разорённый дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоём,
И за тебя я пью, —
За ложь меня предавших губ,
За мёртвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас.
А. Ахматова, 1934
Прошло не так много времени, а Гера уже как ни в чём не бывало сидел на стуле, который недавно занимал Савелий. Он разминал кулаки, я же не могла оторвать взгляда от стёсанных до крови костяшек. Хотела что-нибудь сказать, но слов не находилось. Поэтому рот закрылся сам по себе по причине заторможенности мыслительного процесса.
— Ты сделала заказ? — мужской голос абсолютно невозмутим, будто всё в полном порядке и муж не отлучался с едва знакомым типом выяснять отношения на улице.
— Нет, ты просил не начинать без тебя.
Он обернулся и подозвал официанта. Ему понадобилось меньше минуты пробежаться взглядом по меню, чтобы озвучить заказ за нас обоих, не забыв про бутылку красного полусухого.
— Если хочешь, можем вернуться домой, — я предприняла робкую попытку встать на путь к примирению. А что оно — примирение — мне понадобится, ясно и без гаданий на кофейной гуще.
— С чего бы? — он вскинул на меня синий взгляд, в котором некогда искрила морская гладь, а теперь всё чаще бушевал шторм, но ещё чаще синева застывала, превращаясь в ледяной айсберг.
Пожала плечами: — Не знаю, просто предложила, — разговор не клеился, и я отвернулась.
— Я обещал своей жене вечер в ресторане, значит так и будет.
«Я решил, так и будет» — эта мужнина фраза (читай — жизненное кредо) до того осточертела, что чудилось будто она насквозь пропитала всю меня и должно быть встроилась в мою ДНК. Я так сильно успела возненавидеть её, и сейчас едва заслышав, во мне рождалось единственное желание — крушить и ломать всё, что попадётся под руку, без разбора. До отвращения надоело слышать от мужа: он решил, он сказал, он сделал… он, он, он. С языка рвалось: когда же начнусь я? Но ни одну из мыслей, я, естественно, вслух не высказала.
— Красивое платье, — прозвучал комплимент. Но впервые я не улыбнулась на приятные слова, ибо сказаны они с оттенком ревнивой раздражённости.
— Мы заезжали с Володей в торговый центр. Хотела сделать тебе сюрприз, — после слова «сюрприз» я вздохнула тяжело и печально, Гера, наоборот, грубо хохотнул.
— Должен признать, сюрприз удался, малышка. Во всех смыслах.
Весьма кстати вспомнилась вторая часть моего сюрприза, и чтобы отвлечь нас обоих от воспоминаний о Загородневе-младшем, решилась на диверсию:
— Под платьем ещё один сюрприз.
— Лишь бы его не звали Савелий.
С трудом удержалась, чтобы не закатить глаза на его глупейшую реплику:
— Могу гарантировать.
— Что-то твои гарантии, Мира, за последнее время всё больше обесцениваются.
После слов Геры, я почувствовала первый тревожный звонок того, что по завершении ужина меня не ждало ничего хорошего. Всё же покуда у меня оставались силы на сопротивление, я намерена продолжать. Знать бы ещё во имя чего… Но мой любимый супруг, который по неизвестным причинам превратился в незнакомца, слишком важен для меня, чтобы я сдалась, не пройдя все испытания, посланные судьбой, до конца.
— В данном случае гарантии выданы под 100 % обеспечение.
— Придётся поверить тебе на слово, Мира. Потому как, чтобы проверить обеспечение, нам придётся вернуться домой.
Не могла не согласиться. Пока мы молча ужинали, я краем глаза наблюдала за мужем. Он едва пригубил вино и сразу же попросил официанта принести бутылку коньяка. А это прозвучал второй звонок, причём набатом. Я совершенно не чувствовала вкуса блюд и ела из необходимости, чтобы иметь возможность выпить как можно больше вина. Вдруг в расслабленном состоянии мне удастся подластиться к недовольному и даже сердитому мужу с большей вероятностью успешного исхода. А то с недавних пор мои провалы слишком зачастили.
Несмотря на приложенные усилия напиться у меня не получилось, нервная обстановка не располагала к расслаблению. За время ужина мы едва перебросились парой фраз. Я видела, что Гера слишком часто обновлял свой коньячный фужер, янтарная жидкость в нём не задерживалась надолго. И к концу вечера мужское лицо из живого пусть окрашенного негативными эмоциями, но тем не менее живого, до которого можно было достучаться, превратилось в ледяную бездушную маску. Я не знала, как и что говорить человеку, у которого вместо лица холодный, непроницаемый лёд, лишённый эмоций под чистую, в том числе злости или даже ненависти. Как только Гера заметил, что моя тарелка опустела, он тут же подозвал официанта, расплатился, и вскоре больно стискивая локоть, вёл меня в сторону машины. На улице, озябнув от осенней прохлады я моментально вспомнила про забытое в гардеробной пальто. Усадив меня в тёплый автомобиль, разогретый загодя водителем, муж вернулся в ресторан за забытой деталью гардероба.
Путь домой также прошёл в гробовом молчании. И по мере нашего приближения к дому я всё больше и больше сжималась внутри в комок. Мне не верилось, что Гера способен повторить «воспитательный» трюк с ремнём, как в прошлый раз. Но внутренняя интуиция вопила об опасности. Однако какими бы громкими не были её вопли, что-либо предпринимать я не торопилась. Да и, честно говоря, даже не предполагала, что именно могла бы сделать. Что я в состоянии противопоставить мужу? Он ревновал, я видела. С моей стороны поводов для ревности нет. С его вроде как тоже. Откуда могла взяться ревность, да к тому же настолько ядовитая, разъедающая внутренности кислотой?
Возможно, после потери ребёнка, когда я сама из-за неостанавливающегося кровотечения балансировала на грани жизни и смерти, а Гера мучился неизвестностью и переживаниями, то он ведь мог попросту не справиться с эмоциональным давлением. Ведь мог же? Вдруг из-за страха потенциальной двойной потери он стал таким несдержанным в своей злобе… Вероятно, он психовал не столько из-за потери малыша, но прежде всего потому, что я подвергла опасности собственную жизнь. Ведь я твёрдо знала, что муж без памяти влюблён в меня, как и я в него. Со времени нашего знакомства мы почти не расставались. Даже на заре наших отношений, когда мы не жили вместе и не были женаты, Гера всегда находил время, чтобы встретиться со мной. Если работал допоздна, то приезжал ко мне ближе к полуночи. Лишь бы обнять, стиснуть в своих ручищах мои рёбра, впиться требовательным поцелуем в губы, терзать и мучить жёсткими ласками до тех пор, пока моё тело не обмякало в его руках, превращаясь в податливый платин. Только убедившись, что сопротивление подавлено на корню,
