Когда открылась дверь дома, Шин попросил накормить и приютить его на ночь. Вышедший на шум китайский кореец приказал ему убираться. Он сказал, что буквально этим утром к нему заходили полицейские, чтобы в очередной раз предупредить о запрете оказывать помощь беглецам из КНДР. Шин отправился к ближайшему кирпичному дому и там снова попросил помощи у хозяина-коейца. Но и тут ему было сказано убираться подобру-поздорову. Но на сей раз довольно грубо.
Уходя со двора, Шин понял, что окончательно замерзает, и тут заметил остатки костра, на котором хозяева дома, наверно, готовили себе пищу. Он выкопал из золы три тлеющих головешки, отнес их в ближайший лесок и, расчистив снег и набрав из-под него веток, развел огонь. Он снял ботинки с носками и, положив их сушиться у костра, сам того не желая, заснул.
Когда он проснулся поутру, огонь уже погас. Лицо Шина было сплошь покрыто инеем. Продрогший до костей, он надел до сих пор еще влажные носки и ботинки, а потом отправился дальше и шел все утро по проселочным дорогам, которые, по его мнению, вели от границы вглубь Китая. Ближе к полудню он, заметив впереди милицейский пост, свернул с дороги, нашел очередной дом и постучался в двери.
– Пожалуйста, помогите! – попросил он.
Еще один китаец корейского происхождения снова отказался пустить его в дом, сказав, что его жена страдает психическим заболеванием. Тем не менее он дал Шину в дорогу пару яблок.
Шин пошел извилистой дорогой в горы и прошагал по ней почти весь день. (Он до сих пор не знает точно, где и куда он шел в тот первый день. На Google Earth весь этот приграничный регион Китая выглядит одинаково и состоит из покрытых лесами гор и редких сельских домов.) Ближе к закату он рискнул наведаться в свежевыстроенный из шлакобетонных блоков дом, окруженный свинарниками. Когда он вошел во двор, его облаяли пять собак.
Из дома через приоткрытую переднюю дверь высунулся пухленький мужчина средних лет.
– Ты из Северной Кореи? – спросил он.
Шин устало кивнул головой.
Мужчина, китайский крестьянин, знавший всего несколько слов по-корейски, пригласил Шина войти и приказал молодой женщине сварить риса. Фермер сказал, что у него когда-то работали два перебежчика. Он предложил Шину приют, кормежку и пять юаней (около 60 центов) в день, если тот возьмется ухаживать за свиньями.
Вот так, еще не успев съесть свой первый в Китае горячий ужин, Шин обрел работу и крышу над головой. Ему уже довелось побыть заключенным, стукачом, беглецом и вором, но наемным рабочим он не был еще ни разу в жизни. Эта работа стала для него очень удачным началом новой жизни и принесла колоссальное облегчение. Наконец-то подошел к концу месяц постоянного страха, холода и голода. Жизнь, в которой не было ничего, кроме рабства, в одночасье канула в Лету.
Весь следующий месяц Шин наконец смог есть сколько хочет. Трижды в день он набивал живот жареным мясом, о котором они с Паком мечтали в Лагере 14. Он мылся горячей водой – с мылом! Впервые со своего рождения он избавился от вшей.
Фермер купил Шину антибиотики, чтобы вылечить ожоги на ногах, теплую зимнюю одежду и рабочие ботинки. Шин тут же выбросил краденую одежду, выдававшую в нем северокорейца.
У него была отдельная комната, где он спал на кровати, накрывшись сразу несколькими одеялами. Спать ему было можно до 10 часов в сутки – неслыханная роскошь! Жившая в доме молодая женщина (со временем Шин выяснил, что она была любовницей фермера) готовила Шину еду и научила его хоть как-то изъясняться на китайском.
Работать ему за свои 60 центов в день приходилось с рассвета до 7–8 вечера. Он не только ухаживал за свиньями, но еще и ходил с хозяином в ближайшие холмы охотиться на диких кабанов.
Иногда работа, конечно, отнимала у Шина все силы, но зато никто не бил его и даже не пытался подхлестнуть угрозами. По мере того как прибывали силы, Шин все сильнее чувствовал, как потихоньку испаряется постоянное чувство страха. Когда на ферму приходили с проверкой, хозяин говорил Шину притвориться глухонемым, ручался за него, и полицейские уходили восвояси. И все же Шин понимал, что живет у свиновода только потому, что является дешевой рабсилой. Способность китайских приграничных районов поглощать перебежчиков из КНДР очень велика и очень сильно недооценивается за пределами Северо-восточной Азии. Эта область не настолько чужда и не настолько враждебна по отношению к корееговорящим мигрантам, как может показаться.
Первыми «иностранцами», попадающимися на пути перебежчиков, как правило, оказываются этнические корейцы с тем же языком, аналогичным набором национальных блюд и культурных ценностей. При достаточном везении беглецы, как это случилось с Шином, могут найти приют, работу и обеспечить себе некоторую степень безопасности.
Началось все это в конце 1860-х, когда на севере Кореи разразился голод и умирающие крестьяне в массовом порядке стали перебираться через реки Туманган и Ялуцзян в северо-восточные регионы Китая. Позднее власти Китайской империи, напуганные экспансией России на Дальнем Востоке, стали нанимать корейских крестьян, чтобы создать из них этакий буфер в приграничных регионах, и корейская Чосонская династия позволяла им уходить в Китай на законных основаниях. Перед началом Второй мировой войны японцы, оккупировавшие Корейский полуостров и северо-восточные районы Китая, выдавливали десятки тысяч корейских крестьян за границу, чтобы ослабить власть Китая над этими регионами.
Теперь в трех северо-восточных провинциях Китая проживает почти 2 млн этнических корейцев. Самая большая концентрация жителей корейской национальности наблюдается как раз в провинции Цзилинь, где оказался Шин. Внутри провинции Цзилинь китайские власти создали Яньбяньскую Корейскую автономную область, где этнические корейцы составляют 40 % населения, а правительство субсидирует работу корейских школ и корееязычной периодики.
А еще корееговорящие жители северо-восточной части Китая стали невоспетыми героями борьбы за культурные перемены в КНДР. Эти люди ускорили наступление перемен. Они записывали через спутниковые тарелки южнокорейские мыльные оперы на CD. Контрабандисты сотнями тысяч перевозили диски на территорию Северной Кореи и продавали всего центов по 15 за штуку.
Мыльные оперы, в которых показывают бурно развивающуюся, уверенную в своих силах Южную Корею с богатыми домами и быстрыми автомобилями, объявлены на Севере «вредоносными визуальными материалами» и запрещены к просмотру. Тем не менее эти сериалы, которые смотрят даже офицеры правоохранительных органов, ответственные за их конфискацию у населения, продолжают собирать вокруг себя огромную армию поклонников и в Пхеньяне, и в других городах страны, где теперь часто встретишь подростков, имитирующих шелковистые интонации самых известных сеульских телезвезд. (3)
