— Не скрою, меня греют эти слова, Адольф Алоисович, — признался я фюреру. — Но искренни ли вы были в то время? Не русские ли танки под Берлином повинны в том, что вы прозрели вдруг в отношении России?
Гитлер вздохнул.
Он смотрел на Волгу, которая мерно уносила российские Воды в Хвалынское море. Лицо фюрера казалось бесстрастным, но я представлял себе, какие сложные и противоречивые чувства владели им, так внезапно и обвально возвысившимся вождем немецкого народа, в котором Гитлер горько и безоговорочно разочаровался.
Мне хотелось говорить и говорить с ним на эту и иные темы, хотелось понять, загадочное существо, уже принадлежащее истории, спросить у фюрера, почему немцы, безудержно и стадно полюбившие его в одночасье, теперь всем скопом стыдятся Гитлера, считают его исчадием ада, позором нации, чего не скажешь о тех же французах с их культом Наполеона — Великого Корсиканца.
Но Станиславу Гагарину было неловко толковать о подобных вещах с Гитлером. Писатель считал такой разговор бестактным, как если бы он расспрашивал мужика, от которого ушла жена, как, почему и каким способом он удовлетворял или не очень ее двадцать четвертое удовольствие.
Фюрер вдруг встрепенулся, отвел от Волги глаза и внимательно посмотрел на меня.
— Иосиф прибыл, — сказал он. — Сейчас идет сюда… А про немцев что говорить… Проявился их филистёрский национальный характер. Я хорошо знал эту немецкую черту, тщетно надеялся, что сумею одолеть ее… Не получилось. Не достало арийского духа в германском народе. Теперь надежда только на вас, русских. Не выдержите испытания вы — планета погибнет.
Адольф Гитлер отвернулся от воды и из-под руки смотрел как по косогору к ним спускается товарищ Сталин.
XVII
Он ждал Веру в номере гостиницы «Украина», где продолжал квартировать, когда корабли Черноморского флота блокировали южные ворота Великого Союза и в городе объявили чрезвычайное положение.
Оставалось полчаса до назначенного часа, когда позвонила дежурная и уточнила: ждет ли их жилец некое лицо кавказской национальности, а то сейчас в Севастополе с этим народом строго.
— Какое еще лицо? — раздраженно удивился Стас Гагарин — он ждет девушку, понимаешь, а тут незваные гости, которые, как известно, лучше татарина.
— Он про какой-то понт говорит, — объяснила дежурная, вдруг истерически взвизгнув — Да не бери ты меня на понт, а то я тебе сейчас такую ферзю заделаю!
— Порядок, уважаемая! — тоже закричал в трубку помощник адмирала Нахимова. — Наш это человек, пропускайте немедленно…
Когда дверь номера отворилась и в небольшой прихожей возник товарищ Сталин, бывалый уже штурман не удивился, хотя с Вождем всех времен и народов встречаться ему еще не доводилось.
— Хорош! — воскликнул Иосиф Виссарионович, пожимая руку Стасу Гагарину. — Достойный соратник моему младшему, понимаешь, другу… Хотя, что я говорю, вы же и есть он, только помоложе, понимаешь, годами, и с товарищем Сталиным не доводилось бок о бок действовать.
Он развел руки, потом свел их на плечах Гагарина-младшего и ласково потрепал, являя собой дружескую приязнь и благожелательность.
— Слыхал, слыхал о ваших подвигах, молодой человек, — продолжил тем временем Сталин, увлекая хозяина на обширную лоджию, с которой открывалась великолепная панорама. — Знаю, что времени у вас в обрез: Веру, понимаешь, ждете. М-да…
Сталин заговорщицки подмигнул штурману, улыбнулся, затем улыбку стер, посерьезнел и сказал:
— Огорчу вас, молодой человек. Вера сегодня не сможет встретиться с вами.
Стас Гагарин чуть было не воскликнул в сердцах «Почему»? но решил, что надо оставаться мужчиной, не терять лица и молча ждать объяснений.
Вождь удовлетворенно кивнул.
— Заварушка в Нарве, понимаешь… Пришлось послать туда женщину, — объяснил Иосиф Виссарионович. — Дело деликатное, понимаешь, и тонкое весьма.
Он помолчал немного и продолжал:
— Есть важное поручение и для вас, Станислав. Японцы высадили на Курилах десант.
XVIII
Теперь на берегу Волги нас было трое. После обмена приветствиями, Сталин сказал, что ему здесь нравится, хотя и в Карпатах было ничуть не хуже.
— Что нового в мире, товарищ Сталин? — спросил я вождя. — Неделю не читаю газет, не вижу ящика, не слушаю радио…
— Счастливый человек, понимаешь, — проговорил Отец народов. — Я там мясо для шашлыков привез. Пусть твой Эрвин с моим Ермаком займутся.
