Мы идем с Зоей на небольшой высоте. Внизу ни одного огонька. Кажется, что все вокруг спит. И немцы спят. Под крылом медленно проплывает едва различимое полотно железной дороги. Мелькают искорки, наверное, из труб паровоза. Впереди просматривается огромными темными прямоугольниками Белосток. Всматриваюсь в реку Супрасль. Где она, переправа? Тут нужны терпение и зоркость. Все равно хоть на миг, да мелькнет огонек фары. Решили набрать высоту и, планируя, «прогуляться» вдоль реки. Бесшумно пройтись, притупить бдительность врага. И вдруг... Ура! Мигнула фара какой-то автомашины. Перегибаюсь через борт кабины, всматриваюсь. Вот она, переправа, — точно струна между берегами. Бросаю сначала один САБ. Потом второй... И, удостоверившись, что это именно переправа, швыряю одну за другой еще четыре светящиеся бомбы. Висят, словно люстры. В конус света попадает и берег, и переправа на берегу, как муравейник — машины, орудия, люди. На переправе — танки. Видно, как они убыстряют движение, спешат проскочить опасное место. С высокого берега поднялись два ярких луча, прожектористы щупают небо, ищут. Зенитные пулеметы бьют в «фонарики», спеша расстрелять САБы.
— Зоя! Доверни влево. Левее... еще...
С этой минуты штурман превращается в хозяина самолета.
— Боевой курс сто сорок пять.
Летчица ведет машину как по ниточке. Теперь уже три белых столба ударяют в небо, мечутся, сталкиваются, разбегаясь в стороны. Вот-вот заденут самолет, и тогда на него прицельно обрушится железный смерч. Но летчица словно закаменела. Она держит курс 145. И будет держать, пока я не сброшу бомбы.
— Еще чуть левее.
И Парфенова доворачивает машину прямо на огненный столб, вставший перед носом самолета. Вот-вот схватит. Вот-вот выпустят в тебя снаряд и разнесут в щепки, в пыль. Хочется отвернуть. Встряхнуться хочется, ужас как! Но не то чтобы встряхнуться, чихнуть нельзя: вся штурманская работа пойдет насмарку. Кто-то размахивает лучами, как палками. Они налетают друг на друга и с треском отскакивают в стороны. Это справа рвутся снаряды. Я бросаю одну за другой две зажигательные бомбы, одну фугасную, за ними — светящуюся. Будто в лобовую атаку тянется еще прожектор. Начали бить «эрликоны».
— Зоя! С разворотом вправо, к воде! Пикируй!
Летчица пикирует, ускользает от ударов несущихся навстречу снарядов. Я смотрю назад и вижу взрывы своих бомб и разгорающийся пожар. Одна попала в переправу. Мы идем вдоль реки на небольшой высоте. Снаряды рвутся над нами. Я радуюсь: цель найдена, освещена САБами. На самом мосту полыхает пожар.
— Эх, хороша иллюминация! — говорит Зоя, и я слышу теплые, мягкие нотки, Радуюсь похвале.
Проходим у населенного пункта Фасты. Мелькнул огонек. Еще. Снова короткая вспышка. Что это? На фары не похоже. Снова мелькает слабый огонек.
— Зоя, что бы это значило?
— Может, кто привет нам шлет?
— А вдруг склад указывает?
— Жаль, нет бомб.
— Зайдем. Листовки бросим. У меня их три пачки осталось.
Я выбрасываю листовки. Они трепещут и опускаются все ниже и ниже, наши послания, похожие на бесчисленную стаю голубей.
На земле докладываем о странных огнях и просим разрешения там отбомбиться. Не знаю почему, откуда приходит такая уверенность, но я думаю, что в лесу около Фасты как раз тот склад, который столько ночей ищут летчики из соседнего полка.
На этот раз огоньков нет, но я засекла и запомнила место. Даю Зое курс. Минута... Две... Три... Они ползут, эти минуты, так долго! Но это только кажется, что долго.
За несколько секунд до сброса бомб небо вдруг раскалывается в грохоте и огне. Мы были готовы к такой неожиданности. Я сбрасываю бомбы, и через секунду-другую невероятной силы взрыв потряс машину. Вздыбилось небо, на мгновение исчезла ночь, и самолет так тряхнуло, что привязные ремни впились в тело. Нет, это не зенитный снаряд угодил в нас, это на земле, у врага, случилось что-то необыкновенное. Всегда сдержанная, Парфенова ликовала, захлебываясь:
— Ух ты-ы!
Внизу море огня. Оно как-то лениво, словно в раздумье, приподнялось над землей и потом плеснуло в стороны с такой стремительностью, что, казалось, залило всю землю до горизонта. Прожекторные столбы, до того метавшиеся по небу, на мгновение застывают, словно парализованные. Потом начинают качаться с еще большей яростью и настойчивостью. Я перегнулась посмотреть, что там все-таки пылает, и в это время нас поймали четыре луча. Шесть минут в огне! Стреляли четыре пулемета и малокалиберная пушка. И я сама как пулемет выплескивала слова:
— Правее... Так... Левее... Скорость...
Мы возвратились живы и здоровы на невредимом самолете. На другой день нас вызвали в штаб и сообщили:
— Наземное командование подтверждает, что ночной бомбардировщик взорвал склад с горючим.
Командир дивизии, вручая мне орден Славы, сказал:
— На вид стрекоза, а как до драки — львица.
Журналисты подхватили, и я даже плакала, когда, случалось, дразнили меня.
В имении «Тик-так»
«24 августа 1944 г. — 3 полета — 5 ч. Бомбили п. Остроленка. Сбросили 600 кг бомб. Подтверждают экипажи Е. Поповой, Н. Тропаревской».
Полк расквартировали в чьем-то старинном имении. Огромный столетний парк, такой густой и темный, что сквозь листву небо просвечивает слабой голубой сеткой. Пахнет сыростью, мхом, древесиной, старой корой.
Через ручей перекинуты старые мостки, сделанные из сучьев. Круглые беседки с белыми колоннами. Пруд с почти черной, тяжелой, неподвижной водой, покрытой водяными лилиями. В господском, не тронутом войной дома поместились летчицы и механики. Летное поле — позади парка, прямо на пахоте. Такого комфорта нам не приходилось еще никогда видеть. Всю войну устраивались то прямо под самолетами, то в землянках, то в зданиях сельских школ. А тут простор, уют, красота.
— В таких хоромах только балы устраивать, — осматривая хозяйство, сказала штурман Вера Белик. Она была дежурной по части.
— В чем же дело? — отозвалось сразу несколько голосов.
— Зовите Данилову с баяном, — распорядилась Белик. — Пока суть да дело, успеете повеселиться. Тем более обстановку еще выясняют.
— А зачем баян? Тут есть музыка, — сказала Клава Серебрякова и подошла к светлому нарядному роялю, стоящему в углу зала. Она бережно открыла крышку, робко надавила пальцем на одну клавишу, другую, прошлась по всем, как бы проверяя исправность инструмента, и заиграла «Синий платочек», сначала неуверенно, но с каждой ноткой набирая силу и уверенность. Сразу же в зал хлынул народ, на ходу подпевая и пританцовывая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
