Минуя сотни самых разнообразных преград, транспорт с партийной литературой, отправленной из Женевы, благополучно дошел до Сибири. Глубоко законспирированные революционные кружки принялись изучать и осмысливать суть происходящих событий.
В недрах революционного движения началась та великая размежевка, огромное значение которой выяснилось только многие годы спустя.
Три ночи Тарас Семенович Беляев не подходил к волчку, вчитываясь еще и еще раз в брошюры, листовки и письма, присланные Соколовским. В четвертую ночь условным стуком в дверь Беляев подозвал Матвея к себе.
В камере было совершенно темно.
Шепотом Тарас Семенович поздоровался с Матвеем, протянув из темноты свою руку. Матвей крепко пожал ее и усмехнулся: казалось, что руку подает дверь.
Беляев спросил:
– Верно, что начальник уехал в отпуск?
– Верно.
– Елисеев замещает?
– Он.
– Пьянствует?
– Напропалую. Сегодня вовсе в конторе не был.
– Ну и пусть пьет себе на здоровье, – сказал Беляев, наверное, улыбнувшись. По голосу чувствовалось, что шутит.
– А ты как знаешь? – спросил Матвей.
– По беспроволочному телеграфу, – ответил Беляев опять с шутливой ноткой в голосе. – Рушится режим Аукенберга? – помолчав немного, спросил он.
– Падает, – ответил Матвей. – Никому ни до чего дела нет. Один Дронов еще суетится.
– Выслуживается?
– Всех надзирателей запалил. Одного меня боится. Я ему пригрозил: «Будешь вязаться – зашибу». Стороной обходит.
Оба засмеялись, сдерживаясь, чтобы не захохотать громко.
– Табачку, Захарыч, не отсыплешь?
– Возьми. Вечером восьмушку купил. Не распочал еще. – Матвей вытащил из кармана табак и просунул руку в волчок, в темноту.
– Вот хорошо! Курю запоем. Сроду так не курил.
– Что так?
– На душе неспокойно.
– По семье тоскуешь?
– К этому привык. Еще заботы есть.
Матвею очень хотелось спросить: какие? Но он промолчал, счел это неудобным, зная, что есть тайны, о которых Беляев говорить никому не станет.
Но Беляев заговорил сам.
Надо организовать собрание социал-демократов. Кроме них, никто не должен знать об этом собрании. Одиночка Беляева слишком мала, чтобы вместить всех нужных людей. Матвей предложил использовать пустующую камеру, расположенную напротив уборных. От других одиночек ее отделяла камера Беляева, а от общих камер – другая пустующая камера. Удобна она была еще и потому, что из окна коридорчика там хорошо видно сторожевую пышку.
Рискованное дело затеяли Беляев с Матвеем. На первый взгляд план казался легко выполнимым. Собрание удобнее всего было провести ночью (в те годы тюремное начальство еще не додумалось до того, чтобы на ночь забирать ключи от камер в контору). Но кто мог поручиться, что Антону удастся своевременно предупредить об опасности? Матвей и Антон долго ломали голову над этим вопросом. Решили: в случае ночного обхода Антон заслонит спиной фонарь на вышке, при крайней же, непредвиденной опасности совсем погасит фонарь или выстрелит из винтовки, чтобы отвлечь на себя внимание: нечаянно, мол, или померещилось что-то.
В полночь Матвей обошел всех приглашенных на собрание и каждому дал прочесть коротенькую инструкцию, как вести себя, написанную Тарасом Семеновичем.
Когда на каланче пожарник отбил два часа, Матвей подошел к камере Беляева. Тарас Семенович, видимо, был уже наготове и на стук отозвался немедля.
Матвей открыл волчок; из камеры пахнуло сыростью и табачным дымом.
– Ну как, Тарас Семеныч? – спросил Матвей.
Беляев ответил вопросом:
– Как там, на воле-то?
– Хорошо. Елисеев еще с вечера уехал. Кучер мне сказал, что увез его к Граньке Клен. Значит, на всю ночку. Второй помощник уехал на охоту. Дронов вечером с бабой к вечерне ходил. Спит, наверно. На вышке – Антон Топилкин.
– Значит, начнем? – спросил Беляев.
В темноте Матвей не видел лица Беляева, но почувствовал на себе его взгляд.
– Давайте. Мешкать некогда, – проговорил он и стал быстро Отмыкать замки.
Приглашенные на цыпочках, один за другим, проходили коридором в камеру напротив уборных.
В несколько минут камера заполнилась людьми. Все размещались в строгом порядке, разговаривали вполголоса. Окно камеры было завешено одеялом.
Матвей со своего наблюдательного поста с любопытством поглядывал в открытую дверь камеры.
