Наконец в начале сентября лорд Эссекс снова пожелал встретиться с графом Нортгемптоном, и он опять заявил, что примет любое предложение, кроме того, что уже сделал старый граф. Но на этот раз Эссекс был менее решителен, и к концу встречи Нортгемптону удалось внушить упрямцу, что принимает он такой выход или не принимает, — это единственный возможный для него путь. И пока он не решится на него ступить, все дальнейшие разговоры просто не имеют смысла. Прощаясь, Нортгемптон постарался смягчить горечь своего предложения дружеским советом старого светского льва.
— В конце концов, милорд, чего стоит это маленькое неудобство, эти короткие, уверяю вас, смешки в ваш адрес, по сравнению с той великой свободой, которую вы в результате обретете? Да люди готовы отдать за свободу все самое ценное, даже жизнь. Вы же сохраните жизнь, а что насмешки? Чепуха! Неужто они могут потревожить настоящего мужчину?
Лорд Эссекс снова удалился для размышлений и пришел к выводу, что насмешки и вправду настоящего мужчину волновать не должны. Он вернулся, чтобы объявить о своей капитуляции: да, он поступит так, как советует Нортгемптон, лишь бы брак объявили недействительным.
Нортгемптон похвалил мудрость молодого графа и принялся действовать. Он решил самолично составить обращение к королю, втайне проконсультировавшись перед этим с Рочестером, которого держал в курсе всех своих шагов. В эти дни близость между ними возросла до такой степени, что их даже можно было бы назвать соучастниками.
Нортгемптон, посмеиваясь, составлял петицию, которую Рочестер должен был положить перед его величеством. Старый лис достаточно хорошо знал монарха, чтобы придать посланию такой вид, при котором его величество смог бы выступить в роли Соломона и первосвященника в едином лице, продемонстрировать глубины знаний в области закона и теологии — а король всякий раз с радостью хватался за возможность такого рода. Нортгемптон так и видел, как Яков урчит от удовольствия, составляя ответ, как он будет выписывать долгие ученые пассажи, призванные направить епископов и судей к должному решению.
Глава XX
ТРЕВОГА
Лорд Нортгемптон не ошибся — король действительно испытал массу удовольствия, получив петицию Эссекса.
Его величество сразу же послал за своим любезным Робином и, закрывшись с ним в опочивальне, показал документ (составлению которого его светлость был непосредственным свидетелем), после чего пустился в длительные рассуждения теологического, юридического и физиологического порядка. Его величество почти что прослезился по поводу этой крошки Говард и горькой судьбы, постигшей невинную овечку.
Если то, что сказано в петиции, правда — а его величество и предположить не мог, что люди способны на ложные утверждения, тем более, что будущее способно проверить их со всей очевидностью, — тогда выводы, к которым придут епископы, несомненны. Однако надлежало все же сначала самому полностью убедиться в правдивости сказанного — а король гордился своей дальновидностью, позволившей ему в свое время постичь козни участников Порохового заговора[46]. И потому его величество решил создать для расследования дела специальную комиссию.
Затем король вдруг вспомнил, что до него когда-то доходили слухи, связывавшие имя Рочестера с именем упомянутой леди, о чем он прямо дорогого Робина и спросил. Рочестер был готов к вопросу и отвечал откровенно:
— Это верно, сир, что я испытывал и продолжаю испытывать самую глубокую привязанность к ее светлости.
— Самую глубокую? Насколько? Настолько, что ты мог бы жениться на ней, если бы она была свободна? — Круглые глаза монарха настороженно изучали открытое лицо фаворита.
Рочестер улыбнулся:
— Да, настолько глубокую, если вы, ваше величество, не возражаете.
— Тьфу ты! — Его величество впал в раздражение. — Да что ты, прямо мне сказать не можешь? Тебе нужна эта малышка?
— Обладание ею для меня — все равно что спасение в раю, — честно ответил Рочестер.
— Уф! — Горячность, с которой произнес последнюю фразу Рочестер, почти что напугала короля. Он занервничал, но потом выпил глоток своей любимой густой и сладкой малаги — кубок всегда стоял наготове, — вытер платком светлые усики и наконец-то произнес: — Ладно, если тебе нужна эта крошка, ты ее получишь! — И его величество потрепал фаворита по щеке. — Ах ты, проказник! — Король захихикал: наконец-то он сможет по-настоящему отблагодарить дорогого Робина. — Тогда комиссию следует созвать не откладывая. — И, поскольку верховный судия и ревнитель Божьих законов взял в нем верх над мягкосердным батюшкой, король добавил:
— Учти: ты получишь ее лишь в том случае, если петицию удовлетворит комиссия.