— Хорошо, — сказал Адольф Алоисович и принялся подниматься на крутой берег.
— Много успели написать за эти саратовские дни? — спросил меня вождь. — Не даем вам спокойно работать, понимаешь… То Карпаты, то Памир. Хорошо хоть двойник выручает, славный он парень, этот Стас. Самураев, понимаешь, сбрасывает сегодня в океан. Не было бы его — вас туда послали бы, те места Станиславу Гагарину хорошо знакомы.
— Много читал, пребывая на даче, многое открыл для себя, передумал, переоценил, — поделился я с Иосифом Виссарионовичем. — И к вам, и к партайгеноссе Гитлеру накопилось вопросов…
— Вопросы — это хорошо! Когда у человека перестают возникать вопросы — это вовсе и не человек уже, понимаешь… Вы спрашивайте, не стесняйтесь, не думайте о том, что читателям романа «Страшный Суд» будут скучны, неинтересны наши с вами разговоры. Откуда российский и заграничный обыватель узнает о том, что думали о некоем событии и как оценивали его вожди советского и немецкого народов, если не из романов Станислава Гагарина?
Мы понимаем, что вы мастер остросюжетного развертывания повествования. И дай вам Бог! Но ведь «Страшный Суд» вовсе не боевик, которым убивают, понимаешь, время в метро и электричке. Это эпическая, если хотите, поэма Смутного Времени и философское, понимаешь, сочинение в одном лице.
— Читал книгу о Берии, английский ухарь ее написал, некий Алан Уильямс, — сказал я, переводя разговор в иную плоскость. — Сколько там явной бредятины, неприкрытых выпадов в сторону России, ее истории, попыток черное выдать за белое, и наоборот. Жуткое дерьмо!
Товарищ Сталин рассмеялся.
— Не берите в голову, — посоветовал он.
Станислав Гагарин неопределенно хмыкнул.
— Когда есть намерения кого-либо оболгать или опорочить, в ход идут любые, понимаешь, соображения, — сказал Иосиф Виссарионович. — Сейчас много разговоров о Катынской истории… Слыхали, конечно, товарищ письмéнник?
— Слыхал, — односложно ответил я. — Неприятная история.
— Куда уж неприятней, — проворчал товарищ Сталин. — И Геббельсу во время оно, и доморощенным правозаступникам нынче, и заокеанским гуманистам работы хватило, что называется, под завязку.
А версий, версий-то было! Как из рога изобилия, понимаешь… Хотите еще одну байку?
Рассказывают, что товарищ Сталин узнал, будто в Катынском лесу скопилось чересчур много пленных польских офицеров, а это, мол, угрожает безопасности и с этим необходимо покончить. А докладывал этот вопрос Лаврентий, который неожиданно перешел на грузинский язык, за что вождь не раз нещадно ругал Берию.
Машинально товарищ Сталин в этот раз ответил Лаврентию по-грузински и слово покончить произнес на родном, понимаешь, языке. Речь шла о том, чтобы рассредоточить, рассеять, сам лагерь, но слово рассеять служит в грузинском и в качестве глагола «покончить». И Берия отнес это на счет тех, кто содержался в лагере, покончил с несчастными поляками.
Особым умом Лаврентий не отличался, хотя нынче принято, понимаешь, писать, будто он, хотя и злодей, возвышался интеллектуально над остальными.
Не над кем было возвышаться, понимаешь, и сам Лаврентий, ни умом, ни мало-мальски сносной образованностью не отличался, Станислав Семенович.
— И что же, Иосиф Виссарионович, в вашем окружении не было достойных людей?
— А вы на себя поворотитесь, дорогой товарищ председатель и генеральный директор в одном лице! — сердито, мой вопрос явно задел его, проговорил товарищ Сталин. — Вы потеряли уже счет предательствам и изменам, понимаешь…
Был у вас один-единственный профессионал — Александр Сорокоумов, и тот предал… Остальные не годятся даже на роль помощников, а вы их милостиво именуете заместителями. И при том, понимаешь, что Станислав Гагарин не сатрап, не диктатор, не генсек и не вождь мирового пролетариата…
— Скромный сочинитель и издатель, — вклинил я собственную оценку.
— Ладно, ладно, — усмехнулся Иосиф Виссарионович, — тоже мне скромник. Небось, в младые годы любили повторять: скромность украшает большевика…
— Ну уж нет! — воспротивился Станислав Гагарин. — Всегда повторял, что сию максиму придумали, чтоб держать в узде незаурядных индивидов. Собственно, эта формула вполне нравственна, но вот как применяли ее — вопрос другой.