Рядом с бородатым стариком стоял юнец, одетый в форму гимназиста. Поодаль от гимназиста и старика – студент в черной тужурке с синими петлицами. Тут же пожилой арестант в засаленной рубашке без пояса. Это был машинист с железной дороги. О нем Матвею рассказывал кое-что Беляев. Машинист сидел за отказ везти солдат на подавление забастовки рабочих стекольного завода.
Да, каких людей тут не было!
На несколько секунд Матвей потерял Беляева из виду и вдруг услышал знакомый приглушенный голос:
– Товарищи, нам надо очень коротко обсудить то, что волнует сейчас всю нашу партию. Сами видите, обстановка не располагает к длинным речам. С воли я получил задание комитета доложить вам о той борьбе, которая развернулась в партии после Второго съезда.
Покашливая в кулак и внимательно осматривая насторожившихся слушателей, Беляев продолжал:
– Прежде всего я хочу сообщить вам последнее решение нашего комитета, которое я целиком и полностью разделяю. Неделю тому назад наш комитет большинством голосов высказался за построение нашей партии на той основе, которая разработана Лениным.
Беляев замолчал на минуту, выжидая чего-то. Никто не проронил ни слова. Но Беляев внимательными глазами бывалого пропагандиста рассмотрел самое важное для себя, чего, впрочем, втайне и ожидал. Люди не одинаково отнеслись к его словам. У одних он видел во взгляде сочувствие и одобрение, у других затаенную усмешку, у третьих в глазах была какая-то неопределенность и растерянность. И если вторых надо было разбить в споре, то этих последних требовалось убедить в правильности позиции большинства.
Беляев снова заговорил. Он рассказал о том, как партия пришла к расколу. Говорил Тарас Семенович не очень гладко, размахивал руками и часто замолкал, чтобы найти нужное слово. Но речь его отличалась простотой и искренностью и убеждала, как сама правда.
Пока докладчик ничего не прибавлял от себя. Он излагал только факты. Перед слушателями вставала живая картина работы Второго съезда, напряженной и страстной борьбы на нем Ленина и его сторонников за боевую партию рабочего класса.
Когда Беляев начал рассказывать о том, как лидеры меньшинства уже на второй день после съезда своими раскольническими действиями пытались дезорганизовать партийную работу, в его голосе послышались гневные нотки.
Но вот Беляев сделал минутную паузу. Собрание с напряжением ожидало, что скажет он дальше. Все понимали, что он будет полемизировать с противниками. И Беляев приступил к этому не без волнения.
– Давайте трезво и здраво посмотрим, – сказал Беляев, – как будет выглядеть партия, если строить ее по схеме, предложенной Мартовым. Вот как будет выглядеть состав партии но Мартову. – Он поднял руку так, что ее стало видно всем, и, пригибая пальцы, продолжал: – Организации революционеров – раз, организация рабочих, признанные партийными, – два; организации рабочих, признанные независимыми, – три; одиночки из интеллигентов, исполняющие разные партийные поручения, – четыре и пять – все стачечники, которых, по мнению Мартова, независимо от сознательности и роли в рабочем движении, следует считать членами партии. Разве не ясно, что подобную партию, созданную из разнородных элементов, никогда не удастся спаять единой волей, единой целью и единой дисциплиной? А без этих условий нет боеспособной партии! Разве не ясно после этого, что партия, созданная по схеме Мартова, будет хвостистской партией, неспособной повести рабочий класс на самоотверженную борьбу против самодержавия и капитализма? Мартов и его сторонники хотят превратить партию в какой-то кисель. Ленин зовет нас к созданию партии, пронизанной идейностью, спаянной железной дисциплиной, – такой партии, которая поднимет трудящихся России на борьбу, поможет им свалить самодержавие и затем двинуться к социалистической революции.
Теперь уже слушатели не могли молчать, и камера наполнилась шумом от движения, вздохов и замечаний вполголоса.
Матвею не пришлось выслушать всю речь Беляева. Он все время отрывался к окну, к входным дверям в коридоре, напрягал зрение, прислушивался, – от его внимания зависело все.
«Только бы Антон не прозевал!» – думал Матвей, понимая, какую ответственность взяли они на себя.
Стали выступать другие. Не все одобряли речь Беляева. Речистый студент нападал на докладчика, легко бросал слушателям трудные, непонятные слова:
– Сторонники Мартова не отрицают классовой дифференциации и, как последовательные революционеры, стоят на точке зрения необходимости вовлечения в партию всех сколько-нибудь революционных элементов. Сторонники Ленина хотят превратить партию в касту. Мы хотим сделать ее массовой и этим придать ей силу. Даже ребенку понятно, что чем больше членов партии, тем она сильнее.
