Спустя два часа мадемуазель Ракофф свистком оповестила об отбое тревоги и дети вышли из автобуса. Молитва на террасе, где в воздухе все еще стоял запах паленого, вознесла к небесам благодарность воспитанников. А вечером, перед раздачей успокоительного, был показан фильм о великих реках.
Утром в субботу, проходя после завтрака по безлюдному вестибюлю, Людо обнаружил, что дверь на девичью половину широко распахнута, и не удержался от того, чтобы не проникнуть в запретный мир. В воздухе стоял сладковатый запах, во всем крыле, казалось, никого не было. В комнате, похожей на его собственную, он увидел на стенах цветные фотографии красивых мужчин в ковбойских шляпах. Он открыл ящик стола и принялся листать тетрадь, перевязанную шелковой розовой ленточкой. На ее страницах бесконечно повторялось одно и то же слово, написанное непослушным почерком: «Лиз». Километры «Лиз» бежали вплотную вдоль строчек — и так до самого конца тетради, внутренняя сторона обложки которой была покрыта теми же заклинаниями.
Он прилег на кровать и сразу увидел свою мать. Ему достаточно было закрыть глаза, чтобы встретиться с ней. Ничуть не изменившееся лицо, каким оно сохранилось в его чуткой памяти, где продолжали звучать слова и голоса, которых он больше не слышал наяву.
Внезапный смех разбудил его, однако он никого не увидел. В коридоре было так же пусто и тихо, как и когда он вошел. В задумчивости он направился к выходу. В дремотной тишине гулко разносился отдаленный стук шаров на шлаковом покрытии террасы. Внимание Людо вдруг привлекла зияющая черная дыра под лестницей — открытый лаз со ступенями, спускавшимися в темноту. Мадемуазель Ракофф у ехала из Центра на машине, Фин и Дуду играли с воспитанниками на террасе; Людо ухватился за веревку, служившую перилами, и спустился вниз.
Он оказался в подвале: раньше Людо и не подозревал, что в замке есть такое подземелье. Шею обдало прохладой, в воздухе пахло прогорклой влагой, где–то, словно часы, отстукивающие тик–так, падали капли воды. Он углубился в темный проход, двигаясь ощупью вдоль шероховатых стен. Тишину нарушали едва различимые шорохи, источник которых ему не удавалось определить. Он уже собирался вернуться, когда его пальцы нащупали округлость металлической ручки; он повернул ее, и дверь со скрипом открылась.
Вначале он увидел лишь подвальное окошко в форме полумесяца и сделал несколько шагов вперед по темной каморке, пол которой был усеян беспорядочно разбросанными папками и бумагами. Попятившись к выходу, он вдруг различил во мраке чей–то силуэт и невольно вздрогнул. Неясная тень двинулась в сторону окна, свет от которого упал на лицо, и ошеломленный Людо прошептал: ''Лиз…». Она по–детски прыснула в кулак, как бы скрепляя своим смехом тайный сговор, и шагнула ему навстречу. В этом грязно–пепельном полумраке до Людо стало медленно доходить, что он оказался наедине с Лиз, что они были одни в подвале, и эта мысль вначале привела его в смятение. Он услышал шум моря, но то был шум их дыхания, разгоряченного от волнения. Наконец их глаза нашли друг друга, руки соединились, и Людо не заметил, как они, обнявшись, упали на устилавшие пол сотни фотографий, на которых беззаботно смеялись давно умершие люди.
VI
В начале сентября все воспитанники вернулись с каникул и в Центре по этому случаю устроили маленький праздник. Мадемуазель Ракофф произнесла приветственную речь, которую полковник де Муассак составил в честь открытия Центра и которой теперь открывали каждый учебный год, предавая детей в руки Господа.
Людо заставили покрасить стены в его комнате, которые, по словам медсестры, способны были напугать даже буйно помешанного. На выполнение этого приказа у него ушло три дня. Он оставлял на ночь банки с краской открытыми и засыпал, опьяненный ядовитыми испарениями; никогда еще сон его не был таким глубоким. Вечером, при электрическом освещении, замазанные рисунки оживали, а потеки краски образовывали крупные слезы, струившиеся между пальцами.
Одилон не прекращал за ним шпионить. Его медоточивая злоба, замаскированная самыми благими намерениями, его предупредительность и пронырливость таили угрозу, которая неожиданно воплощалась в жизнь. Мадемуазель Ракофф регулярно требовала, чтобы Людо признался в распространении всякой чуши на ее счет. Откуда исходили эти обвинения?.. Она уклончиво отвечала, что ей полагается все знать:
— Готова поспорить, что ты называешь меня старухой!
Когда он думал о Лиз, его охватывала тревога. Они встречались в подвале по субботам в послеобеденное время при пособничестве других девочек. Все эти девочки, чью чувственность подавляли запретами, составили целый заговор в защиту любви и, как только мадемуазель Ракофф уезжала, собирались у входа, наблюдая за окрестностями и не давая карлику приближаться.
