Неожиданное везение,
или Погонщик Рокудзо, ставший первым кутилой в Ооцу
В рассказе сем повествуется о счастливых событиях, какие могут привидеться разве только во сне. А самыми счастливыми считаются сны, в которых видишь гору Фудзи.
До чего же хороша в рассветных лучах заснеженная вершина горы Хиэйдзан, которую недаром нарекли «Фудзи столицы». Однажды ранним утром погонщик Рокудзо из Ооцу, расставшись со своими товарищами, державшими путь в Фусими, поспешал по дороге, ведущей в столицу. Вез он в рыбную лавку на улице Нисики-кодзи вяленую кету и размышлял, как это ни странно, о непрочности всего мирского. «Вот ведь рыба, которую я везу, — думал он, — в свое время преспокойно плавала в воде…»
Так размышляя, Рокудзо добрался до Аватагути, откуда до столицы уже рукой подать. Время было раннее: колокол еще не пробил и шести, едва начинало светать. Вдруг слышит Рокудзо, к нему обращается какой-то человек, судя по выговору — столичный житель, только в потемках его не видно.
— Не довезешь ли меня до улицы Хаттё в Ооцу? — жалобно просит незнакомец. — Сам я не в силах больше ни шагу пройти.
— Вот бедолага! — воскликнул погонщик. — Ну что ж, садитесь на лошадь. — С этими словами он свалил поклажу на обочине дороги. Оставить поклажу вот так, без присмотра, можно лишь в век праведного правления!
Тут неожиданно налетел сильный ветер и стал срывать с лошади набрюшник с гербом в виде знака «сосна», вписанного в круг. Полил холодный дождь, и всадник так продрог, что не мог даже пошевелиться.
— Подойди ко мне, я должен тебе кое-что сказать, — слабым голосом позвал он Рокудзо.
«Ну вот, посочувствовал человеку, а теперь с ним хлопот не оберешься», — с досадой подумал погонщик, но отступать было поздно.
— Я смотрю, вы совсем приуныли, — сказал он незнакомцу. — Потерпите самую малость. У развилки есть чайная, подкрепитесь немного, и вам полегчает. Ну-ка, откройте рот. — Рокудзо набрал в пригоршню воды, стекающей со скалы, и дал незнакомцу напиться. Тот перевел дух и принялся рассказывать:
— Отец выгнал меня из дома, и я решил отправиться в Эдо, но не добрался туда. Придется мне, видно, здесь принять смерть. Кто мои родители, я говорить не стану, теперь это уже не важно. Прошу тебя, когда я умру, предай мое тело земле и отслужи заупокойную службу, чтобы душа моя поскорее достигла рая. В исподнем у меня зашита тысяча золотых. Дарю эти деньги тебе, но при одном условии: тратить их ты должен только на дзёро[196] в квартале Сибая-мати.[197] Это будут лучшие поминки по мне. — С этими словами незнакомец испустил дух.
Рокудзо собрался было похоронить умершего вблизи храма Сэкидэра в Ооцу, но тут из столицы примчался какой-то человек, в глубокой печали погрузил тело в паланкин и увез. Целых пять дней ждал Рокудзо, — думал, может, приедет еще кто-нибудь из столицы, а на седьмой день, поскольку никто так и не приехал, отправился в квартал Сибая-мати и принялся сорить деньгами. Он пригласил всех до единой дзёро, о которых много лет вожделенно мечтал, и предался разгулу, не разбирая, ночь на дворе или день. Поначалу, видя, как он роскошествует, люди дивились, откуда у погонщика столько денег, но вскоре всякие толки прекратились, и Рокудзо стал желанным гостем в веселом квартале.
Теперь Рокудзо уже не ходил лохматым, а делал себе прическу по последней моде, не пил сакэ из чайной чашки, как прежде, а только из чарки и вместо песен погонщиков распевал модные песенки, какие можно услышать только в домах любви. Он узнал обычаи веселого квартала и вскоре приобрел такой лоск, что дзёро Хёсаку в знак любви и вечной ему верности отрезала себе мизинец. Одним словом, Рокудзо стяжал себе славу покорителя сердец, равного которому не сыскать во всем Ооцу. От прежних его привычек погонщика не осталось и следа, более того, он сделался законодателем мод. Настолько хорошо изучил он достоинства и недостатки куртизанок из квартала Сибая-мати, что эти его познания легли в основу книги «Пожар в груди», которая своей известностью могла поспорить с книгой «Белая ворона», посвященной куртизанкам Симабары.
Стоило кому-нибудь в веселом квартале услышать новую забавную историю, как среди посетителей тотчас распространялся слух, будто сочинил ее сам господин Рокудзо.
Да, так уж повелось на свете: если у человека есть деньги, все считают его и остроумным, и изысканным. А уж в веселом квартале с деньгами и вовсе не мудрено прославиться. Хоть и старая это истина, а как не сказать: «Все в нашем мире решают деньги!»
