Старик замолчал, а Стоян предался своим размышлениям. Мысленно он убеждал бабушку Росицу в своем выборе, расписывал, какая Светозара красивая и добрая.
Немного погодя Узунов снова завел разговор со стариком.
— Не могу понять, как за пятивековое иго болгары выстояли, сохранили себя?
Дядюшка Марко уселся боком на облучке.
— Я расскажу тебе, синко, давнюю притчу. Ураган не имеет жалости, он сокрушает все на своем пути — дома и овчарни, сбивает с ног путника. Но вековой дуб сопротивляется всем бурям. Стволом и упругими ветками он прикрывает молоденький дубок. Сколько лет минуло, кто знает, но вот почувствовал старый дуб на себе власть времени и принялся поучать дубок:
«Сила в твоих корнях. Если они глубоко вошли в землю, значит, тебе не страшна буря. Пусть гнет тебя ветер, пусть обрывает твою листву, но ты останешься стоять…»
Въехали в Систово. Рессорную коляску покачивало, лошадка весело постукивала подковами по мостовой.
На площади, завидев кофейню, Узунов тронул возницу за плечо:
— Я здесь выйду, дядюшка Марко, доберусь сам.
Старик не стал перечить, понял: офицеру надо побыть одному. Стоян зашел в кофейню, уселся за столик у окошка. Отсюда видна площадь. Вон поехал дядюшка Марко, прошли болгарин с болгаркой, пробежала стайка мальчишек. Хозяин подал русскому офицеру чашечку кофе. Узунов попросил завернуть рахат-лукум для Светозары и тетушки Параскевы. Кофе был ароматный и крепкий, но Стоян не замечал этого. Наконец волнение чуть улеглось, и поручик направился на улицу, где жила Светозара.
Издали показался домик на сваях, небольшой, ухоженный, под высокой, крытой красной черепицей крышей.
Только теперь Стоян увидел Светозару. Она шла навстречу. Зарделась, промолвила, смущаясь:
— Добре дошел?
Глава 6
В госпитале время тянулось удивительно медленно, но здесь, в Систово у тетушки Параскевы и Светозары, две недели пронеслись днем единым.
Из Систово поручику надлежало ехать в Тырново на врачебный осмотр, и снова в ополчение.
Чем ближе отъезд, тем грустнее на душе у Стояна. Даже в Петербурге, в графском особняке, не было поручику Узунову так тепло, как в доме у тетушки Параскевы.
По утрам тетушка Параскева собственноручно вносила в комнату Стояна кружку парного козьего молока, сладкого и жирного:
— Пей, сынок, — говорила болгарка ласково, — оно полезное.
Теперь Стоян знал, тетушка Параскева не такая старая, как показалось ему сначала, ей чуть больше пятидесяти. Жизнь согнула ее, избороздила глубокими морщинами лицо и руки, а волосы щедро осыпала сединой…
Узунов ходил из комнаты в комнату, где все было чисто и просто, на окошках стояли цветы в глиняных горшочках, на полу разбросаны домотканые коврики. На кухне пахло жареным луком, овощами и специями, которыми Светозара пересыпала еду, а в горнице и спаленке стоял дух высушенных цветов и трав.
Светозара заботливо ухаживала за Стояном, кормила чорбой кебабом, брынзой…
Говорила, улыбаясь:
— Ешь, поправляйся.
Выросший в особняке бабушки Росицы, где во всем царила строгий этикет, жизнь в доме тетушки Параскевы Стоян воспринял всей душой. Даже за столом здесь обходились так непринужденно, что в первые дни это напоминало ему трапезы в людской.
После обеда Светозара водила Стояна по Систово, знакомила с городскими достопримечательностями, каких здесь, к удивлению, оказалось не так уж мало.
Однажды, гуляя, они выбрались за город. Тропинка привела их к монастырю. Стены его полуразрушены, и сам монастырь пребывал в запустении. За невысокой оградой каменные строения. Нижняя часть их утонула в бурьяне-сухостое. В дальнем углу монастырского двора буйные заросли боярышника и кизила с почти опавшей листвой.
— Во имя Святой Троицы, — перекрестилась Светозара. — Турки притесняли нашу веру, — сказала она задумчиво и печально, глаза ее наполнились слезами. — Пойдем отсюда, мне больно видеть это… Знаешь, Стоян, моя мама больше всего боялась, чтобы османы не увезли меня в гарем.
— А если я тебя заберу в Россию, она не станет возражать?
Светозара постаралась свести все к шутке:
— Но московцы не враги, и у них нет гаремов.