На полу чтобы можно было лечь. Людо и Лиз стелили старые шерстяные веши, шедшие на ветошь. Ласки, которые они расточали друг другу, не приводили к наслаждению. Разговаривали они мало, прижимались, совершенно одетые, друг к другу и так, в обнимку, дремали. Людо не различал губ Лиз. но прикасался к ним. Изуродованные губы, казалось, излечивала темнота.
Однажды Лиз захотела увидеть его обнаженным. Она зажгла принесенный им огарок свечи, торжественно сняла с него одежду и, ни слова не говоря, провела свечой вдоль его тела.
Ночью, в комнате, он рассматривал свой болезненно напряженный член, воображая, что Лиз рядом, и желая ее. Затем выходил во двор и стучал в ее темное окно, покрывая поцелуями разделявшее их стекло. Он по–прежнему подглядывал за утехами Фин и Дуду, пытаясь понять, что за колдовство могло превращать в сон разделенное наслаждение.
Когда он встречал свою подругу днем, то видел неуклюжую девчонку, скрывавшую свою женственность под хмурым видом.
В октябре пришло письмо от Мишо.
Дорогой Людовик,
Кое–кто говорит, что жизнь похожа на бутерброд, намазанный сам знаешь чем, и что едят его понемногу каждый день. Так что всякого дерьма здесь хватает с лихвой. Я не тот человек, кто станет о ком–нибудь говорить плохо. И потом, надо и вправду стать на место твоей матери — не очень–то весело, когда ждешь ребенка, а он возьми да и помри. Даже для меня это был еще тот удар. Но чего жаловаться, так не бывает, чтобы в жизни все было гладко. Все. что я могу сказать, так это то. что у меня с твоей матерью не клеится. Разладилось аккурат после аварии. Правда, я тебе не говорил, но только она слетела в кювет на своей чертовой тачке, это ж надо, такое наказание на нашу голову! Твоей–то матери ничего, а тот тип на мопеде остался без глаза. А так как она выпила лишнего, смекаешь, что к чему. Первый раз в жизни я буду в суде, и кто его знает, как там все обойдется. Она говорит.
что это из–за меня, тут уж я ничего не понимаю, я ждал ее к ужину, когда все произошло. Татав говорит, что перестал тебе писать, потому что ты ему не отвечаешь. И с матерью та же история, ты никогда не отвечаешь. Ладно, как только будет время, я заскочу к тебе, а пока посылаю посылку. Целуем тебя.
Мишо
Людо посчитал, что находится в Центре Сен–Поль уже десять месяцев. Почти год.
Мать так и не приехала его навестить, он так и не съездил на каникулы, Татав не любил его, Мишо постоянно обещал забрать его в Бюиссоне, но грош цена была тем обещаниям. Людо почувствовал физическую тоску по дому: он вновь ощутил запахи, разносившиеся вечерами по чердаку, вспомнил свои ночные бдения у комнаты Николь, послеполуденные часы у моря, завтраки, оскорбления — все эти воспоминания, приятные и тягостные, были одинаково дороги его сердцу, и всю накопившуюся горечь он стал изливать на детей.
Будущее свое он видел только за воротами Центра, но не находил способа изменить свою судьбу. Может, для того, чтобы ему улыбнулась удача и исполнились его желания, требовались другие стены?.. Может, Николь и Мишо с радостью примут его, если в один прекрасный день он вдруг появится в Бюиссоне?.. Что может помешать ему вернуться в свой дом, в свое иглу, слушать фисгармонию, вернуться к жизни, которая начиналась там, в неогороженном лесу, ведущем в мир чужих?.. Но всякий раз, когда надо было действовать, он отступал, боясь правды, ожидавшей его на воле.
Две недели он не ходил в подвал, затем снова пошел — из любопытства. Лиз была там, серьезная и молчаливая, черты ее лица скрадывала темнота. Они не пробыли вместе и минуты, как Людо вскочил.
— Что случилось? — шепотом спросила она.
— Здесь кто–то есть, — ответил он
Он не осмеливался зажечь свечу, боясь, что свет заметят снаружи.
— Здесь кто–то есть. — повторил он.
Но слышно ничего не было. Кромешная тьма застилала глаза. С того места, где он стоял, он уже не видел даже Лиз.
Недоброе предчувствие охватило его. В подвале кто–то был — кто–то, тихо притаившийся в темноте, несущий угрозу. Людо взял спички и свечу, переступил порог и направился вдоль прохода. Зубы его стучали. Он с трудом зажег свечу. В желтом свете качнулись пол и свод подвала, метнулись смутные тени. Охваченный внезапным страхом, он принялся во все стороны водить свечой, пытаясь разорвать холодную, давящую тьму. Вдруг совсем близко он услышал чье–то дыхание, опустил голову и узнал Одилона в его красном пиджаке. Распластанный, как жаба, у стены, с широко раскрытыми от восхищения глазами, он напряженно следил за Людо. Затем его тело задергалось в приступе злобного смеха и он бросился к выходу.