Рочестер передал Овербери королевские слова, и Овербери впервые почувствовал опасность: неужто он обманулся, понадеявшись, что составить надлежащее прошение будет невозможно? Только сейчас он узнал о мотивах, положенных в ее основу, и почти что с издевкой спросил Рочестера, каким образом комиссия удостоверится в том, что Эссекс так и не справил своих супружеских обязанностей. Рочестер отринул вопрос как несущественный и помчался к Нортгемптону, чтобы сообщить ему добрые вести, а оттуда — к ее светлости в Хаунслоу.
Услыхав это сообщение, Фрэнсис разрыдалась. Ее возлюбленный, взволнованный не менее, чем она, и перенесший страдания лишь немногим менее тяжкие, поцелуями осушал ее слезы и клялся, что в будущем он все сделает так, чтобы у нее не было причин плакать.
Однако дела двигались не так споро, как мечтали нетерпеливые влюбленные. В эти дни и король, и весь двор были заняты приготовлениями к приему Полсгрейва — тот должен был жениться на принцессе Елизавете, и потому все остальное отложили на потом.
Но хотя король еще не объявил о создании комиссии, злые языки уже заработали — они-то и вытащили на свет Божий старые слухи о соперничестве принца Генри и лорда Рочестера за сердце леди Эссекс. Рочестер был взбешен, он боялся только одного — чтобы на епископов не повлияли никакие посторонние соображения и чтобы не возникли никакие дополнительные расследования.
Принц Генри, чье отношение к Рочестеру нисколько за это время не улучшилось, тоже впал в ярость. Королева, граф Пемброк и прочие высокородные дворяне, составлявшие оппозицию Рочестеру, присоединились к принцу: этот наглый фаворит, который попирал права тех, кто и по рождению, и по достоинствам был неизмеримо его выше, теперь собирался нарушить сами святые законы Божьи. Они объединили силы, чтобы воспрепятствовать благоприятному для Рочестера решению: они воспользуются своим влиянием на епископов, и те откажут в разводе.
Сэр Томас Овербери, чтобы иметь самую полную информацию, нанял целую армию шпионов и донес до лорда Рочестера эти неутешительные вести. Еще более неутешительным был данный Рочестеру совет:
— Ты видишь, Робин, какие капканы для тебя расставлены? Ты хоть понимаешь, что один неправильный шаг может полностью тебя уничтожить?
— Чума тебя побери, Том! Меня не так-то просто уничтожить!
Горделивый, высокий, великолепный, он действительно выглядел, как человек, способный противостоять всему свету, — за эти два года он вполне созрел под теплыми лучами королевской любви. Сэр Томас подавил вздох:
— История знает примеры, когда люди, полностью уверенные в себе, так высоко задирали голову, что не замечали волчьих ям.
Рочестер вопросительно поднял брови.
— И к тому же эти Говарды, — продолжал сэр Томас. — Я с самого начала, еще до того, как на твоем горизонте появилась эта женщина, предупреждал, чтобы ты был с ними осторожен.
— А в чем дело?
— Если ты попадешь в их сети — ты конченый человек, а ты идешь прямо в ловушку, потому что не замечаешь ничего и никого, кроме миледи. Бога ради, Робин, остановись, пока не поздно.
— Поздно для чего?
— Пока не случилось того, что свергнет тебя с твоих сомнительных высот.
— Не вижу в своем положении ничего сомнительного.
— Выдвижение, в основе которого лежат монаршие прихоти, сомнительно уже само по себе. Вознесший тебя каприз может и вниз швырнуть.
— Ах, вот как?! Значит, я обязан своему возвышению одному лишь капризу?
— Нет. У тебя есть нечто большее. У тебя есть я, — спокойно произнес сэр Томас. — Но даже я не в состоянии поддерживать тебя, если ты меня не послушаешь.
Рочестер в раздражении расхаживал по комнате. Сэр Томас излишне откровенен и неделикатен. И преувеличивает свои заслуги, о чем его светлость вслух и объявил. Но сэр Томас не обиделся, он терпеливо ответил:
— Ты и я — единое целое. И так было с самого начала. Ты — тело, лицо, оболочка, изяществом и красотой привлекшие короля. Я — ум, знания и умения, которые превратили тебя в нечто большее, чем просто королевский фаворит, манекен для демонстрации последних портновских трюков и презренная игрушка королевских лизоблюдов.