«Она не замечает моей любви», — подумал Узунов, и чем ближе день его отъезда, тем назойливее овладевала им эта мысль. Наконец Стоян решился. В то утро, когда он складывал свои вещи, в комнату вошла Светозара. Узунов, отодвинув дорожный баул, подошел к ней, взял за руку:
— Я люблю тебя, Светозара, слышишь?
Она растерянно посмотрела на него.
— Я написал бабушке Росице, прося ее согласия на наш брак. Закончится война, и я увезу тебя в Петербург. Согласишься ли?
В голубых глазах Светозары блеснули слезы.
— Да, — прошептала она.
— А не возразит ли тетушка Параскева?
— Ты нравишься ей. Но примет ли меня твоя бабушка Росица?
— Она болгарка из бедного крестьянского рода и графиней ее сделал дед…
Вечером Стоян сказал обо всем тетушке Параскеве. Пожилая женщина села на скамеечку и, положив натруженные руки под передник, ответила тихо:
— Пусть Бог поможет вам, дети, а чему суждено быть, того не миновать. Лишь бы Болгария была свободной, и вы смогли хоть кое-когда навещать меня и привозить внуков. Они должны знать: у них две родины — Россия и Болгария. Ты, Светозара, научишь их нашему языку, чтобы я могла понимать, о чем говорят мои внуки.
В Тырново, в штабе Балканского отряда, поручика Узунова дождались два письма, одно из Петербурга от бабушки, второе из Кавказской армии от брата Василька.
Письмо графини Росицы было сдержанным и коротким. Стоян прочитал его дважды и по тону определил, бабушка относится к его выбору настороженно.
«Помни, ты граф, а девушка рода крестьянского. Сумеет ли она подняться до положения светской дамы и, как я, получить признание?
Но, если твоя любовь к ней настолько велика, я по завершении кампании поеду на свою родину, сама хочу взглянуть на твою избранницу…»
Стоян настолько расстроился, что сунул письмо брата в карман, решив прочитать позже, когда успокоится, а пока, узнав, что на Шипку готовится обоз, отправился в гостиницу, которую содержал местный турок.
Номер оказался маленьким и грязным. Из ресторана тянуло, как в трубу, жареным бараньим салом, луком и еще чем-то настолько едким, что лезло в нос Стояну, даже когда он спал.
Единственным утешением поручику была чашечка черного кофе по-турецки, отлично сваренного хозяином.
Ночью во сне Стоян увидел бабушку. Старая графиня наклонилась над ним, грозит крючковатым пальцем, выговаривает: «Ах ты, повеса, все ума не наберешься…»
Из Тырново выехали утром, с тем, чтобы сорокаверстный путь одолеть до ночи. Груженые телеги, укутанные брезентом, сопровождали конные казаки. Узунов ехал в коляске, снятой у тырновского извозчика. Он решил попасть в Габрово заранее, побывать в штабе Радецкого, может, повстречается кто из знакомых. Стояну было известно, что обоз на перевал пойдет только следующей ночью, днем дорога обстреливалась.
Коляска катила вдоль виноградников с пожухлой, потемневшей от мороза листвой, сел с белыми глинобитными домиками, крытыми красной полуовальной черепицей, обнажившихся садов. От Тырново холмистая равнина уступала предгорью. Дул, не встречая преград, северо-восточный ветер, холодный, колючий. Стоян поднял воротник шинели, запахнул полу.
Из головы не выходило письмо старой графини. Нет, о содержании его он не сообщит Светозаре, но бабушке напишет еще раз и скажет, что это не увлечение, а самое серьезное намерение.
При мысли о Светозаре потеплело на сердце. Мечты унесли Стояна в недалекое будущее, когда он привезет Светозару в Петербург и графиня Росица полюбит ее. Светозару обучат домашние учителя, а друзья, любуясь его красавицей женой, будут завидовать ему, и уж кто станет ее настоящим другом, так это Василько.
Вспомнив о брате, Стоян достал письмо. Василько описывал действия своего Эриванского отряда, попавшего в довольно трудное положение без связи с главным действующим отрядом генерала Геймана.
«Мы не имеем никаких сведений о колонне Геймана, ибо у Баязета нас отрезал Ванский отряд османов.
Позднее мы узнали, Лорис-Меликов, бывший при отряде Геймана, получил информацию о том, что Эриванский отряд окружен главными силами турецкой армии Мухтар-паши…
Генерал Гейман убедил Лорис-Меликова наступать на Хивинские позиции. Операция оказалась не по силам и имела печальные последствия.
Отступив от Хивинских позиций, Лорис-Меликов и Гейман, вместо того чтобы идти на Хорасан либо атаковать Дели-Бабу, приняли решение отойти под Карс, и от Карса, сняв осаду крепости, начали отступление к русско-турецкой границе.
