— Не ко времени, ваше величество. Бисмарк может обратить это против нас.
— Что вы предлагаете конкретно, Дмитрий Алексеевич?
— Мы перед необходимостью овладеть Плевной до зимы, после чего перейти Балканы и развивать наступление правым крылом на Софию, а основными силами, разгромив корпус Сулейман-паши, двинуться на Адрианополь.
— То же предлагал и генерал Обручев.
— Да, ваше величество. Только такой вариант обеспечит быстрое окончание войны.
— После чего слово останется за российской дипломатией, — заметил Горчаков. — И как бы нам ни пришлось трудно, мы принудим султана подписать мир, нами продиктованный.
Погода портилась. Лили дожди, и холодный ветер вольготно гулял по горам, врывался в ущелье. Низкие тяжелые тучи натыкались на скалы, рвались, оставляя рыхлые космы. Костры не горели, дымили без огня. Солдаты сетовали — ни обсушиться, ни обогреться. Вырыли землянки. Сухов сказал:
— Печку бы.
— Может, тебе и бабу, Сухов?
— Хе-хе!
Один из стрелков вздохнул:
— В избе на полатях за ночь взопреешь, по утречку ноги сами на улицу несут.
— Эхма, аль было такое?
— Ниче, братцы, за Богом дружба, за царем служба! Терпи.
Дьячков буркнул:
— Царя бы сюда, на одну ночку!
Сухов расслышал, голосок подал:
— Ты, Василий, имя царя не поминай всуе.
— Вредный же ты мужичек, Сухов, ровно заноза. Выйдем, Поликарп.
Выбрались из землянки, размялись после сна. Сентябрь лист на дереве сбросил, по вершинам припорошило первым снежком.
— До белых мух досиделись.
— Конца обороне не видать, за месяц атакам счет потеряли.
Саушкин подумал, турки торопятся взять перевал до зимы. Завалит снег дорогу, тогда Балканы им не перейти. Оттого их атаки ожесточаются и после каждой сотни убитых оставляет. Только вчера не менее двух бригад ходили на приступ, а с Лысой горы и Малого Бедека били по Шипке их батареи.
Однако и русские батареи взяли османов перекрестным огнем. Падали убитые и раненые, но живые, перешагивая, лезли настырно…
А в землянке Сухов голоском тоненьким, дребезжащим жаловался:
— Натерпелся я страху, когда увидал, как турки над нашими ранеными лютуют, руки, ноги отсекут, из солдата обрубок делают. Лежат тела безголовые…
— Аллаху угодное творят.
— Башибузук зверь, не человек.
— Ты зверя хищного не обижай. Сытый зверь человека не тронет.
Проснулся солдат, голову приподнял:
— Че приснилось мне, братцы, будто на рыбалке я. В казане уха булькает, парует. Как наяву дух чую.
— От голодухи-то. Пузо харч требует.
— Ныне какая-никакая похлебка, а снег ляжет — соси лапу.
— Сулейману перевал — орешек крепкий!
— Сколь же сидеть будем?
— Пока турку не побьем…
Вернулись стрелки из пикета.
— Слышали, к нам из резерва батальон брянцев в подмогу идет.
— Одежонки бы теплой подвезли!
— Коли Сулейман нас прежде не одолел, так уж с подмогой и подавно не одолеет.
В штаб армии Гурко прибыл за неделю до приезда Тотлебена. Иосиф Владимирович посмотрел на часы, было два часа пополудни.
Время обеденное, но адъютант главнокомандующего, полковник Скалой, доложил и великий князь принял Гурко немедленно.
Разговор шел в основном о перевале. Николай Николаевич согласился с мнением Гурко, что Сулейман-паша основной удар будет направлять на Шипку и обещал помочь ее защитникам. Однако посетовал, что все резервы армии берет на себя Плевна.
— Осман-паша настолько укрепил город, что мы вынуждены вызвать генерала Тотлебена со всеми его инженерными способностями, — сказал великий князь и потер виски.
Прошелся по комнате, подошел к карте, долго рассматривал ее. Она вся в районе Плевны была испещрена пометками синими, красными, зелеными карандашами. Наконец заговорил:
— Государь распорядился вызвать на Балканы гвардию. Вы, Иосиф Владимирович, понимаете, что это не от хорошей жизни. Гвардия начнет прибывать в ближайшие дни. И у его императорского величества было желание видеть во главе ее вас, Иосиф Владимирович. — Внимательно посмотрел на Гурко.
Тот встретил эти слова спокойно, лишь поблагодарил:
— Я признателен его величеству за столь высокий почет, мне оказанный, и постараюсь оправдать его.
