Некромант тогда явно не был доволен поведением Лаверн, но не сказал и слова против. Лишь поджал губы и застегнул на ее шее серебряную цепь с камнем глубокого зеленого цвета. От камня веяло магией, и зверь внутри Кэлвина ярился. Как истинный анимаг, он не доверял силе амулетов.
“Это тоже вид ошейника, – сказал он Лаверн немного позже, когда доверие между ними укрепилось. – Дар хитреца. Сними, иначе он принесет тебе беду”. Лаверн тогда посмотрела на него странно, но камень оставила. Она выжгла из себя все воспоминания о бывшем хозяине, но с амулетом расстаться не смогла. Кэлвин не мог допустить, чтобы это ее погубило.
Из всех людей Лаверн полностью доверяла лишь ему и Марии. В первую ночь на свободе они остановились в одной из береговых гостиниц Двуречья, и там Лаверн сняла ошейник с провидицы. Та всю ночь прорыдала на своем тюфяке, а Кэлвин до рассвета слушал всхлипывания, не понимая, что так печалит эту красивую женщину. Тогда он не осознавал, что некоторые люди просто рождены для рабства. Марии была невыносима сама мысль о свободе, настолько она привыкла к ошейнику. Для нее он был символом стабильности, Лаверн же отняла это. Кэлвин, а точнее, зверь в нем, не мог ни понять Марию, ни примириться с подобным типом мышления. В ночь, когда Морелл пришел в Очаг, Кэлвин ясно увидел, что связь Марии с некромантом все еще сильна.
И теперь, когда Кэлвин ушел, эта змея будет шептать Лаверн на ухо. Кэлвин не мог допустить этого. Не мог позволить мерзавцу снова затащить чародейку с свои паучьи сети.
– Вставай, – сказал он себе. – Вставай и иди.
Дикий кот Алтейна оставил после себя много следов. Снегопад утих, и лес сохранит следы надолго. Если двигаться дальше, Кэлвин найдет дорогу к побережью, а после – и к предгорной деревушке Старого Эдда, куда рано или поздно подтянется отряд Лаверн. Ему нужно лишь дойти, а там Мартин залечит раны, и Кэлвин снова сможет защитить Лаверн, стать для нее тем, чем был всегда – стеной, о который разбивались безуспешные попытки врагов чародейки извести ее навсегда.
Чутье не подвело, и к вечеру следующего дня Кэлвин вышел к скалистому утесу и спустился по обледенелым ступеням к кромке воды. И там уже упал на холодный песок, полностью обессиленный. Анимаги практически не чувствуют холода, но из-за ран природная защита Кэлвина дала трещину, и его буквально трясло от мороза. Или то началась лихорадка? Бок противно ныл, кровь уже не сочилась, но ткань вокруг ран покраснела, опухла и нехорошо блестела. Если так пойдет и дальше, воспаление свалит его окончательно, и Кэлвин не дойдет. Но он должен! Просто обязан добраться!
Стиснув зубы, он встал, но, качнувшись, тут же рухнул в ледяной песок. Сознание предательски ускользало, хотя Кэлвин цеплялся за него, как мог. Он помнил прохладную ладонь, коснувшуюся лба. Мужские голоса и похабные шуточки. Резкую боль в боку, когда кто-то коснулся торчащей стрелы. И некроманта с мерзкой улыбочкой на лице. Кэлвин сфокусировал взгляд и рассмотрел жавшегося к боку Морелла мальчика.
– Ча…
Кэлвин рванулся было, но его удержали сильные, как тиски, руки, от которых отчетливо несло мертвечиной. Единственный здоровый глаз Ча смотрел на анимага с ужасом. Отчаяние поглотило Кэлвина, в мозгу билась одна-единственная мысль: “Она опоздала”.
– Не дергайся, звереныш, – беззлобно усмехнулся некромант. – Будет больно.
Он не соврал – боль была настолько сильной, что Кэлвин заорал. И тут же провалился в беспамятство. Там, в темноте, он снова был зверем и охотился на просторах Дикого Поля, а его гейрдис была рядом с ним.
И, наверное, это могло считаться счастьем.
Матильда
– Все, что от тебя требуется – родить ему сына.
Отец гневался. Он говорил тихо, и тон его оставался ровным, как, впрочем, и всегда, но Матильда знала. Она с детства умела различать мельчайшие изменения в настроении своего лорда-отца. Как понимала неоспоримый факт: каждое его слово всегда означает что-то важное: Волтар Бригг никогда не разбрасывался словами, истинно полагая, что лучшее обозначение намерения – это действие.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он смотрел в окно на бушующее море, его спина загораживала оконный проем, и малый чертог казался Матильде непомерно мрачным.
