— Не дури, Елень. — Капрал схватил его сверху за чуб, встряхнул; потом опустил в танк связку бутылок, перевязанных телефонным кабелем. — Чтобы не тужили о девчатах, вот вам доброе вино.
— Какое? — оживился Григорий.
— Испанское. И вообще, вылезайте-ка из коробки. Кроме вина есть и новости.
Первым на броню выпрыгнул Саакашвили.
— Сестры фотографии прислали. — Он достал и, проверив по надписям на обороте, отдал карточку. — Ханя — мне, Аня — тебе.
Вихура взглянул на карточку, спрятал ее в нагрудный карман и, присев на башню, стал выкладывать новости окружившим его танкистам:
— На юге армия генерала Сверчевского заняла Буди-шин, ее танки подошли к Дрездену, но здесь во фланг нашим ударили немцы, прорвали фронт, и теперь там бой не на жизнь, а на смерть.
— А сзади нас что? — спросил Кос. — Слышишь?
Артиллерийский огонь стал реже, чем был, но не стихал.
— Слышу.
— Не знаешь, что там?
— Неважно, — шофер махнул рукой, — южнее Берлина советские войска окружили дюжину дивизий. Две танковые армии давят их, как клещами... Осталось вот... — он показал ноготь мизинца, — чтобы Гитлера в котел, и конец.
— Как сказать, — покачал головой Кос, — чтобы город взять, тоже надо попотеть.
— Зато дело почетное. И вообще это как торт на десерт. А знаете, что говорят? — Вихура понизил голос, словно опасаясь, как бы кто не подслушал тайну. — Польские войска тоже должны идти в Берлин. На парад. Саперный батальон уже пошел, гаубичная бригада пошла...
— Откуда ты все это знаешь? — недоверчиво спросил Густлик.
— Наверно, капралу все во сне привиделось, как наяву, — съязвил Томаш в отместку за насмешки на привале в Шварцер Форет.
— Прибыла армейская санитарная часть. — Франек пропустил колкость мимо ушей. — Узников из лагеря будут вывозить в тыловой госпиталь. От санитара узнал.
— А санитар от кого? — допытывался Густлик.
— От раненых генералов.
Григорий снова вынул из кармана фотографию Хани и, чуть отвернувшись, внимательно ее рассматривал.
— Вихура, покажи-ка свое фото.
— Мое?
— Второй сестрички.
Капрал довольно равнодушно протянул ему карточку с дарственной надписью на обороте. При этом на броню нечаянно выпал голубой бант, взятый у девушки в Гданьске. Густлик, не любивший, чтобы на танке валялись какие-нибудь ненужные предметы, поднял его и сунул в карман.
— А знаете, — стал сравнивать фотографии Саакашвили, — похоже, они, когда подписывали, перепутали свои карточки...
— В общем, не забудьте, я первый вам сказал, что поедете на парад в Берлин.
— А ты не поедешь? — спросил Кос.
— Я же говорил — мне в танке душно, — неохотно напомнил Франек и тут же переменил тему: — Идемте, я вам покажу докторшу, которая с санитарными машинами приехала. Ух! Пойдешь, Григорий?
— Конечно. — Саакашвили спрятал обе фотографии в карман.
— А ты, Кос?
Янек замялся. Ему очень хотелось взглянуть на чудо-докторшу, но было как-то неудобно.
— Надо бы еще в танке кое-что...
— Никуда он не денется. Пойдем! — соблазнял Франек.
— Посмотреть можно, — поддержал его Густлик. — Я хоть за версту готов идти... — Он подтянул брюки, поправил ремень на мундире, потом поднял руки, как бы собираясь поплотнее натянуть шапку, но ее на голове не оказалось.
Саакашвили, стоя на земле, шарил рукой в танке.
— Ты что там ищешь?
— Шапку, — пробормотал Григорий, по пояс забравшись в танк.
— Посмотри, моей там где-нибудь нет? — спросил Густлик. — Не ходить же с непокрытой головой.
— Нет твоей, — ответил Григорий. Из танка торчали одни только его ноги. — Уланская здесь, а больше нет.
— Я помню, повесил свою здесь, на крышке люка. — Кос с удивлением смотрел на открытый люк.
— Мне докторша ни к чему, я останусь, покараулю, — заявил Томаш. — Но куда же подевались шапки? Моя висела на яблоне, на сучке, и куртка тоже там была, а теперь нету.
На востоке непрерывно громыхала артиллерия. К грохоту уже успели привыкнуть и не обращали на него внимания.
По улице на полной скорости промчался мотоцикл.
— Нашел! — закричал в этот момент Саакашвили.
Одновременно с возгласом изнутри донеслось грозное глухое рычание, и вслед за ним послышалась какая-то возня.
— Янек, забери этого разбойника, — взмолился Григорий.
— Шарик!
