Выплюнул песок, встал. Принес булыжник. Приподнять нос лодки было уже не так трудно, а чтобы он не опускался, я подсунул под него камень. Если бы мне хватило ума положить водоросли в лодку, все было бы готово, но я не мог тогда загадывать так далеко вперед. Водоросли еле-еле пролезали в щель, и я заталкивал их, стебель за стеблем, пока вся моя кипа не оказалась под лодкой. Залезть самому оказалось труднее – я оцарапал спину, и все равно пришлось подымать днище головой, чтобы втащить зад.
Я так вымотался, что, забравшись под лодку, готов был сразу заснуть. Однако меня трясло, как собаку, поэтому я принялся нащупывать в темноте водоросли и стаскивать их в кучу. Получился толстый матрац, на который я тут же заполз, и еще хватило накрыться сверху заместо одеяла. Камень я втащил за собой и теперь лежал, укрытый от ветра, в сухой постели.
Меня колотило все сильнее. Зубы стучали так, что заныла челюсть, вокруг стоял хруст ломающихся водорослей. Согреться не удавалось. По днищу лодки застучал то ли дождь, то ли мокрый снег, и я порадовался, что лежу в укрытии. Однако озноб не унимался. Я поджал колени к животу, сунул руки под мышки, теснее подобрал к себе водоросли – все, чтобы согреться. Это было настоящее сражение.
Потянулся один из тех долгих часов, о которых обычно умалчивают путешественники: жуткое время, когда твоя единственная и насущная забота – согреться. Час тянулся и тянулся, и постепенно мне стало теплее. Не как в парилке, но после ледяного моря и открытого всем ветрам пляжа сухие водоросли под лодкой казались раем. Мне хотелось лежать так всегда, заснуть и никуда больше не идти.
Однако в глубине души я знал, что должен догнать Тома и остальных, пока они не слишком далеко. Я рассудил, что ночь они, как и я, проведут где-нибудь в укрытии, а утром тронутся в дорогу. Я высунулся из-под лодки и увидел тонкую полоску зари, песок, изрезанное основание обрыва, темные тучи. Самое мерзкое утро на моей памяти. Ветер свистел над лодкой, однако я решил, что пора искать спутников, пока они не ушли совсем. Выбраться из-под лодки оказалось легче, чем забраться в нее: я подставил булыжник под нос и прополз в щель. Даже не думалось, что ветер окажется таким холодным. Он мигом выдул из меня драгоценное тепло. Теперь, когда рассвело, можно было разглядеть пляж. Он был пустой и голый: унылый серый песок. Сдвинув лодку, я вытащил водоросли и кое-как обмотался ими, другие набросил на плечи, так что весь оказался в ломких черных листьях, и тут же обнаружил: в них куда теплее, чем я думал, и уж точно теплее, чем нагишом.
Расселина узким клином врезалась в береговой обрыв, и я пошел прямо по ней, по ручью, чтоб не ломиться через кусты. Про то, что будет с пятками, я уж и не думал, но, по счастью, русло было покрыто скатанной галькой. Ветка оцарапала ногу, и я оторвал взгляд от бортов расселины, чтобы видеть, куда иду. После невысокого водопадика я оказался среди деревьев. Здесь кусты росли реже. Расселина свернула вправо, потом влево; за поворотом ветра почти не было. Над головой, шурша иголками, качались верхушки сосен, между ними кружили снежинки, затушевывая четкие линии сучьев. Я застонал и пошел дальше.
Подъем делался все круче, дорогу преграждали новые водопадики, все более высокие. Чтобы вскарабкаться на них, приходилось вжимать голову в плечи, спасая лицо от колючек. Я здорово расцарапался и растерял половину своих водорослей, стебель за стеблем. Перед третьим водопадом я заплакал от бессилия. Он был такой высокий – я думал, ни за что не влезу. Однако я велел себе не дрейфить и полез прямо по ручью, чтобы не изодраться о кустарник. Наверно, это было глупо, потому что меня снова затрясло от холода – в тот день мне бы явно не дали приза за сообразительность. Не знаю, может, другого пути взобраться и не было. Уже на самом верху я оскользнулся и упал в воду – переплыв море, чуть не утонул в плевом ручье. Однако как-то изловчился вылезти и взобрался-таки на уступ. Наверху стало ясно, что идти больше нету сил. Если б только у меня были ласты. Когда до меня дошло, что именно я подумал, я сперва рассмеялся, потом заплакал. Я шел через озерцо над водопадом и вдоль ручья, спотыкался, волочил за собой водоросли, хлюпал носом и думал, что наверняка сдохну от холода.
Так, в слезах и в соплях, я и наткнулся на их лагерь: обогнул несколько деревьев и чуть не наступил на костер, ослепительно ярко-желтый среди серости и черноты.
– Эй! – крикнул кто-то. Другие вскочили. Ли держал на изготовку топорик.
– Вот и вы, – сказал я. – А это я.
– Генри!
– Боже!
– Генри! Это же Генри Флетчер!
Я узнал голос Тома. Вот и он сам, прямо передо мной.
– Том, – сказал я. Он протянул ко мне руки. – Рад тебя видеть, Том.
– Рад видеть меня? – Он крепко стиснул мои плечи Ли оттащил его, завернул меня в шерстяную кофту. Том смеялся, хрипло и радостно.
– Генри, Генри! Хэнк, мальчик мой, ты в порядке?
– Замерз.
Дженнингс подбросил сучьев. Он улыбался и что-то говорил, может, мне, может, другим, не знаю. Ли снова оттащил Тома и поправил на мне кофту. Костер задымил, я закашлялся и чуть не упал.
Ли подхватил меня, усадил рядом с костром. Остальные смотрели, вылупив глаза. Костер пылал перед навесом из сучьев – так жарко, что горели и мокрые дрова.
– Генри, ты что, доплыл до берега? Я кивнул.
– Боже, Генри, мы ведь кружили на том месте, искали тебя, но не заметили! Наверно, ты проплыл мимо. Я помотал головой, но Ли сказал:
– Замолчите, давайте скорей разотрем ему ноги. Не видите, он весь синий, сейчас помрет, если не отогреть. И говорить не может. Положите его у костра. Он все расскажет позже.
Меня уложили перед открытым краем навеса, у самого огня, освободили от водорослей и растерли рубашками. Я был весь в песке, и казалось, с меня сдирают кожу, но это было почти не больно. Я оживал. Наконец-то можно расслабиться. От огня шел жар, как от печки. Он накатывал волнами, медленно проникал внутрь. Мне было хорошо, как никогда. Я протянул руку к самому огню, и Том поддержал ее. Ли кончил растирать мне ноги, укутал их шерстяным одеялом.
– Г-где вы раздобыли с-столько одежи? – выговорил я.
– В лодке было полным-полно, – ответил Дженнингс.
Том положил мою руку и поднял к огню другую.
– Не представляешь, как я рад тебя видеть. Ух!
– Верно, – сказал Дженнингс. – Надо было послушать, как он ревел. Прямо страх брал.
– Мне было худо, ужасно худо. Но теперь все отлично. Не поверишь, как я рад. Уж не помню, когда так радовался.
– Чертовски жаль, что мы проморгали тебя в тумане, – сказал Дженнингс. – Ты бы добрался с нами в лодке без всяких хлопот. Места было вдоволь.
При этих словах Томпсон и другие загоготали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
