— Испугался?!
— Да ведь ясно, что сэр Томас как раз ни капельки не испугался, а ведь он не произносил романтических клятв! Вы тут говорили о трусости, сэр Дэвид. Уверены ли вы, что этим грешит ваш противник?
— Вы хотите сказать, что трус — я?
— По крайней мере, он готов совершить то, на что вы, как вы сами сказали, вряд ли способны.
Сэр Дэвид скакал назад в Лондон, и душа его была мрачнее тучи. Мало того унижения, которое он испытал от сэра Томаса Овербери, так еще и леди Эссекс добавила — а он понимал, что все сказанное ею было правдой. Нет для человеческого сердца чувства более горького, чем то, которое появляется, когда другой открывает перед тобой твои собственные недостатки, о которых ты сам хотел бы забыть. И то, что сэр Дэвид был когда-то влюблен в леди Эссекс, лишь углубляло его горечь и ненависть.
Ненависть эта должна была принести свои черные плоды.
Глава XXII
ССОРА
Враждебная Рочестеру партия понесла в том ноябре, ноябре 1612 года, ощутимую утрату: внезапно скончался ее самый мощный, влиятельный и активный член — принц Уэльский.
Это случилось 5 ноября, когда над Лондоном зажглись огни фейерверка и в темном небе пылали шутихи — король Яков повелел ежегодно справлять годовщину своего чудесного избавления от происков Гая Фокса и его приспешников. В тот праздничный вечер принц Генри умирал в своем Сент-Джеймском дворце. К этому времени молодой и талантливый принц уже стал настоящим героем народа, и к этому времени пропасть, разделявшая его с отцом, стала непреодолимой. Потому пошли по стране ужасные слухи, усугублявшиеся еще и тем, что король послал к заболевшему наследнику своего личного врача Майерна, а тот, это было точно известно, крепко поспорил с врачом принца Хаммондом по поводу метода лечения[48].
Припоминали и о вражде между принцем и лордом Рочестером, любимейшим королевским фаворитом, и потому иные склонны были винить в случившемся именно Рочестера — к немалой выгоде враждебной ему партии.
Но никакие слухи не могли преуменьшить влияния лорда Рочестера, который, пользуясь еще большим королевским доверием, твердо укрепился на придворном небосклоне. К мощному сиянию его звезды тянулись все новые и новые поклонники, в том числе и те, кто откололся от ослабевшей в результате смерти принца партии. Чтобы убедиться в этом, достаточно было в начале нового года съездить в Ройстон. Тем, кто хотел выяснить расположение апартаментов лорда Рочестера, не надо было спрашивать дорогу: в этом направлении текли толпы.
Единственное, что омрачало блистательное настоящее милорда, было противодействие, которое Овербери оказывал его отношениям с леди Эссекс — причем противодействие это приобрело еще более острый характер после истории с сэром Дэвидом Вудом, ибо Овербери почувствовал личную для себя опасность. Одной апрельской ночью напряжение в отношениях между Рочестером и Овербери достигло высшей точки.
В тот вечер в королевских апартаментах царило разнузданное веселье; предводительствовал гулянкой сам монарх. Однако лорд Рочестер в пиршестве не участвовал — занятый своей любовной эпопеей, он вообще стал несколько небрежен в исполнении придворных обязанностей, а король, подобно влюбленной женщине, старался все большими авансами привязать его к себе.
Рочестер прибыл из Хаунслоу в час ночи и, пройдя сразу в свои покои, был немало удивлен, застав там Овербери с его секретарем Гарри Пейтоном.
Милорд понимал, что Овербери знает причину его опоздания и не одобряет такого поведения, и потому изначально был раздражен, словно мальчишка, которого застали за каким-то неблаговидным занятием и который ожидает теперь порки.
Увидев за столом своего друга — Овербери дремал, положив голову на руки, — Рочестер заговорил уже с порога:
— Ну, что случилось? Почему ты не спишь?
Сэр Томас медленно поднял голову, внимательно оглядел выросшую перед ним переливающуюся всеми цветами радуги фигуру — бриллиантовую пряжку в украшенной плюмажем шляпе, пышные розетки на туфлях с высокими каблуками, — и губы его искривила презрительная усмешка:
— А почему ты до сих пор бодрствуешь? Я-то жду с бумагами тебе на подпись.
Лорд Рочестер надменно поднял брови. Заметив это, Овербери приказал Пейтону ждать его в галерее.
— И где же бумаги? — спросил Рочестер. Сэр Томас встал, оттолкнул кресло и указал на разложенные на столе документы.
— Сядь, — резко ответил он, — и сам посмотри.
Его светлость глянул на друга: лицо его было бледно, а глаза горели, словно в лихорадке. С тяжелым сердцем милорд уселся за стол и потянулся к перу. Почти не читая, поставил свою подпись под первым документом, взял следующий — через несколько минут все было кончено, и его светлость отбросил перо.