Собака, услышав призыв, выпрыгнула из танка и устремила на хозяина внимательный взгляд. Вслед за ней полетели вышвыриваемые Григорием шапки, а в заключение и куртка Черешняка.
— Разбойник, буржуй ненасытный! — обрушился на собаку механик, выбираясь через передний люк. — Жестко ему, видите ли, стало, так он устроил себе подстилку, — повернулся он к товарищам.
— Это я виноват, — признался Кос, но с упреком посмотрел на Шарика: нельзя так, если даже и жестко.
— Вот и тогда, в дозоре, он меня, дрянь такая, всю дорогу лапами с сиденья спихивал, — пожаловался Вихура и погрозил овчарке пальцем.
— Надо было пошевелить мозгами и придумать что-нибудь другое, — вразумлял собаку Янек. — Наказать бы тебя для порядка...
Шарик, выслушав выговор, опустил морду и с виноватым видом сел возле гусеницы.
— Ну, пошли! — Франек двинулся первым.
Когда они вышли на улицу, мимо промчался мотоцикл с пригнувшимся над рулем водителем в шлеме в очках. На спидометре у него наверняка было больше ста.
— Машина трофейная, — проговорил Кос, когда они свернули в сторону ворот лагеря, — а за рулем, похоже, подхорунжий.
Все обернулись. В это время водитель в ста метрах от них рывком нажал на тормоза так, что мотоцикл с писком занесло на сто восемьдесят градусов, и снова дал полный газ.
— Ошалел он, что ли?
Кос выскочил на дорогу с поднятой рукой. Водитель гнал, словно не замечая его. Только в последний момент он затормозил — из-под колес пошел дым и остро запахло жженой резиной.
— Привет, Магнето, мотоцикл хочешь разбить или голову? — спросил Янек, протягивая руку.
Но тот ее не заметил. Резким движением он вскинул на лоб очки:
— И то и другое.
Магнето перекинул ногу через руль и соскочил с сиденья. Потом резким толчком прислонил машину к металлическим балкам бывших ворот, на которых реяли флаги, снял рукавицы с длинными раструбами и, хлопнув ими по сверкающему баку, обратился к окружившим его в изумлении танкистам:
— Вы вот все чистите, холите свою железную скотину, — указал он взглядом в сторону танка, — и что?
Выражение лица у него было странное, глаза — в светлых обводах на запыленной коже, белки — в красных прожилках.
— Холите, — повторил он, — и даже понятия не имеете, что они здесь творили.
— Кто? — спросил Саакашвили.
— Фрицы. Вы знаете, почему на грядках у заводской стены такой сочный и ранний салат? Потому что туда ссыпали пепел сожженных людей для удобрения вместо навоза. А знаете, для чего эти бетонные клетки?
Магнето потащил Янека за руку в сторону от лагерных ворот, свернул в решетчатую калитку и ввел танкистов в небольшой квадратный дворик, огороженный со всех сторон бетонной стеной, на которой дожди оставили ржавые потеки.
Здесь было пусто. На утрамбованной земле не было ничего, кроме двух куч рыхлого песка в противоположных углах.
— Сюда заводили заключенных, делили их на две партии, — рассказывал Лажевский приглушенным голосом, — и заставляли на тачках перевозить песок. Туда и обратно, туда и обратно. Кто быстрей. Понимаете? Кто быстрей. И не в течение пятнадцати минут или часа, а года, двух, трех... Или меньше — до смерти.
Из-под темного песка торчал голубой лоскут — обрывок арестантского халата. Кос снял шапку, вытер рукой лоб. За ним сняли шапки и все остальные, кроме Лажев-ского, который, вскрикивая, словно в беспамятстве, шел к калитке. У выхода он приостановился и повернулся к танкистам:
— Видели вы старух в госпитале, возле лаборатории? Им по восемнадцать, девятнадцать лет. Это наши девушки, участницы восстания, на которых гитлеровские врачи делали опыты. Как на кроликах или крысах. На людях получалось дешевле. Я все здесь обошел, всех опросил, заглянул в каждый угол.
— Зачем тебе это? — буркнул Вихура и пожал плечами.
— Сестру ищу. — Подхорунжий подошел к нему с выражением безумия в глазах. — Ребята! — произнес он громким шепотом. — Их нужно убивать, пока не кончилась война. Давить, как клопов. А то потом будет поздно.
Секунду стояла мертвая тишина. Кос посмотрел в лицо Лажевскому, потом наклонился, из-за голенища его сапога вытащил обломок кнута, начертил им на песке пять крестов, обвел их прямоугольником, как это сделал на куче щебня пастух, и только после этого спросил:
— Таких, как он, тоже?
Лажевский не ответил, отобрал у Коса кнут и сунул обратно за голенище. Опустив голову, пошел к своему трофейному мотоциклу.