Волтар Бригг не мог похвастаться статью и телосложением. Средний рост, скорее поджар, чем крепок, тонкая кость, узкое лицо. Черные волосы. Серые, в цвет стали, глаза. Тонкие длинные пальцы, которые легко управлялись что с дичью, что с пером, что с трупами. Сила… Сила была. И Матильда до замужества наивно полагала, что станет преемницей этого мощного дара. Тогда она еще не знала, сколько забирают роды…
– К сожалению, над полом ребенка я не властна, – устало ответила она, сжав пальцами виски. Голова не болела, нет. В ней просто стучала тысяча маленьких молоточков: тук-тук, тук-тук… Скорее всего от бессонницы, которой Матильда мучилась третью неделю подряд. – Берта…
– Довольно с ней носиться, как к сокровищем! – резко перебил отец и повернулся. Взгляд его, казалось, способен был проесть кожу, и молоточки застучали быстрее. – Девчонка ни на что не способна, кроме как изводить всех своим безумием. А даже если бы в ней и возродилась хоть капля той силы, что вы со Сверром в нее вложили, ты знаешь: женщина не напитает источник. Роди ему сына.
– Чтобы родить его, нужно сначала зачать, – огрызнулась Матильда и тронула выцветший гобелен на стене, что знавал еще лучшие годы Фредрека Морелла. Он покрылся ровным слоем пыли. Тростник на полу начинал гнить. Серебро на полке потемнело, и надо бы взяться за прислугу, которая в последнее время совершенно отбилась от рук. Еще девки Сверра из северного крыла пару раз совершенно безбоязненно появлялись в гостиной, а эта полоумная Аврора забросала всю лестницу сушеным вереском. Берта все чаще уходила в себя и подолгу просиживала, не шевелясь, перед каминной пастью, будто ожидая, что из нее вылезет сам дух Огня, на котором она в последнее время буквально помешалась.
Сил не было совершенно. Отчаяние переросло в апатию, и Матильда буквально заставляла себя встать по утрам. Она полагала, что приезд матушки с сестрицей скрасит ее будни, но отец… отец умел испортить планы.
– Как давно он ложился с тобой?
– Сверр предпочитает трахать других женщин. Показать, где обитают его светловолосые игрушки?
– Не дерзи! – осадил отец, и Матильда нехотя отвела взгляд. Напомнила себе, что женщине полагается быть кроткой. – Никто в том не повинен, кроме тебя самой. Если бы ты изначально вела себя мудро, как и полагается примерной жене, сейчас не спала бы в холодной постели. И рожала бы мужу мальчиков.
– Если бы я вела себя кротко, она до сих пор жила бы в этом доме, – мягко возразила Матильда, старательно сдерживая гнев. – И рожала бы моему мужу мальчиков.
– Уверен, что всем было бы проще, останься она в этом доме.
– Ты… – вспыхнула было Матильда, но отец остановил ее властным жестом.
– Я. И только я думаю о будущем нашей семьи. А ты, кажется, позабыла о долге. Как и твоя сестра. Та только и думает, что о своих зельях, и зубрит заклинания ночи напролет. Мечтает о том, чтобы поступить на обучение в Капитул. Будто ее там кто-то ждет! А знает ведь, насколько важно для меня укрепить союз с севером.
В этом Матильда была согласна с отцом – Эдель слишком беспечно относилась к собственной судьбе. И слишком сильно полагалась на дар. Сколько бы Матильда не пыталась убедить ее, что магия женщины – вещь нестабильная, сколько не пеняла собственным примером, Эдель оставалась непреклонной. Нет, она, конечно, соглашалась. И взгляд опускала в пол, признавая доводы старшей сестры. Но в глазах горел такой знакомый огонек упрямства.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ничего, выйдет замуж, остепенится. К тому же Ивар Кирстен – совсем еще мальчик, застенчивый, милый и безобидный, им будет просто управлять.
И если в отношении Эдель Матильда была с отцом солидарна, то его слова о шлюхе Сверра восприняла с обидой.
– Наверное, это мое упущение, – смягчился он. – В своем северном замке ты наверняка не получаешь достаточно информации о том, что происходит в стране. Ситуация такова, что королевский род умирает. И король, как бы ни кичился былыми подвигами и не орал на своих вассалов, слаб. Смерть двуречьенского принца не добавляет ему авторитета. Капитул считает, что Эридору недолго осталось править, и страна рискует быть разодранной на части междоусобицами. Понимаешь, что это значит?