Главнокомандующий кивнул:
— Вот и хорошо. После совещания с генералом Тотлебеном отправляйтесь в Эски-Баркач, где и будет формироваться вся гвардия балканской армии…
У помещения штаба Дунайской армии генерала Гурко дожидался его адъютант, чтобы проводить на квартиру, где денщик Василий уже истопил баню и успел сварить щи. Пока генерал ел, Василий молчал. Но вот Гурко отодвинул тарелку и принялся пить чай, как Василий подал голос:
— Ваш благородь, доколь здесь задержимся?
— Тебе, Василий, аль место здесь понравилось?
— Никак нет, ваш благородь, дюже оно шумливое, эвон сколь их благородий и высочеств, только успевай тянись во фрунт.
Гурко рассмеялся, успокоил:
— Недолго, Василий, скоро уедем…
Пробудился Иосиф Владимирович от запаха жареного масла. Умылся, оделся. Василий внес тарелку с блинами.
— Что это ты расстарался, неделя-то не блинная?
— До блинной недели ждать неча.
И вспомнился Гурко Петербург зимний… Блинная неделя, с балаганами, катанием на тройках, с бубенцами… Девки яркие, красивые, нарядные… Потехи, игрища… На столиках самовары пыхтят, блины на печурках железных жарятся. С пылу, с жару, хоть с маслом, хоть со сметаной…
А они, учащиеся Пажеского корпуса, бегали к Адмиралтейству блинами лакомиться, на карусели прокатиться, на лодках-качелях к небу взлетать…
Вокруг гудели дудочники, верещали свистульки, били бубны… И все вокруг пело и веселилось…
«Как же давно это было», — подумал Гурко.
Атака началась с рассветом. Солнце едва коснулось края вершины, как с Лысой горы начали сползать таборы Расима-паши. Густые темно-синие колонны, красные фески. Будто алая кровь залила склоны Лысой горы.
А по дороге двинулись бригады Реджиба и Шакуни-паши. Они рвались к горе Святого Николая.
Открыли огонь русские батареи. Выжидали, подпуская противника, ложементы. Картечь косила таборы.
Турки отошли, чтобы тут же снова пойти в атаку… Третий, четвертый заход…
К обеду у Столетова в резерве оставалась всего одна рота, а бой не утихал. Видимо, Сулейман-паша решил в этот день сломить защитников, используя свое превосходство в силе…
— Муллы, с ними муллы! — зашумели дружинники, указывая Стояну на мелькавших среди турок людей в белой одежде и белых чалмах.
Муллы взывали, указывая на позиции русских. Столетов подозвал Стояна:
— Поручик, ведите последнюю резервную роту.
Выскочив из ложемента, Стоян бросился выполнять приказание. Николова увидел издали. Его резервная рота была наготове.
— Капитан! — махнул рукой Стоян.
Райчо понял: настал час его роты. Солдаты бросились за капитаном. Бой уже завязался у подошвы горы Святого Николая, где туркам удалось овладеть первыми ложементами.
С появлением роты Николова бой закипел. Гнев и ярость овладели солдатами. Знали, лучше смерть, нежели оказаться в плену у османов.
Ударили в штыки орловцы и брянцы. Стоян рубился саблей. Первыми не выдержали боя муллы, побежали. Глядя вслед отступавшим туркам, Столетов сказал Рынкевичу:
— Если сегодня снова полезут, как обойдемся без резерва?
В этот день атаки больше не последовало. А к вечеру пришел на Шипку батальон брянцев. Заслышав шум боя, солдаты последние версты бежали, не передыхая.
Будто в зыбком мареве жил Стоян. Чудилось ему, в деревне он, мальчишка, раскачивают его на качелях. Но отчего так — не дух захватывает, а боль нестерпимая, кричать хочется.
Открыл с трудом глаза. Над ним тучи плывут, в редких проемах небо синеет. А он, поручик Узунов, лежит в санитарной фуре. Когда колеса наезжают на камни, фура вздрагивает, причиняя Стояну боль.
Узунов пытается вспомнить происшедшее с ним, но мысли обрываются, и он впадает в забытье. Чудится ему, будто рядом с ним брат Василько, но Стоян не видит его, слышит голос. Вскоре голос брата сменился голосом бабушки Росицы. О чем она?
При каждой встряске поручик стонет, морщится. Чьи-то заботливые руки поправляют на нем шинель.
— Пить, — шепчет Стоян.
Кто-то поднес к губам баклажку с холодной водой, смочил во рту и тут же убрал.
Неожиданно привиделось Стояну сражение, которое вел их Передовой отряд за Шипку. Турки бежали, оставив на поле сотни изуверски казненных русских солдат.
В братскую могилу складывают головы и руки, ноги и туловища. Чьи они, кому принадлежали?.. Священник отпевает убитых. Скорбь и гнев… Рядом со Стояном Асен. Он говорит громко, и его слова звучат как клятва:
