыхивает электричество, а наверху, в огромном небе, сверкают тысячи звезд; электричество земное, звезды небесные, электричество юное, звезды древние».
— И правда неплохо, — одобрительно сказал Дани.
— Я только должен следить за тем, чтобы не повторяться. Я всегда, как идиот, повторялся. Но сейчас я уже туда не хожу… Амбруш считает это излишним.
— Да и с кляксами тоже что-то не так. Разве это метод лечения?
— Есть еще один метод, старик. Амбрушу можно рассказывать все, даже сны. Он слушает так, как будто я делаю какое-то открытие. И в конце концов мы и правда что-то с ним открываем. Что-то новое.
— Что?
Жолт долго молчал.
— Кто я, что я за человек, — наконец выпалил он.
Дани схватился за очки и впился глазами в друга:
— А ты разве не знаешь, кто ты?
— Всякий человек должен много и долго думать, чтобы узнать, кто он.
— Никогда ничего подобного не слыхал!
— Я узнал о себе страшно интересные вещи. Тот мой образ, который папа мне вколачивает в мозги, — а при нем, скажу тебе откровенно, дурака из себя строить не стоит, потому что он все принимает всерьез, — так вот, этот образ адски бледнеет. А вот Амбруш установил, что я такой тип, который лишь в теории делает сальто. Тебе понятно?
— Не очень.
— Дело в том, что теоретически делать сальто нельзя. Либо ты его делаешь, либо нет.
— Ты занимаешься гимнастикой?
— Да нет же. Это только пример. Я должен обыграть папу на его собственном поле. Убедить его в том, что я другой.
— Вот это сила! А как?
— Я уже знаю. Но даже тебе не скажу.
— Не скажешь мне? Ты, наверно, взбесился, Жоли!
— Ну ладно, скажу. Я стану врачом. Но не таким, как отец, а как Амбруш.
— А Амбруш об этом знает?
— Конечно.
— Так он же все растрезвонит родителям.
— Никогда.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
Дани задумался.
— Жоли! Я тоже пойду когда-нибудь к Амбрушу.
— Зачем? Он ведь желудки не лечит.
— Жаль.
Светлые ресницы Дани задрожали, а глаза, увеличенные очками, подозрительно заблестели.
— Ну ладно, я попрошу, может быть, папу, чтоб он отвел тебя к Амбрушу.
— Не надо. Хватит с меня врачей.
Жолт молчал. В голове его роились странные мысли. Было бы несправедливо, думал он, если б Дани вообще не знал в этой жизни никаких забот и тревог. Ведь он потрясающе играет на гитаре, он срывает аплодисменты, все только и говорят, что у него великий талант, лица учителей сияют, когда они беседуют с Дани. Что в сравнении с этим какой-то жалкий гастрит! Примет несколько таблеток — и гастриту конец. И продолжай бренчать на гитаре.
И еще была причина, почему Жолт молчал. Он ждал, что Дани напомнит ему о математике и вмиг развеет его голубые мечты, доказав, что они и ломаного гроша не стоят: как можешь ты стать врачом, когда у тебя не башка, а тыква, во всяком случае с точки зрения математика. Вот тогда Жолт с ним и поспорит, потому что в запасе у него есть оценка доктора Амбруша. Амбруш же с предельной ясностью заявил, что Жолт не бездарен, а деконцентрирован. Но и тут замешан отец: Жолт потому не хочет знать математику, что этого страстно желает отец. И еще одно интересное, адски забавное слово произнес Амбруш, но Жолт, к сожалению, его позабыл. Впрочем, для Дани вполне хватит того, что он прекрасно запомнил.
— Я деконцентрирован, если ты понимаешь, что это значит.
Но Дани не придирался, и Жолт даже чуточку скис. Дани несколько раз вздохнул, пощупал живот, и глаза его внезапно повеселели.
— У меня тоже когда-то болел желудок, — сказал Жолт.
— Ага, — вежливо сказал Дани, думая уже о другом. — Послушай, Жоли, вчера выступал главный егерь.
Жолт ухмыльнулся. Его загорелое лицо выразило веселое ожидание.
— Это прекрасно, — сказал он осторожно.
— Было б лучше, конечно, если бы главный егерь стрелял. Но если он выступает, тоже неплохо. Прав ли я, как ты считаешь?
— Прав. Нельзя же ему без передышки палить.
— А то повыведутся все хищники до единого.
— А так один выстрел, одно выступление.
— Ты все подмечаешь с поразительной точностью. А что именно заявил главный егерь, тебя, наверное, не волнует?
— Да что ты! Ничто на свете меня так не волнует, как заявление главного егеря.
— В этом нет ничего удивительного. Потому что заявление сногсшибательное. Не хохочи, а то я не смогу его пересказать.
Дани пытался сохранить на лице серьезность и справиться с прорывавшимся смехом.
— Разве я хохочу? Я тебя слушаю очень благочестиво.
— Может быть, благоговейно?
— Ну конечно, благоговейно.
— Вот что отмочил главный егерь: «Каждая особь через наемного иностранного стрелка попадает на отстрел».
— Как жалко! Что?
Пока Жолт хохотал, Дани повторил заявление.
— Что ты на это скажешь?
— Дани, я потрясен!
— Тебе бы такое и в голову не пришло. Знаешь ли ты, что такое особь?
— Погоди. Может, это «особливо-торопливо — у коня большая грива…».
— Не прикидывайся болваном! Я тебя как главный егерь спрашиваю: отловила твоя собака какую-нибудь особь?
— Было дело…
— Какую особь?
— Фазанью.
— Вот она-то и находится под запретом.
— Почему? На отлов никакого запрета нет, запрет только лишь на отстрел.
— Так и быть, отлов разрешаю. А ты ответь мне на следующее: Зебулон — кто? Наемный иностранный стрелок или нет?
— Зебулон не наемный стрелок, но иностранец из иностранцев.
— Что-что?
— Английская охотничья.
— В таком случае должен быть судебный процесс и определена мера наказания. Для тебя, как видно, речь главного егеря горох вопиющего в пустыне.
— Да нет же. Заявление главного егеря…
Жолт хохотал и молотил кулаками по земле, а Дани, все еще пытаясь сохранить серьезность, взвизгивал от смеха и понукал Жолта закончить фразу.
— Ну же! — вскрикивал он.
Зебулон несколько минут подозрительно смотрел на заливисто хохотавших мальчишек, потом, словно бы поняв шутку, лениво заулыбался и стал ритмично покачивать хвостом, как маятником.
— Из заявления главного егеря мне навеки врезалось в память: не все, что блестит до дна, то коту масленица.
Совершенно обессиленные, некоторое время они лежали на пожелтевшей траве, потом Дани спросил:
— Как по-твоему, этот главный егерь венгр?
— Нет. Он зулус. Или вахлак.
— Так и есть. Именно вахлак. А ты ведь прекрасно концентрируешься.
Жолт стал серьезным. И втайне был рад, что минуту назад не сунулся к Дани с научным термином, что он, дескать, деконцентрирован. Дани бы это наверняка не ошеломило.
— Пошли! — спохватился вдруг Дани и испуганно взглянул на часы.
— Мне тоже надо домой. Предстоит еще один визит. К маме.
— Чао! — простился Дани. — Когда придешь в школу?
— Не знаю…
Зебулон проводил Дани до тропинки, потом потрусил назад и лег возле Жолта, с наслаждением вытянув лапы.
Жолт грыз травинку и размышлял, когда ему навестить мать: сегодня или лучше завтра. «Но и завтра встанет та же проблема, и послезавтра я буду спрашивать себя все о том же». Визиты к матери, как правило, были связаны с заботами, это заметил даже Амбруш. Вблизи нее Жолта всегда обдавало волной какой-то неловкости и смятения. Женщина с прозрачным лицом, скрывавшая вечные слезы, была, казалось, не Магда-один, а совсем другая, чужая женщина, по неизвестной причине присвоившая имя его родной матери. Столько времени он жил с нею вместе и был от нее совершенно неотделим. Позднее, взяв за руку, она водила его в зоопарк, на концерты и выставки. Перед картинами он нередко скучал. В квартире на улице Яс он бы тоже скучал, если б не помогал себе сам, потихоньку исчезая из дому. Он прятал под вазу с цветами записку, которая служила ему впоследствии оправданием, и уходил, когда мать в тишине врачевала свою мигрень или занималась с бесчисленными учениками.
О матери Амбруш расспрашивал Жолта неоднократно. Но за живое задел его лишь однажды, когда спросил: не испытывает ли Жолт неудобства, что его настоящая мать живет не с ними.
Жолт его понял и хотел увильнуть от прямого ответа.