— Что, нельзя было подождать до утра?
— Нет, нельзя. — Голос Овербери был холоден. Он продолжал стоять у стола. — Это наиболее срочные бумаги. Внизу ждет курьер, чтобы отвезти их в Дувр. Ты что, полагаешь, дела государственные будут ждать, пока ты развлекаешься с этой особой?
— Особой?! — вскричал Рочестер и вскочил. — Ты сказал — «этой особой»?!
— Вот именно! А ты думал — дамой? Да она так же похотлива, как вся ее порода, она ничем не отличается от своей сводни-маменьки!
Овербери стоял перед его светлостью, выпрямившись в полный рост и дрожа от напряжения и гнева.
— И ты станешь отрицать? Ты посмеешь отрицать? Да вспомни все: как она вела себя с тобой, пока муж был в отъезде, как якшалась с этой шлюхой Тернер и грязными колдунами, чтобы с помощью самого дьявола привязать тебя и освободиться от Эссекса!
— Замолчи! Именем Господа заклинаю: молчать! — Дверь в галерею была распахнута, и яростный голос Рочестера слышался далеко. — Молчи, или я убью тебя!
— Правильно, убей! И тогда ты, как шмель, погибнешь после первого же укуса, ибо потеряешь свое жало! — расхохотался Овербери. — Потому что без меня, я снова повторяю, ты — ничто. Я — твоя лестница наверх, это по мне ты вскарабкался на свои высоты. И теперь все мои труды, все мое терпение, все мои старания превращаются в ничто, ибо ты жаждешь погубить свою честь и себя самого этой нелепой женитьбой. Ты не посмеешь жениться на ней без моего согласия, потому что тогда — я тебя предупреждаю — тебе придется самому заниматься всеми делами, ты лишишься всех подпорок.
Теперь уж и его светлость ответил на презрение презрением:
— О, как страшно! Можешь убираться на все четыре стороны, и дьявол с тобой! Ноги мои достаточно крепки, я обойдусь и без подпорок!
— Смотри, как бы не пожалеть — это мы, твой портной и я, сделали тебя человеком.
Они стояли друг против друга, эти два человека, которые были близки, как никто, которые не могли существовать один без другого, и взоры их метали молнии. Оба с трудом обуздали себя, чтобы не схватиться врукопашную, и первым заговорил Рочестер, заговорил ровным, глухим голосом:
— Сэр, вы только что произнесли слова, которые я не смогу ни забыть, ни простить. Слова, за которые вам в этой жизни. Богом клянусь, со мной не расквитаться.
— Что ж, пусть так, — столь же спокойно ответил Овербери, казалось, клокотавший в нем огонь припорошило пеплом. — Завтра мы расстанемся. Я забираю свою долю и оставляю вас — отныне вы от меня свободны.
— Прекрасно, освободите меня от себя, этого я больше всего и жажду, — таков был ответ, и лорд Рочестер пулей вылетел из комнаты.
Овербери остался — недвижный, погруженный в свои мысли. Затем сложил документы, перевязал, запечатал пакет и кликнул Пейтона, чтобы тот передал пакет курьеру. Вышел из дворца и, словно во сне, побрел в свой дом на Кинг-стрит. Уже близился ясный апрельский рассвет, когда сэр Томас наконец лег в постель, но сон не шел к нему, сон гнали мысли. Вот и конец всем его надеждам, всем его гордым амбициям. Годы тяжких трудов — все насмарку. Завтра он, тот, кто обладал почти что царственной властью, тот, чью улыбку униженно ловили, чье одобрение вымаливали, снова станет ничем. Узы, которые пять лет назад связали его с Робертом Карром, разорваны, и этот его крах станет крахом обоих. И все это сотворила женщина, золотоволосая, синеглазая чаровница, ослепившая этого болвана до такой степени, что он не способен различать реальность.
В горьких раздумьях он встретил утро, в горьких раздумьях отправился в свой кабинет в Уайтхолл, чтобы произвести окончательный расчет с Рочестером и завершить партнерство, принесшее им обоим такие богатые плоды.
Уже близилось время обеда, но Рочестер все не появлялся. День подошел к вечеру — Рочестера не было. Не раз Овербери посылал за его светлостью, и всякий раз посланец возвращался с ответом, что милорда во дворце нет.
На столе лежали нераспечатанные депеши. Клерки и секретари приходили за указаниями, и всем сэр Томас отвечал, что ждет его светлость. Он считал себя уволенным — слугой, выброшенным за ненадобностью, слугой, уходившим таким же нищим, каким нанимался на работу. Потому что, как и Рочестер, Овербери был неподкупен. Оглядываясь назад, он клял свою честность — другой на его месте, да и на месте куда менее ответственном, не преминул бы обогатиться. Теперь, сидя здесь, в своем бывшем кабинете, с серым от бессонницы лицом и покрасневшими глазами, он размышлял и об этом.
