Нам необходимо увидеть противника первыми. Он наверняка нас ищет на фоне звездного неба. Вот бы сейчас погасить праздничную яркость звезд! Сколько людей во все времена смотрели на звезды и восторгались ими, и, конечно же, не было ни одного человека, кто хотел бы их погасить. Ни одного, кроме нас с Ниной, в эту минуту... Свет, как кнутом, ударил сзади снизу. Нашел все-таки!
Я было струсила. И трусила моя нога. Да-да, нога! Правая нога предательски дрожала. Схвачу за колено — вроде бы успокоится. Отпущу — нога опять за свое. Хоть кричи. Что же это за напасть! Я по-настоящему разозлилась на свою слабость. Собрала все мужество, выдержку и сосредоточилась так, что сам черт не брат. Значит, две пушки, четыре пулемета и все, чем силен «мессер», — это для нас. Это для нас около трех килограммов в секунду пуль и снарядов, начиненных взрывчаткой, зажигательной смесью и бронебойными сердечниками.
Фашист не успел открыть огонь и проскочил мимо. Скорость «мессера» в шесть раз превышала нашу. Но он нашел нас! И теперь будет расстреливать, как приговоренных.
На разборе обобщали опыт уклонения от атак вражеских истребителей. По-2 должен резко отвернуть с курса с потерей или набором высоты. Успех зависел от своевременного обнаружения истребителя, точного определения его атаки. Эта задача возлагается в первую очередь на штурмана. Но разве все можно предусмотреть? Мысленно стараюсь представить действия врага. Сейчас он пойдет в лоб, на сближение, зная, что нам остается уходить только вниз.
— Черта с два! — ору я летчице. — Только вверх!
Вижу, как фриц включает фару и ищет нас внизу. Он проскочит нас, опять уйдет далеко и, возвращаясь с боевым разворотом, потеряет какое-то время. Минута, но выиграна. Длинная тень пронеслась рядом, оглушив грохотом моторов. Гитлеровец повернул истребитель назад и врубил посадочную фару. Колючий свет, как сварка, ударил по глазам. На миг я ослепла. Наклонила голову к приборной доске, но перед глазами все равно плыли красные круги. Тявкнули пушки. Я представила рой трассирующих снарядов, которые в одно мгновение развалят нашу «фанерку». Однако летчица сумела уклониться, и охотник-истребитель проскочил. Вихревой поток вздыбил машину. Нина почти интуитивно сбросила газ и стала снижаться, круче и круче склоняясь к земле. И снова шевельнулась тревожная мысль: «Выдержит ли наше фанерное сооружение бешеную скорость?» Почти слепо верю в Ульяненко. При первом знакомстве она мне сказала: «Пижонства в воздухе не люблю. И плохо летать тоже не люблю. Потому что неприлично. Потому что небо уважать нужно. И не машина вовсе летает, это я лечу. И педаль для меня — не просто педаль, а продолжение моей ноги, а ручка управления — моей ладони! Понимаешь?» По-настоящему я поняла это позже, в сложных полетах, таких, как этот.
Пронзительно звенят расчалки.
«Да будь ты проклят, гад!» Направляю в его сторону пулемет. Но где же «мессер»? Он опять потерял нас. Он мечется вокруг нас. Ищет. И яркий его луч то загорается, то гаснет. Смотрю на компас. Уйти бы к нашему выступу переднего края! Бензина у нас в обрез. Поскорее бы до своих. Но Ульяненко разворачивает самолет в сторону. Ведь фриц знает, куда мы летим, и будет искать нас впереди, на ближайшем к дому маршруте.
— Да-да, — шепчу я, — надо обойти это место.
Однако «мессер» мечется где-то рядом.
— Нина, а может, к самому лесу? Сольемся?
Чувствую, что Нина колеблется, и все-таки поступает вопреки моему совету. Нервно дрожат и не могут успокоиться стрелки приборов. Звезды исчезли. Надвинулось облачко.
— Давай в облако!..
Но облачко оказалось малым, самолет вынырнул из него. И тут я увидела «мессершмитт». Он как будто подкарауливал нас. На самолет обрушился поток огненных трасс. Что-то треснуло, встряхнуло машину. Невольно я пригнулась в кабине, и в этот момент над головой протянулись светящиеся нити трассирующих пуль.
— Рви вправо! — закричала я.
Нина мгновенно сработала рулями, и самолет резко ушел в сторону, сразу же (промедли она хоть долю секунды!) выше и слева от него пересеклись рваные дымные облака.
Оглушительный хлопок — и самолет встряхивает. Я вижу, как от мотора что-то отлетает. Но машина держится еще в воздухе устойчиво. Острый запах тонкой петлей захлестывает горло. Самолет заваливается на крыло. Нина мгновенно срабатывает рулями. Выровнялись. В левом крыле рваная дыра, но машина послушно идет. Все хорошо, надо только придерживать ее, чтобы не валилась.
— Жива?! — Мой голос срывается на крик.
— Да!
Мы опять в кольце: разрывы справа, слева, сзади. Сейчас бы рывок, чтобы убраться, и еще рывок — добраться до своего аэродрома. Но увеличивать скорость нельзя. Хорошо хоть тянет. Как-никак, а тянет. Ладно, два раза подряд не попадают. Нет, бывало, попадали. Ладно, только бы не заглох мотор. Взрыв рядом с кабиной. Нина резко уходит скольжением на крыло. Метры, завоеванные с таким трудом, потеряны, но разрывы остаются позади. Теперь довернуть на луну. Может, и выкрутимся.
Уйти со снижением на предельной скорости и нырнуть к лесу — это почти наверняка спасение. Но опыт предостерегал против губительного ухода от «мессера» по прямой и вниз, а подбитый, плохо повиновавшийся По-2 лишал возможности размашистого, энергичного, как при лыжном слаломе, маневра. Чтобы не подставлять себя, Ульяненко подскальзывала в сторону от «мессера» — едва-едва на сантиметры.
Оглушительный хлопок над ухом — самолет снова встряхивает. Врезал! Мы не поняли куда. Ждали сбоя, обрыва в моторе, но мотор работал. Превосходство в скорости мешало немцу прицелиться. Наш самолет с ревом несся вниз, распарывая встречный воздух. Высота — 600, 400, 200, 100. Разрывы еще тянулись за нами, вот-вот достанут, но мы все-таки уходили. И впереди было чисто — звездное яркое небо и тишина. Тянем. Надо тянуть!
Стрелка давления масла подвигалась к нулю. Сколько протянет двигатель — минуту, пять, десять? Теперь до Ломжи бы, там ближе всего до линии фронта — минут десять. Нина сбавляет обороты, чтобы не перегружать мотор. И тут же карабкается вверх — нужна высота, побольше высоты, чтобы спланировать, когда заглохнет мотор. Когда заглохнет... Теперь единственное — оттянуть этот момент. Выиграть минуту, две. А то три или четыре. Дотянуть до своих. Натужно, из последних сил ревет мотор, самолет срывается, проваливается, но высота все-таки понемногу растет — значит, еще живем.
Впереди вспухают грязные, черно-серые хлопья разрывов, сверкают молнии вспышек. Ульяненко с креном лезет вверх — надо обойти заградительный огонь и не потерять высоту. Но нас опять «повели» — разрывы идут след в след. В горле высохло — не глотнешь. О том, что можем погибнуть, даже мысли не возникало. Как и всякому двадцатилетнему, смерть нам казалась чем-то таким, что к нам самим не имеет никакого отношения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