Хитроумный замысел вдовы,
или Кутила, которому улыбнулось счастье
Тaковa уж доля некоторых отцов — прогонять из дому беспутных своих сыновей. В прежние времена юноши, вынужденные бежать из столицы, чаще всего находили себе пристанище в Тамбе, ныне же этот обычай устарел, и они, раз уж на то пошло, норовят оказаться не в какой-то глуши, а в Эдо, непременно в Эдо. Поначалу слоняются по городу, точно бродяги, но вскоре находят добрых людей — посредников по найму прислуги, готовых за них поручиться, и те помогают им обосноваться на новом месте.
Однако беспутных гуляк можно встретить не только в столице, их и в других городах хватает. Жил в Эдо некий горожанин, отчаянный кутила. Дни и ночи напролет предавался он разгулу с куртизанкой Кониси из веселого квартала в Санъя, за что был изгнан отцом из дому и лишен наследства. И вот решил он попытать счастья в столичном городе Киото. Там, неподалеку от Карасумы, у него отыскался приятель, который пристроил его к делу.
Кутила, однако, был не очень-то усерден в труде и привычек своих не менял, радея лишь о своей наружности да о том, чтобы и здесь, в столице, узнали о его мужских достоинствах. В хозяйстве он ничего не смыслил и вскоре обнищал.
Между тем, когда он еще только отправлялся из Эдо, мать послала за ним вдогонку слугу и велела передать сыну тридцать золотых, но не прошло и полугода, как он все их иссорил. Если прежде ему еще удавалось кое-как сводить концы с концами, то теперь он совсем приуныл. Ведь горечь нищеты вкусил он впервые.
В поисках заработка взялся он за нитку с иголкой, стал мастерить кисеты из промасленной старой бумаги и продавать их по восемнадцать медяков за сотню. Хорош заработок, нечего сказать!
Как ни уговаривал себя бывший кутила, что и эти гроши — все-таки ниточка, привязывающая его к жизни, столица ему вконец опостылела. Единственное, что оставалось мило, — это воспоминания о жизни в Эдо. Бывало, скучая в одиночестве ночами, он принимался подсчитывать, сколько отцовских денег промотал. Выходила громадная сумма — две тысячи семьсот золотых рё и девятнадцать каммэ[198] серебром. «Какие добрые семена держал я в руках и как бестолково их разбросал! — горько сетовал он на самого себя. — Увы, теперь они никогда не дадут всходов».
Но, как известно, запоздалым раскаянием делу не поможешь. «О чем ты горюешь, прибрежная ива?» — поется в песне. Наверное, о том, что прошлое кануло в воду, что былого уже не воротишь…
Между тем по соседству с жилищем кутилы, с южной стороны, находилась винная лавка, ничуть не уступавшая известному в столице заведению под названием «Мандариновый цвет». Хозяин лавки умер совсем молодым, оттого, наверно, что жена его была редкой красавицей, как две капли воды схожей со знаменитой куртизанкой Нокадзэ, той самой, которую выкупил в свое время один богач из Нагасаки. Так вот после смерти мужа эта женщина осталась с двухлетней дочкой, о которой много пеклась, и хотя находилась она в самом расцвете молодости, строго себя блюла, вполне смирившись со своею вдовьей участью. Неудивительно, что в нашем беспутном мире слыла она зерцалом женской добродетели.
И вот однажды сия добродетельная вдовушка втайне от всех отправилась в храм Хонкокудзи и поведала тамошнему настоятелю, которого, кстати сказать, видела впервые в жизни, следующую историю.
— Слышала я, — начала она, — что в числе ваших прихожан есть некий торговец шнурками мотоюи из Эдо, который живет неподалеку отсюда, в Карасуме. Потому и осмелилась обратиться к вам с просьбой, в надежде, что вы сохраните все в тайне. Надобно вам сказать, что я вдовствую и потому совершенно чужда мирских соблазнов. И вот, представьте себе, этот торговец шлет мне одно за другим любовные письма. Все до единого я, разумеется, оставила без ответа, а вскоре и вовсе перестала думать о них. Но вот недавно этот человек, позабыв всякий стыд, снова прислал мне письмо. То, что он пишет, поистине ужасно. Послушайте!
«Я приставлю к ограде Вашего дома лестницу и тайком проберусь в сад в том месте, где посажен дуб. Как раз под дубом находится уборная; спрыгнув с ограды, я окажусь на ее крыше, а затем, зацепившись ногой за задвижку двери, спущусь в сад и направлюсь прямехонько к гостиной, так что не сочтите за труд приоткрыть чуточку ставни. Коли Вы поступите противно моей воле, убью и Вас и себя. Это я решил твердо».
