отмечалось, что теории, которые возводят войны к общечеловеческим инстинктам, бесполезны для объяснения вариаций в интенсивности и стилистике межгрупповых конфликтов и вводят в опасное заблуждение, поскольку подразумевают, что война является чем-то неизбежным. По той же самой причине бесполезны и опасны попытки понять с точки зрения конфликтующих друг с другом всеобщих инстинктов любви и ненависти то, почему пленных иногда балуют, а затем пытают, приносят в жертву и съедают. Дело в том, что пленных балуют, пытают, приносят в жертву и едят не всегда, поэтому любая теория, ставящая задачу объяснить, почему весь этот комплекс действий вообще имеет место, должна быть в состоянии объяснить и ситуацию, когда он отсутствует. Поскольку рассматриваемые действия представляют собой одну из составляющих такого процесса, как вооружённый конфликт, их объяснение следует искать прежде всего в военных издержках и выгодах – в переменных, которые отражают масштаб, политический статус, военные технологии и логистику участников боевых действий. Например, взятие пленных само по себе является действием, которое зависит от способности боевого отряда избежать контратак и засад на обратном пути, когда его участники обременены вражескими пленниками, не проявляющими особого желания идти вместе с ними. Если такая группа невелика и ей требуется преодолеть значительные расстояния, перемещаясь по территориям, где противник может нанести ответный удар, прежде чем им удастся достичь безопасного места, от захвата пленных можно полностью отказаться. В таких обстоятельствах обратно можно принести только какие-то части вражеских тел, чтобы подтвердить количество потерь у неприятеля, требуемого для получения социальных и материальных поощрений, которые полагаются тем, кто проявил выдающееся поведение и храбрость в бою. Собственно, именно отсюда происходит широко распространённый обычай забирать с собой головы, скальпы, пальцы и прочие части тел противника вместо целого живого пленника.
Как только пленника приводят в деревню, можно ожидать, что отношение к нему во многом будет определяться способностью его хозяев извлекать выгоды из принудительного труда и заниматься организацией этого процесса, в чём и заключается решающее различие между политическими системами до и после возникновения государства. Когда пленников мало, а появляются они редко, нет ничего удивительного в том, что какое-то время к ним будут относиться как к почётным гостям. Не исключено, что в сознании похитителей могут присутствовать психологически амбивалентное отношение к пленнику, но, сколь бы глубоким оно ни было, пленник представляет собой ценное имущество, ради которого его хозяева буквально рисковали жизнью. В то же время возможность каким-то образом включить его в группу, к которой принадлежат похитители, как правило, отсутствует, а поскольку пленника нельзя отправить обратно неприятелю, его нужно убить. Собственная жуткая экономика имеется и у пыток. Если, как гласит пословица, быть замученным – значит умереть тысячью смертей, то пытать одного несчастного пленника – значит убить тысячу врагов. Кроме того, пытки – это ещё и зрелище, развлечение, которое прошло проверку временем и с одобрением воспринимается зрителями на протяжении веков. Это не подразумевает утверждения, что человеческая природа состоит в получении удовольствия от вида кровоподтёков, ожогов и расчленения других людей. Однако обращать неослабевающее внимание на необычные зрелища и звуки, такие как кровь, хлещущая из ран, громкие пронзительные крики и вой, действительно является одной из составляющих человеческой природы – да и то многие из нас в ужасе отворачиваются от всего этого.
Опять же, суть дела не в том, что мы инстинктивно наслаждаемся наблюдением за тем, как страдает другой человек, а в том, что мы способны научиться получать от этого удовольствие. Осознание этой способности было важным моментом для таких обществ, как тупинамба и гуроны. Их представителям приходилось обучать собственное молодое поколение тому, как проявлять безжалостную жестокость по отношению к врагам на поле боя. Подобные уроки усваиваются легче, когда появляется понимание, что враг поступит с вами точно так же, как вы поступите с ним, если вы попадётесь в его руки. Пленнику при этом дополнительную ценность придаёт его живое тело, которое для подготовки воинов выступает в той же роли, что и трупы в процессе обучения врачей. Теперь можно перейти и к ритуалам убийства – жертвоприношениям в угоду богам, палачам с их сакральными инструментами и воздержанию от половых контактов. Для понимания всего этого комплекса требуется учесть, что война в племенных и деревенских обществах представляет собой ритуальное убийство вне зависимости от того, где был лишён жизни враг – на поле боя или на вашей собственной территории. Перед тем, как отправиться на битву, воины раскрашивают и украшают себя, призывают на помощь предков, принимают галлюциногенные наркотики, чтобы вступить в контакт с духами-покровителями, и придают силу своему оружию с помощью магических заклинаний. Враги, павшие на поле боя, представляют собой «жертвы» в том смысле, что их смерть, как утверждают представители рассматриваемых нами обществ, порадует предков или богов войны, которые точно так же радуются пыткам и смерти пленника. Наконец, обратимся к вопросу о каннибализме, который уже при самой своей постановке обнаруживает глубокое непонимание сути дела со стороны тех, кто его задаёт. Люди могут приучиться любить или не любить вкус человеческой плоти точно так же, как они могут научиться тому, чтобы получать удовольствие или приходить в ужас при виде пыток. Очевидно, что существует множество обстоятельств, при которых приобретённый вкус к человечине может быть интегрирован в мотивационную систему, побуждающую человеческие общества вести войну. Кроме того, съесть врага – значит буквально получить силу от его уничтожения. Поэтому на самом деле необходимо объяснить, почему в отдельных культурах, где не гнушаются убивать врагов, предписывается в принципе воздерживаться от их поедания. Однако дать ответ на эту загадку мы пока не готовы.
Итак, объяснением комплекса, включающего пытки, человеческие жертвоприношения и каннибализм, выступает учёт военных издержек – и если это отступление покажется читателю слишком механистичным, то автор должен отметить, что не отрицает существования амбивалентных психологических мотиваций наподобие тех, которые порождает эдипова ситуация в милитаристских обществах с мужским превосходством. То, что война способна вызывать противоречивые эмоции и одновременно иметь множество разных смыслов для её участников, вполне ожидаемо. Кроме того, я не отрицаю, что каннибализм может быть выражением как привязанности, так и ненависти к жертве. Однако я решительно отвергаю представление о том, что особые модели межгрупповой агрессии можно объяснить смутными и противоречивыми психическими элементами, которые отдельные исследователи уверенно абстрагируют от конкретики экологического и репродуктивного давления, в первую очередь побуждающего людей вести войны.
Возвращаясь к ацтекам, следует отметить, что уникальным элементом их религии было не учреждение человеческих жертвоприношений, а детальная разработка этого института, следовавшая по определённым деструктивным траекториям. Прежде всего
